8-9-8

– Издох, – подтверждает муха-Мончо.

– Издох, – подхватывает муха-Начо.

– Издох-издох, – не отстает от приятелей муха-Осито.

– Вот видишь! Издох! Каменюкой по темени – как тут не издохнуть-зыы… Зы-ы-зы-ыы…

Жужжат и жужжат, облепили со всех сторон и не отпускают. Того и гляди, оставят в покое ухо и набьются в рот – что тогда будет делать бедолага Габриель?…

– Нет, я не мог попасть…

– Хочешь посмотреть, что он издох? Иди и посмотри-зы-ы-ы…

Они придумали это специально, чертовы мухи, – чтобы связать Габриеля по рукам и ногам, а он не в состоянии причинить зло беспомощному животному, он даже не целился, просто бросил камень, который вряд ли и до ограды-то долетел, они придумали это.

Мончо и Начо – большие специалисты по подлому битью под коленки, но Мончо и Начо здесь совсем ни при чем: Габриель валится на землю сам, без чьей-либо помощи. Все так же, не открывая глаз, он заслоняет голову руками и тихонько поскуливает.

– Слабак, – Кинтеро касается ребер Габриеля носком ботинка. – Не видать тебе Америки, как своих ушей.

– Отметелить его? – деловито интересуются Мончо и Начо.

– Была охота мараться… Пошли отсюда.

Рой навозных мух улетает без всяких (трагических для Габриеля) последствий.

…Он больше никогда не увидит медвежонка, но спустя лет пятнадцать нос к носу столкнется с Мончо и Начо, благополучно ставшими Рамоном и Игнасио. Рамон зайдет в магазин Габриеля купить коробку сигар со скидкой, а Игнасио останется на улице поджидать дружка. Рамон так и не узнает его, зато Габриель сразу же вспомнит обоих, они не слишком-то изменились, несмотря на заросшие щетиной лица. Они не изменились и по-прежнему выглядят шестерками, за которых думает кто-то другой.

Самый умный.

И все то время, что Рамон проведет в магазине, нюхая сигары, Габриеля будет мучить вопрос: «Ну как там Америка, парень?…»

Судя по внешнему виду Рамона и оставшегося за дверью Игнасио – до Америки они так и не доплыли.

«Странно, – подумает Габриель, разглядывая Рамона, – я совсем не вспоминал о них, даже о Кинтеро, а вот о темно-рыжем котенке помнил всегда».

Он не должен был что-либо говорить Рамону, но все-таки сказал.

– Ну как там Америка, парень?

Рука Рамона с зажатыми в ней деньгами слегка дрогнула:

– Какая еще Америка?

– Вы же собирались в Америку. Ты, он, – кивок в сторону скучающего на улице Игнасио, – Осито и ваш главный. Кинтеро.

– Осито прострелили башку сто лет назад, – Рамон сказал это по инерции и лишь потом удивленно уставился на лицо Габриеля. – А ты кто? Откуда знаешь Осито?

– Я Габриель. Помнишь такого?

– Впервые тебя вижу.

– А котенка помнишь?

– Какого еще котенка?

– Которого вы убили.

– Ха! Я пришпилил штук десять котов, что с того? А ты был родственник тому коту? Но если ты меня знаешь, значит, мы были приятелями, так?

– Нет.

– Значит, просто знакомыми? Ну а раз мы были знакомыми, давай-ка сюда еще одну коробку сигар. В честь встречи. Заметь, я не прошу ее просто так. За одну я заплачу, а две по цене одной старому знакомому – это справедливо?…

Отдал ли Габриель вторую коробку сигар, в памяти не зафиксировалось. Но уж такая она, память Габриеля, всегда избирательная, всегда щадящая, всегда готовая подыграть ему – ангел-хранитель, а не память.

Котенок являлся Габриелю в снах: поначалу – едва ли каждую ночь и мертвый, затем – с полугодичными интервалами и живой. Живой котенок из снов неизменно прощал Габриеля – за то, что он струсил и бросил камень. И за то, что он струсил еще раз – уже в полном одиночестве, – когда не решился подойти к ограде и посмотреть: можно ли еще помочь бедному животному, можно ли его спасти.

Все было именно так.

Габриель провалялся на земле довольно долго. Он не ждал, что компания вернется, хотя, безусловно, лучше бы ей было вернуться и выполнить задуманное, отметелить слабака. Тогда Габриелю стало бы легче.

Но никто не вернулся.

Чуть приоткрыв глаза и малодушно расфокусировав взгляд, Габриель ощупал пространство возле ограды. И сразу же обнаружил неподвижное темно-рыжее пятно.

Пятнышко.

Совсем крохотное.

«Кот издох», – сказал Кинтеро. Но вдруг котенок оказался хитрецом и просто прикинулся мертвым? А когда исчезнет Габриель (последнее из безжалостных и страшных человеческих существ), поднимется, как ни в чем не бывало, отряхнется и побежит по своим неотложным кошачьим делам.

– Не волнуйся, я уже ухожу, – громко сказал Габриель.

И ушел.

Остаток вечера он потратил на то, чтобы убедить себя: котенок – хитрец. Хитрюга. Пройдоха. Ловкая бестия. Жует где-то звериные консервы и посмеивается над мальчишками-недотепами.

Габриелю почти удалось поверить в это. И он заснул в своей кровати – если не успокоенный окончательно, то, во всяком случае, примирившийся с собой.

Никто не просил котенка влезать в Габриелев сон, но он влез. «Мертвое мало чем отличается от живого, – подумал во сне Габриель, – оно всего лишь не движется и не дышит, вот и все». Мертвое не отталкивает и не ужасает, просто… оно какое-то неудобное, как заноза в пятке. Или как звук, когда пенопластом скребут по стеклу —

Габриель и проснулся от этого звука.

Он шел не извне, а рождался в голове самого мальчика; шрр-шрр-шшшррр – от висков к затылку, и снова к вискам. Трясти головой бесполезно, подпрыгивать (в надежде, что проклятое «шрр» выскочит) – тоже. Габриель пробовал читать, но не понимал из прочитанного ни строчки. Пробовал разговаривать с мамой и даже с отцом, но не слышал их голоса. Отчаявшись, он отправился в парк, где накануне оставил котенка, – вот когда скрежет и царапанье проявили себя в полной мере!.. Они стали просто невыносимыми, почти как Мария-Христина с ее вечными подколками и шуточками про недоумка. Но стоило Габриелю приблизиться к месту расправы, как все разом стихло.

Он не нашел тела. Только с десяток камней у ограды – относительно чистых, без отметин крови и шерсти. Никаких особенных следов не было и на земле, значит, он не ошибся и все понял про хитреца-котенка.

Не ошибся!..