Битвы божьих коровок

«GOOD-BYE, LADY-BIRD».

Почерк был Кирюшин. Вне всякого сомнения. Она узнала бы его из тысяч других. Нетерпеливые, подталкивающие друг друга буквы, заносчивые гласные и поникшие согласные. Фраза была выведена белилами прямо на стекле, но предназначалась она не тем, кто рано или поздно войдет в квартиру, чтобы вынуть Кирюшу из петли. Она предназначалась улице, небу, стене напротив. И все потому, что была написана задом наперед, в зеркальном отображении.

– Что это значит? – едва придя в себя, спросила Настя у Пацюка. Он стоял перед ней на коленях и держал ватку с нашатырем.

– Должно быть, предсмертная записка вашего брата. – Стажер наконец-то отнял от ее носа нашатырь. – Ведь это он написал?

– Он…

– Вот видите.

– Это ведь английский, да?

– Английский. Вам перевести?

– Если можно. Английского я не знаю.

– Прощай, девушка-птица, – с выражением прочел Пацюк. И, не удержавшись, добавил: – По-моему, очень романтично…

– А кто это – девушка-птица? Та, что позвонила в милицию?

Настина приземленность не понравилась влюбленному стажеру, и он смешно сморщил нос.

– Возможно.

– Так это он из-за нее такое с собой сотворил?

– Не думаю. – Насте даже показалось, что парень обиделся. – Во всяком случае, ничто на это не указывает. Ее имени он не называет. Да вы поговорите с ней, может быть, что-нибудь прояснится.

– Я поговорю…

Отлепившись от Пацюка, Настя начала свое тягостное путешествие по комнате.

Напротив окна с испугавшей ее надписью стояла широкая низкая кровать со сбитым в ком бельем. Настя помяла в руках кончик простыни: ткань была добротная и явно дорогая. На таком белье никогда не спят супруги, осточертевшие друг другу под завязку.

Только – страстные любовники в период их первых ночей.

Настя тяжело вздохнула: никогда, никогда у нее не будет такого белья… Никогда она не расстелет его и не погрузит в него чисто вымытое тело. Разве что зугдидские или цхалтубские родственники Зазы – только они могут рассчитывать на подобную шелковую роскошь в гостевой половине дома…

– Неплохо жил ваш братец, а? – совсем не к месту сказал Пацюк.

Настя оставила его замечание без ответа, опустилась на колени и заглянула под кровать: куча окурков и пустых бутылок с самыми разными этикетками. Спиртное. Странно: когда Кирюша уезжал из дому, он не брал в рот ничего крепче кефира. А всего-то три года прошло!.. Впрочем, кто знает эти Большие Города? В них время идет совсем по-другому.

Мебели в комнате, если не считать кровати и низкого журнального столика, почти не было. Не было в ней и вещей. Только огромный плоский телевизор с разбитым экраном в комплекте с видеомагнитофоном и уйма кассет. Кассеты стояли стопками и валялись просто так. И еще – музыкальный центр, находившийся в таком же плачевном состоянии, что и телевизор. Было похоже, что кто-то сознательно, с остервенением и сладострастием уничтожал дорогую технику. Кто-то…

Наверняка это сделал сам Кирюша. И почему он не вернулся домой, бедняжка?

Настя подняла пару пепельниц с засыпанного пеплом и всего в пятнах ковра и направилась к выходу из комнаты. И только у самой двери обернулась.

– А что это там нарисовано?

Пацюк тяжело вздохнул. Когда-то лихо подогнанные под евростандарт стены были испохаблены множеством рисунков. Вернее, рисунок был один, но постоянно повторяющийся: божья коровка. Сколько их было, маленьких и больших изображений? Сто, триста, пятьсот?.. Даже если она сосчитает их, – Кирюшу все равно не вернешь.

– Что это? – еще раз переспросила Настя.

Пацюк вздохнул: диагноз налицо.

– Вы не знаете, почему именно божья коровка? – запоздало спросил он.

Настя пожала плечами. В детстве брат, как и все мальчишки, обожал лошадей и собак и даже разводил меченосцев в крошечном круглом аквариуме… Но божья коровка!

– Вы не в курсе, чем он занимался в последнее время? – спросил у Насти стажер, увязавшийся за ней на кухню.

Настя вытряхнула пепельницы в мусорное ведро и принялась с остервенением их мыть.

– Так вы не в курсе? – продолжал наседать Пацюк.

– Я не знаю… Мы не виделись три года… Тогда он был студентом культпросветучилища.

– А потом?

– Он почти не звонил. – Если следователю Настя соврала, то от сопровождающего решила отделаться полуправдой.

– Да… – Пацюк закатил глаза. – Время такое. Все связи рвутся. Тем более – родственные…

– А разве вы не установили, где он работал?

Впрочем, глядя на кислую физиономию Пацюка, она уже предчувствовала ответ – нет, не установили.

– А его подруга? Разве она не знала?

– Смекаете, – поощрил Настю стажер. – Вам нужно работать в органах. А насчет его подруги… Она этого не знала… Да ее и не особенно трясли. И никого не трясли. Случай-то ясный.

Настя намертво завинтила кран: «ясный случай», с которым никто не хотел возиться, произошел с ее младшим братом. Любимым и погибшим.

– Ну все, – сказала она. – Я уже здесь освоилась. Спасибо вам.

Это был прозрачный намек, и Пацюк его понял.

– Уже ухожу. Если что – звоните.

Он вынул из нагрудного кармана пиджака ручку и что-то нацарапал на обоях у двери.

– Это мой домашний. Или нет… – Он неожиданно передумал. – Я сам вам позвоню. Завтра с утра. Часов в одиннадцать. Ничего?

– Ничего.

Когда Настя вернулась в комнату, Пацюк застенчиво перерывал стопку с видеокассетами.