Корсары Мейна

Схватка завязалась нешуточная. Мазурики наседали, а юные дворяне храбро отмахивались. Папаша Тухлятина невозмутимо восседал за стойкой, держа наготове два заряженных пистолета. Он ждал, пока клиенты нарезвятся вволю. А иначе нельзя. Он, конечно, мог пресекать такие вещи в зародыше, но зачем? Отдых должен быть полноценным, а разве истинный парижанин может считать его таковым без доброй драки? И потом, после подобных сражений остается много поломанной мебели и разбитых бутылок, за что драчуны платят втридорога.

Мишель де Граммон сносно владел шпагой. Отец приучал его к оружию с малых лет, едва Мишу крепко встал на ноги, а поскольку бравый офицер-гвардеец был одним из лучших фехтовальщиков в своем полку, то сын перенял от него много оригинальных ухваток. И после смерти отца юный Мишель не расставался со своим клинком; он даже на ночь укладывал его рядом с постелью. Ежедневно он подолгу упражнялся, часами отрабатывая различные фехтовальные приемы. Каждый дворянин должен был хорошо владеть холодным и огнестрельным оружием, потому как смута во Франции, то затихая, то разгораясь, словно пожар в летнем лесу, длилась многие годы, и часто жизнь человека зависела от одного-единственного удара шпагой.

Но уметь обращаться с холодным оружием и пускать его в ход по любому поводу – это не одно и то же. Мишель де Граммон никогда не отказывался подраться с кем-нибудь на дуэли. В основном это были такие же молодые, задиристые петушки из дворян, как и он сам. Но если другие юнцы не спешили без особой нужды хвататься за шпагу, то Мишель поступал с точностью до наоборот – он искал стычек, нахально провоцируя противников. На улице Могильщиков, где он жил, и в районах, к ней близких, Мишель де Граммон, несмотря на юные годы, уже считался бретёром.

Противник Мишелю попался из бывалых. Похоже, ему пришлось немного повоевать, и он был слишком высокого мнения о своей персоне: что такое какой-то юнец против закаленного вояки? Но дылда с дюссаком сильно ошибался. Мишель де Граммон был гибким, как лоза, и быстрым, словно ласка. Вскоре здоровяк понял, что был не прав и несколько переоценил свои возможности, но поздно – шпага юнца ударила его как молния, и бандит свалился на изрядно затоптанный и заплеванный пол.

И тут в таверне громыхнуло. Это Папаша Тухлятина, обеспокоенный схваткой, которая рисковала перейти в побоище, решил положить конец опасным игрищам и выстрелил в потолок.

– Всем стоять! – взревел хозяин таверны. – Успокойтесь, господа! Шпаги в ножны, мсье! Тибулен, это и тебя касается! – рявкнул он на мазурика, который решил воспользоваться моментом и намеревался атаковать Жюля. – Иначе получишь свинцовую примочку в лоб! Ты меня знаешь, я не шучу.

– Он убил Антуана, – угрюмо сказал Тибулен, указывая на Мишеля. – Антуан не только сводный брат Великого Кэзра, но еще и кагу. Мсье Жиго, тебе известны наши правила…

В таверне воцарилась напряженная тишина. Кто же не знает Великого Кэзра – короля нищих и воров Франции? Его резиденция находилась в самом знаменитом Дворе чудес, между улицами Кэр и Реомюр, рядом с кладбищем Невинных. Его заместители, так называемые кагу, собирали дань с нищих и воров каждой провинции Франции и каждого района Парижа. Кагу принимали в кланы новичков, давали им новые имена и следили за порядком на вверенных им территориях. Среди кагу было много бывших студиозов и отставных офицеров. Видимо, Антуан как раз и был из отставников.

– Что ж, это меняет дело, – немного поразмыслив, сказал Папаша Тухлятина. – Они ваши. Я умываю руки.

После этих слов Мишель и его друзья мигом оказались в сверкающем кольце палашей, ножей и тесаков. Их окружили почти все посетители таверны. Некоторые держали в руках и пистолеты.

– Суд! – толпа произнесла это слово на едином дыхании. – На суд к Великому Кэзру!

– Господа! – обратился мсье Жиго к юным дворянам. – Великий Кэзр мудр, он рассудит по справедливости. Не нужно сопротивляться, иначе вы все умрете. А мне потом убирай…

Мишель де Граммон и его друзья затравленно огляделись по сторонам и вынуждены были признать, что все пути к бегству перекрыты.

– Ладно, ваша взяла… – мрачно сказал Мишель. – Но шпаги мы не отдадим!

– Это от вас и не требуется, – сказал Тибулен; похоже, в шайке, которая гуляла в таверне Папаши Тухлятины, он был за главного. – Только дайте слово, что не попытаетесь сбежать.

– Слово! – твердо сказал Мишель.

– Слово! – не без некоторого колебания повторили и остальные юные дворяне.

Они ни в коей мере не трусили, хотя перспектива встречи с Великим Кэзром все же вызывала трепет. Юнцы из обедневших дворянских семей, дети парижских улиц, они часто попадали в разные переделки, нередко смертельно опасные, поэтому за свою жизнь у них особого страха не было. В крайнем случае им придется умереть, но с оружием в руках, что считалось честью. Сорвиголовы безропотно последовали в окружении шайки бандитов и воров по направлению улицы Сен-Дени, откуда до Двора чудес рукой подать, а Папаша Тухлятина вызвал за свой счет гробовщика, чтобы предать тело кагу Антуана земле.

Он знал, что своим даже самым выдающимся товарищам обитатели Двора чудес пышных похорон с отпеванием не устраивают. В этом плане все они были философами и безбожниками: есть время жить, а есть – умирать. После нет ничего, пустота, поэтому стоит ли заботиться о бренных останках? Тем более что многие воры и бандиты кончали свою жизнь на виселице, после чего никаких церемоний не предполагалось. Зарыли в землю – и ладно. Похороны – это всегда нежелательные расходы, и не лучше ли оставить денежки в какой-нибудь таверне, чем тратить их на святош, бормочущих над гробом непонятную простому люду латынь.

Глава 2. Бурсак

– Сбегу! Ей-богу, сбегу! На кой ляд такая жизнь?! Чуть что – сразу на воздуси[8 - Воздуси – наказание розгами, вымоченными в соленой воде, без скамьи, на весу, с помощью служителя.]… – так говорил своим приятелям бурсак[9 - Бурсак (от нем. Bursche) – парень, студент. Бурсой называлось общежитие при Киевском братском училище (с 1632 года – Киево-Могилянский коллегиум).] по имени Тимко Гармаш, почесывая изрядно посеченный розгами афедрон[10 - Афедрон – седалище, зад (устар.).].

– Прибежишь домой, а там батька сдерет с тебя три шкуры, – посмеивались бурсаки. – И снова вернет в коллегиум. Первый раз, что ли?

– Кто сказал, что я побегу домой?

– А куда?

Тимко немного подумал, а потом выпалил:

– В Запорожскую Сечь!

Бурсаки расхохотались, а Микита Дегтярь, закадычный дружок Тимка, иронично молвил:

– Там только философов и не хватало.

– Да ну вас!

Обиженный Тимко поплелся в свой угол и упал на полати лицом вниз; теперь ему придется спать на животе по меньшей мере неделю, пока не заживет спина и то, что пониже.

– Сними рубаху, – послышался голос Микиты.

Тимко повиновался. Микита начал смазывать ему побитые места густой темно-коричневой мазью, в составе которой были барсучий жир, березовый деготь и еще много чего. Ее сделала мать Микиты, сельская знахарка, хотя Тимко подозревал, что она была ведьмой. Что бы Микита ни делал, какие штуки ни откалывал, почти всегда ему удавалось избежать наказания, в отличие от Тимка, которого пороли регулярно, за малейший пустяк, – собственно, как и других бурсаков. Похоже, мать Микиты заколдовала сына, или он был чересчур удачлив.

Тимко учился в Киево-Могилянском коллегиуме. Большая часть бурсаков имела все основания называться «злыденной братией». Исключение составляли выходцы из обеспеченных семей. Одни жили в своих собственных, специально для этого купленных домах, а другие, менее зажиточные, квартировали у киевлян на полном довольствии. С этими «панычами» учащиеся коллегиума, проживавшие в бурсе, не дружили и часто дрались.

В общежитии на Подоле всегда было холодно и сыро, особенно зимой, бурсаки часто болели и даже умирали. Иногда, чтобы согреться, они разбирали заборы мещан и городское ограждение из больших деревянных колод и несли эти дрова в бурсу. Не имели они и стипендии. А поскольку у многих просто не было денег на жизнь, киевские бурсаки изыскивали всевозможные средства, чтобы прокормиться, одеться и продолжить обучение.

Они ежегодно избирали из своей среды двух префектов, нескольких ассистентов и секретарей с приятной внешностью и бархатными голосами. Им вручалась особая книга – «Album», с которой спудеи[11 - Спудей – студент или школяр.] обходили киевских граждан и жителей окрестных сел и где регистрировались все пожертвования. Но народ не очень убеждали ангельские голосочки просящих, потому как все хорошо знали, что собой представляет лихое и бесшабашное бурсацкое племя. Иногда их не пускали даже на порог, поэтому улов префектов был очень скудным, и его едва хватало на письменные принадлежности.

Летом бурсакам приходилось наниматься прислужниками, сторожить, батрачить, пасти лошадей. Спудеи, как правило, имели хорошие голоса и иногда получали небольшие деньги за участие в митрополичьем хоре, за чтение псалмов, «утешительных речей» над покойным, стихов для знатных лиц, за составление панегириков. На праздники, особенно Рождество и Пасху, бурсаки ходили по городу с колядками, кантатами, вертепами и поздравительными песнями. А кое-кто, совсем отчаявшись, стоял на паперти и просил милостыню.

На время летних каникул некоторые спудеи получали паспорт и шли на «репетиции» по городам и весям, чтобы собрать средства на следующий учебный год. Путешествовали они два-три месяца, а то и год. Ходили небольшими группами, имели вертепы, заготовки для поздравительных речей, ноты, пели в церквях, на различных торжествах, отпевали покойников. Некоторым удавалось устроиться домашними учителями, писарями. Иногда им везло, и они возвращались в коллегиум с лошадью, которая везла заработанный странствующими дьяками, как их называли, скарб. Потом они могли какое-то время спокойно продолжать обучение.

Наиболее надежным способом добывания необходимых средств были «кондиции» – право учить детей в зажиточных киевских семьях или натаскивать богатых спудеев, которые не успевали. Но «кондиции» предоставлялись лишь лучшим студентам – богословам и философам. За это бурсаки имели «решпект» – плату едой, а иногда и квартиру от своих подопечных. Увы, в учебе Тимко не блистал, поэтому ему приходилось влачить жалкое существование вместе с основной массой бурсаков.

Бедность заставляла спудеев даже воровать. Подольская площадь всегда привлекала бурсаков. Предусмотрительные торговки семечками, арбузами, фруктами наперебой предлагали голодной братии свой товар, лишь бы они оставили их в покое. Бурсаки рыскали по улицам Киева, заставляя горожан быть осторожными. Торговки, сидевшие в палатках на базаре, закрывали руками пироги, бублики и прочую сдобу, как наседки своих цыплят, едва завидев идущего мимо бурсака. Но это мало помогало. Спудеи знали тысячу способов обвести продавцов вокруг пальца, и ничего с этим поделать было невозможно.

Раз в две недели бурсаков водили в баню. Обычно это происходило ранним утром, когда только начинал брезжить рассвет и горожане досматривали последние сны. Начальство коллегиума просто боялось показывать при свете дня своих подопечных во всей красе. Грязные, оборванные, в разнородной одежде, бурсаки шли по городу с разбойничьим свистом и хохотом. Путь процессии был отмечен вырванными тумбами, разбитыми стеклами и страшным шумом. Скулили собаки, в которых бурсаки бросали камни, на первых этажах звенели оконные стекла, в которые стучали, чтобы разбудить жителей. Старушки, ранние пташки, которые плелись куда-то по своим делам, встретив толпу спудеев, крестились, спешили перейти на другую сторону улицы и шептали:

– Матерь Божья! Спаси и сохрани! Да это, никак, бурса тронулась! Свят-свят…

А уж дрались бурсаки с городскими по всякому поводу и без, в любое время дня и ночи. Особенно когда у них появлялись деньги, чаще всего в начале осени, на праздники. Тогда киевские кабаки гудели, изрядно подпившие спудеи горланили песни до утра. Это мало кому нравилось, киевляне любили ночную тишину, поэтому стычки происходили постоянно. Иногда в запале от бурсаков перепадало и страже. Спудеи хорошо умели драться на кулаках, а некоторые – из казачьих семей, как Тимко, – и оружием владели вполне прилично.

– А что, погуляем сегодня, братцы? – спросил спудей, которого прозвали Ховрах.

Ховрах, как та степная зверушка, от которой он получил свое прозвище, был очень запаслив, и у него всегда можно было разжиться куском хлеба или перехватить несколько грошей. Он был настолько великодушен, что никогда не требовал возврата долга в срок, но все и так приносили ему денежку, потому что в следующий раз, когда голодный должник со скорбной миной протягивал грязную пятерню за очередным кредитом, Ховрах молча показывал ему кукиш и на этом прекращал с таким типом общаться.

Ховрах был щедр и часто устраивал дружеские попойки за свой счет. Откуда он брал деньги, было загадкой для всех. Ховрах происходил из семьи приходского священника с кучей детей – «семеро по лавкам». Поэтому он никогда не ездил домой на каникулы, взять там было нечего. Не исключено, что Ховрах воровал, но так удачно, что ни разу не попался.

– Гулять не на что, – ответил Микита и с сокрушенным видом вывернул карманы.

– А разве я спрашивал про деньги? – улыбнулся Ховрах.

– Нет.

– Так о чем тогда речь? Сегодня я угощаю. Поднялись и потопали.

Бурсаку собраться – только подпоясаться. Вскоре шесть сорвиголов шагали по лабиринту улочек и переулков, распугивая прохожих и собак, – меньшей компанией шататься по ночному Киеву опасно. На темном небе появился месяц, озарив все вокруг, и в его свете стал виден пивной бочонок – вывеска шинка. Бурсаки заглянули в приоткрытую дверь, повздыхали и пошли дальше. За добротными дубовыми столами сидели цеховые. А с ними бурсаки не ладили, особенно с подмастерьями, с которыми частенько дрались.