Светлейший

Не слишком вежливый тон тайного советника озадачил Корфа. Несколько раз они встречались, обсуждая вопросы, связанные с организацией заговора. Вместе ходили по острию ножа… А тут такая встреча?!..

– Стряслось, Никита Иванович, – начал Корф, вглядываясь в лицо Панина. – Нами перехвачено донесение прусского посланника полковника Бернгарда Гольца графу фон Финкенштейну. Профессор Гольдбах расшифровал его. Вот послушайте: «Как ранее докладывал вам граф о скрытых недовольствах среди гвардейцев своим императором, сейчас имею факт открытого публичного высказывания в полках лейб-гвардии некого капитана Пассека. Оный со сотоварищи призывал свергнуть императора и на престол поставить его супругу…» Тут есть рекомендации Гольца, но это не суть важно, господа. По должности мне надлежит незамедлительно арестовать этого капитана Пассека. Как прикажете быть, Никита Иванович?

– Поздно, Николай Андреевич, Пассек уже арестован. Как раз это мы и обсуждаем. А что нашли меня – правильно сделали. «Чёрный кабинет» работает, как я вижу. И профессор Гольдбах, дай Бог ему здоровья! – Панин усмехнулся и добавил: – Надеюсь, Гольдбах ТОЛЬКО ВАМ сообщил о перехваченном донесении?

– Только мне, Никита Иванович. У нас с этим строго. Особо важные сведения поступают через Коллегию иностранных дел лично канцлеру графу Воронцову либо мне в его отсутствие. И никак по-другому, вы же знаете.

– Хм… знаю, конечно, – с той же усмешкой подтвердил Панин.

Короткое, без подробностей сообщение агента об аресте Пассека лежало у него в кармане, но знать об этом Корфу, да и другим не следовало.

– Странный арест, не так ли, господа? – словно оправдываясь, произнёс Корф.

– Ничего странного здесь нет, господин генерал. Наша в войсках работа даёт о себе знать – солдаты ропщут. Пассек и другие офицеры в открытую выступают в пользу Екатерины Алексеевны. Тем и привлекли внимание майора Преображенского полка Войсикова. Он и арестовал нашего капитана так некстати, – вступил в разговор незнакомый Корфу военный.

– Григорий Орлов, – представил полицейскому военного Панин. – Господа, не время сейчас сетовать об аресте капитана. Однако планы придётся менять.

Корф кивнул и подошёл ближе к столу. Панин продолжил:

– Диспозиция, как говорят военные, меняется, нельзя рисковать. Под пытками человек не принадлежит себе: если Пассек сломается, то выдаст нас всех.

Заложив руки за спину, Никита Иванович задумчиво прошёлся по залу.

– Не готовы мы ещё к началу задуманного, – больше для себя, чем для остальных, пробормотал он. – И всё же…

Резко развернувшись, Панин вернулся к столу:

– Завтра, в день своих именин, государь приезжает в Петергоф, где находится Екатерина Алексеевна. Что насоветуют императору его прусские наставники, одному Богу известно. Будет ли с ним отряд голштинской охраны, тоже пока не ясно.

Молчавшая до сих пор Дашкова поднялась с кресла и решительно произнесла:

– И думать нечего! Отпраздновав именины, государь обязательно исполнит задуманное – сошлёт Екатерину Алексеевну в монастырь. По примеру своего деда, Петра Великого, который предпочёл фаворитку Анну Монс законной жене Евдокии. Не надо забывать об этом, господа!

Князь Михаил согласно кивнул. Он во всём полагался на мнение своей супруги, оттого в её присутствии чаще всего молчал.

– Забудешь здесь, как же! Голова кругом идёт, – возбуждённо произнёс Орлов. – Большая часть гвардейских офицеров и тыщ десять солдат за нами пойдут, это точно. Привезём Екатерину Алексеевну и сразу – в Измайловский полк. Он первым присягнёт ей, дальше – Преображенский, Семёновский, Конногвардейский, а там и остальные полки подтянутся.

– Срочно надо ехать в Петергоф, – столь же решительным тоном произнесла юная княгиня. – Нельзя, чтобы Екатерина Алексеевна оказалась во власти Петра с его голштинцами. Поднимать ночью с постели её надо и везти в столицу, а там – с Богом… и начинать. Вы, Никита Иванович, обещали Сенат и Синод подготовить к сроку. Так?

Супруг опять поддержал вопрос жены очередным кивком.

– Дело говоришь, Екатерина Романовна! Так и порешим, господа. Спать, видимо, сегодня не придётся. Ты, Григорий Григорьевич, с братом немедля поезжайте в Петергоф, чтобы до утра вернуться в столицу. Императрица сама должна быть во главе войска. А что у нас с Москвой, Орлов?

– Пока не знаю, Никита Иванович, – мотнув головой, признался Григорий. – Ординарца командира лейб-гвардии Конногвардейского полка, вахмистра Потёмкина послали к Бутурлину по настоянию самой Екатерины Алексеевны. Вот-вот должен вернуться.

– Адъютанта Георга Людвига Голштинского, сродственника императора?!.. Что, больше некого было? – вскинул голову Панин. Орлов молча развёл руками. – Говоришь, Потёмкин… Кто такой? Надёжный ли? А впрочем, выхода нет, как я вижу, трубить сбор потребно. Надеюсь, из Москвы беда не нагрянет.

– Народ надо подготовить к приезду императрицы. Пустить слух, что она в опасности. Что голштинцы на нашу государыню покушаются. Народ у нас жалостливый… вмиг забунтует, – предложил Орлов.

– Вот и пусть шумят и кричат погромче! Кабачников заставить надо бесплатно поить людей, всех без разбора. Потом Екатерина Алексеевна рассчитается, – подала идею Екатерина Дашкова.

– А нет, то нам ужо всё одно. На дыбе будем, высунув языки, – вставил Орлов.

– Типун тебе на язык, Орлов, – испуганно замахал руками Панин. – Однако ж мысль Екатерина Романовна говорит верную. Николай Андреевич, возьмите на себя эту хмельную братию: не вздумают же они полицмейстера ослушаться. Проследите, чтоб вино рекой лилось, и шума, шума поболе.

– Разумеется, – согласился Корф.

Полицейский искренне удивился той энергии, которую неожиданно для него проявил всегда медлительный любитель поспать и поесть Панин. Да он и Дашкову, зная ранее шапочно, такой решительной увидел впервые. Господи, и предположить не мог, что эта столь юная дама так настойчиво будет давать свои советы. «Надеюсь, понимает, чем это может грозить ей, – машинально подумал он, – собственно, и нам всем тоже. Пронеси, Господь!» Корф незаметно перекрестился.

– Жалко брата моего младшего, Петра Ивановича, нету рядом, – сокрушённо качнул головой Панин, – хозяйствует над сухопутными и морскими силами в Восточной Пруссии, а как сгодился бы сейчас! Ты, Григорий Григорьевич, однако, поспешай, не теряй времени. Как договорились, гетмана Разумовского и остальных, кого надо, я предупрежу, те – дале по цепочке. Ну… даст Бог, свидимся!

Недалеко от Смольной деревни, что на левом берегу Невы, раскинулось хозяйство лейб-гвардии Конного полка. Из окон казарм здесь видны купола Воскресенско-Смольного женского монастыря. Вдоль реки растянулись деревянные помосты для ловли рыбы, портомойни[33 - Место для стирки белья.] и кладбище, на окраине курились полковые кузницы. Место для полутора тысяч кавалергардов – обжитое, привычное.

Вечером 28 июня на плацу напротив штабной канцелярии остановилась карета. С её подножки спрыгнул Потёмкин и двинулся в сторону штаба. На ходу расправив фалды камзола, Потёмкин бросил взгляд вокруг и в изумлёнии замер. Плац был пуст. Площадь перед полковой церковью и гошпиталем – тоже. Возле цейхгауза[34 - Воинский склад для хранения обмундирования, снаряжения, вооружения и продовольствия] – ни души.

И только фигура дежурного одиноко торчала у конюшни.

Григория удивили непривычная тишина и безлюдность. И уж совсем поразили открытые двери гауптвахты. Он мотнул головой и пробормотал:

– Ничего не понимаю. Где все?

Направо от Потёмкина тянулась улица, где квартировали офицеры полка. И там тоже было пусто и гнетуще тихо.

В последних лучах солнца одинокая фигурка дежурного показалась Григорию забытой кем-то большой куклой. Вдруг промелькнула догадка.

– Опоздал, – прошептал он и от досады сплюнул.

И тут со стороны офицерской улицы послышался цокот копыт. Пригнувшись к самой голове коня, в его сторону мчался конногвардеец в красном мундире. Даже в наступавших сумерках Потёмкин узнал товарища по полку секунд-ротмистра Фёдора Хитрово. Его появление в парадном мундире подкрепило догадку.

Всадник приближался. Его палаш в такт галопу ударялся о левую ногу. Кожаные штаны, железная полукираса[35 - Латный нагрудник.] с медными вставками делали кавалергарда[36 - Конногвардеец.] похожим на сказочного богатыря, и только торчавшие пистолеты нарушали этот романтический образ.

Ротмистр мастерски остановил коня прямо перед Григорием. Облако пыли ударило в нос.

– Потёмкин! Ну наконец-то! Третий раз за день сюда приезжаю. Срочно мчись к Алехану Орлову!

– Где полк? И вообще что случилось?

– Случилось? Ха… Ну ты даёшь, вахмистр! Все пять эскадронов ночью подняли по тревоге. Я всю ночь тут пламенной речью сонным кавалергардам дух поднимал. Голос чуть не сорвал. Услышал меня народ, построился и – вперёд: императрицу защищать от голштинцев. Екатерина теперь наша государыня! Все гвардейские полки уже присягнули ей. С Преображенским только небольшая заминка случилась, но и там всё обошлось. Мне Гришка Орлов сказывал: поручик Чертков, Федька Баратянский да гвардеец Гаврила Державин подсобили. Не убоялись, выступили в защиту Екатерины Алексеевны.

Петрушка уже не император, власть сменилась. Торопись, Григорий, в Казанский собор (собора еще не было), архиепископ Димитрий молебен служить будет: на царство провозглашать Екатерину. Орловы там. Видеть тебя хотят. Да… вот ещё что. Спрашивал тебя два дня назад командир наш принц Георгий, где, мол, его адъютант шляется… Ругался, ажно слюна изо рта вылетала. Так этого голштинца в суматохе стукнули малость сегодня. Ну, поживились кое-чем у него в доме солдатики, не без этого. Торопись, Потёмкин, торопись! Тут такие дела, друже, вершатся, дух захватывает.

Отпустив карету, Григорий дал знак дежурному и стремительной походкой направился в своё жилище. В парадную форму он облачился быстро. Полукирасу и штаны надевать не стал. Повесил палаш на портупею. Взглянул на карабин, но оставил: тяжёлый больно, мешать будет.

С улицы раздался конский храп. Гвардеец подвёл коня к крыльцу. Прямо с верхней ступеньки, едва не задев дежурного носком сапога, Григорий лихо взлетел в седло. Успевший увернуться гвардеец выругался, но отнёсся с пониманием: торопится вахмистр. Потёмкин пришпорил коня.

Через минуту серые сумерки скрыли вахмистра, стук копыт вскоре стих. Дежурный тоскливо посмотрел вслед офицеру.

Опять наступила тишина. И только пофыркивание оставшихся в стойлах лошадей, вечерняя перекличка полковых собак да тихий плеск рыбы в реке напоминали об ушедшем дне.