Битвы божьих коровок

– В растение. Так и будешь всю жизнь рыться в перегное? Стоять раком и выкорчевывать сорняки?

– Зачем ты так? – Ей совсем не хотелось ссориться с Кирюшей.

– А ты зачем? Давай хорони себя дальше. А твой муженек споет «Сулико» на твоей могилке. Да еще лезгинку отчебучит.

– Как ты можешь так говорить? – испуганно зашептала она. – Заза – наш благодетель. Ты только вспомни, как он…

– Ага. До кровавых соплей благодетель. Получил бесплатную рабсилу… А ты знаешь, что ты была шестой?

– В каком смысле?

– Шестой, к кому он подбивал клинья. К кому сватался. И никто не согласился. Кроме тебя, идиотки!

– Я сделала это ради нас… Мы бы пропали…

– Неужели в тебе нет гордости, Настька?

– Не хочу тебя слушать…

– Конечно, не хочешь, кто бы сомневался. Он ведь тебя даже к родному сыну не подпускает. Мрак какой-то. Средневековье…

– Это не твое дело. – Голос у Насти предательски дрогнул.

– Ты еще скажи, что счастлива, сестренка.

И тогда она воспользовалась запрещенным приемом. Первый и последний раз.

– А ты сам? Ты сам?! Ешь его хлеб и его же оскорбляешь!

Кирюша побледнел и запустил в сестру кукурузным початком. Настя не успела даже увернуться.

– Зато ты работаешь за двоих… Он тебе хоть зарплату начисляет?

– Не твое дело.

– Вступай в профсоюз работников сельского хозяйства, дура! Может быть, хоть он тебя защитит!..

Настя сидела ни жива ни мертва. Больше всего она боялась, что в разгар семейного скандала появится Заза. И Кирилл наговорит ему целый воз оскорбительных слов. Но Заза, слава богу, не появился, да и пыл самого Кирюши пошел на убыль.

– Ну скажи мне, когда ты последний раз была на море? Ведь два шага до него…

– В каком смысле?

– В прямом. Пошла и выкупалась.

Действительно, когда она последний раз была на море? Закусив губу, Настя принялась соображать.

– В прошлом году, кажется… Нет, в позапрошлом…

– У тебя разжижение мозгов, сестренка. А это не лечится.

Еще через год, когда юношеские прыщи, терзавшие Кирилла, пошли на убыль, он стал просто невыносим. Иногда он поджидал Настю в теплице или в саду и принимался изводить ее непристойностями.

– Ну-ка, скажи братцу, ты хоть оргазм-то получаешь?

Подобные вопросы приводили Настю в полуобморочное состояние. И подобные слова тоже. Уж не море ли, засиженное курортниками, нашептывало их братцу?

– Или по старинке? Сунул, вынул и пошел?

– Как ты можешь?!

– Не-ет, я думаю, все по-другому… Он же грузин, волосатый самец… – Именно это обстоятельство почему-то выводило из себя Кирюшу, который до сих пор не решался брить даже подбородок.

– Он хевсур…

– Один черт! Пилит тебя полночи, а ты лежишь и думаешь совсем о другом пилильщике. Который портит твои яблони!

– Да нет, – по инерции поправляла Настя. – Яблони портят как раз плодожорки. И листовертки. А пилильщики опасны только для смородины.

– Дура ты дура!

Кирюша, как всегда и бывало, сползал в привычную плоскость «тупости сестры». И это было лучше, чем разговоры о сексе. Это, во всяком случае, было понятно. И Настя успокаивалась. И даже пыталась умиротворить неистового брата.

– Если хочешь, Кирилл, мы можем сходить на море. В следующее воскресенье…

– Обещаешь?

– Обещаю…

Но на море они так и не сходили. В ближайшую к тому воскресенью пятницу случилось нашествие совки на капусту, а после нашествия Кирюша объявил, что поступает в музучилище и перебирается в общежитие.

Ровно полтора года он солировал в училищном хоре (за это время великодушный Заза успел отмазать его от армии, сунув взятку районному военкому), а потом вдруг объявился в доме с пустой спортивной сумкой и новостью года.

– Я уезжаю, – объявил он.

– Куда? В область? – спросила Настя. Областной центр был для нее центром вселенной. Недосягаемым центром.

– В гробу я видел область. Я уезжаю в Петербург. В Питер.

Это была не вселенная. Это было нечто за гранью понимания Насти. Где-то между Огненной Землей и Антарктидой. А от зимнего пальто, которое Заза хотел подарить ему на восемнадцатилетие, Кирюша отказался. Он всегда отказывался от подарков хевсурского зятя.

– А зачем ты едешь в Питер?

– Надоело все. Не могу здесь больше оставаться.

Он бросил в сумку яблоки и головку свежей брынзы. И поцеловал сестру.

– Я напишу. А это тебе.