Катарсис. Наследие

– Правом, данным мне моей Кровью, Силой, данной мне Создателем, Законом, данным мне императором, объявляю тебя, Зуб, и тебя, Жалея, мужем и женой. Храните друг друга, пока Смерть не разлучит вас. Жених, поцелуй свою невесту.

Но вместо поцелуя Зуб и Жалея падают перед Белым на колени.

Белый начал ругаться, вырывая свои сапоги из рук своих советников.

– Зуб! Бл… ты старая! Да очнись же ты! А вы что ржете? Да уведите же этих влюбленных безумцев! У вас – отгул до завтра! До завтра, я сказал! Да уйдите же вы!

Зуб поднял Матерь Милосердия на руки, она обхватила его за шею. Так, пряча лица друг у друга в волосах, и вышли.

– Шкет, проследи, чтобы шеи себе не переломали от радости! – крикнул, свистнув, Корень.

Пока все смотрели в спину новобрачным, Синька дернула Белого за рукав:

– А мы? – спросила она шепотом на самое ухо Белого.

– А вы – еще маленькие! – так же шепотом ответил им Корень, что не только услышал, но и умудрился прежде ответа Белого прибежать к ним, сунуть свое лицо между ними, сказать, а потом еще и оттереть Синьку от командира.

Корень тут же вцепился в локоть сестры, незаметно, но силой усадив ее за стол, возвестил:

– Торжественная часть окончена? Хорошо. Пора вернуться к делам! Синька! Ты готова доложить по состоянию наших раненых?

– Готова.

– И чего ты ждешь? Пока падаль не переродится в Бродяг? Работаем!

Белый схватил Корня за бычью шею, потряс его, сказав:

– Растешь!

– А то! – ответил Корень, выкручиваясь от захвата и садясь на стул наоборот, верхом, развернув его спинкой к столу, наливая сам себе вина. Потом, подумав, налил и Белому из того же кувшина. Нарочито проигнорировав кубок Синьки – мала еще!

* * *

Караван выходил из горящего города.

Повозок не стало больше, а вот коней – намного больше. Намного. Кони были навьючены до предела. И все равно – очень многое из того, что хотелось бы взять, безжалостно бросалось. Бросали даже золотые изделия, если они были габаритные и тяжелые. Вместо золота брали зерно для прокорма коней. И магически сохраненную конину – для прокорма людей. Кроме конины другого мяса не было. Не считать же человеческое мясо едой?

Кстати, по этому человеческому мясу возникло несколько вопросов. Первое – Белый попросил магов разобраться, как была сохранена человечина, которой были заготовлены огромные подвалы аккуратных мясных брусков. И этим вызвал целую бурю с трудом скрываемых эмоций магов и остальных советников.

– Ты собрался использовать это мясо? – набычившись, спрашивает Комок.

– Синька, посмотри, наш Старший Маг – не перегрелся? А? Ты что такое говоришь, уважаемый? Я – моряк. Все детство я провел не в Пустошах, а – в море. А знаешь, что самое страшное на корабле?

– Пожар, – ответил Шепот, передернув плечами.

– Тухлое мясо – самое страшное. Люди травятся, но жрут, от голода. Насколько возрастет дальность морских переходов, если мы разберемся, как они сохраняют мясо? Мясо же бывает не только человеческое? Так?

– Да и дальность пеших переходов, – кивнул Корень.

– Мы попробуем разобраться, – склонил голову Комок. – Прошу простить меня за дерзость.

– Пустое, – отмахнулся командир.

– Тут еще проблема, – поднял руку Тол. – Я сверил книги учета этого мяса.

Все уставились теперь на него.

– Мне надо было, для себя, хотя бы понять – сколько они людей извели. И для чего они это сделали? А у них оказался очень строгий учет жертвенного мяса. У них – даже у казначея – учет кое-какой. А мяса – такой, какого я и не видел никогда! Что-то новое. И – очень толковое!

– Новое, говоришь, толковое, – Белый нахмурился. – Запахло тухлятиной… Тухлыми пауками…

– Так вот! Я сопоставил приходные книги. И вычислил, сколько тысяч человек они извели, мрази. Но они учитывали все. Весь расход. И – сколько осталось. Но на две трети – не сходится. Две трети мяса – просто испарилось. Или его увезли так, что никто не видел. Ни у одного я не нашел воспоминаний о вывозе тысяч возов мяса.

– Пауки, – выдохнул Белый, – старый враг! Мы теперь для них не только куклы на нитках, а – пища.

И от слов Белого всем стало вдруг зябко.

Белый обернулся и посмотрел на навьюченных тюками коней и ослов. Со способом сохранения мяса маги разобрались быстро. Каждая отдельная составляющая этого способа магам была хорошо известна. Любой маг воздуха или воды, ну кроме совсем ленивых, умел убрать лишнюю воду или водяной пар из куска мяса. Почти любой из магов этих стихий, не задумываясь особо, магией сушил себе промокшую одежду. И многим было знакомо заклинание Стазиса из общей школы. Просто никто не пытался применять Осушение вместе со Стазисом – к еде. Поняв это, маги – да и сам Белый – были немало удивлены такому простому, но хитрому решению. После обработки мясо должно было быть помещено в Поле Стазиса, а артефакты, генерирующие это заклятие – не редкость, изготовляются даже слабыми артефакторами, и легко могут обеспечить, чтобы воздух, а соответственно и пар, не имел доступа к заготовкам.

Шепот чуть ли не сутки подряд работал, устав скорее физически и морально – Осушение расходовало очень мало Силы. А Стазис мог обеспечить любой их маг, но он не требовался – склады Ужгорода были полны Камней Стазиса. Теперь на конях навьючены тюки, где в каждом – по артефакту и бруски конины или свинины. Но свинины – совсем мало.

Маги все поняли в этом способе, кроме жидкости, которой обрабатывали мясо ужгородцы. Этой же густой, почти черной жижей люди Гадкого Утенка пропитали кусок конины и нашли, что мясо приобрело отвратительный вкус. Потому решили обойтись без неизвестной жижи.

Пока Шепот обрабатывал приносимые ему запасы, остальные маги экспериментировали. И – развлекались. Очень уж их поразила простота и ловкость этого способа. Вытягивали воду и воздух из всего, на что падал глаз. Из уже сваренной каши изъяли всю воду. Кашу можно было вытряхнуть из котла. Получившийся сухарь был безвкусным, но – легким. А если его залить кипятком – обратно получалась каша. Не такая вкусная, как свежесваренная, но съедобная. Как только нашли этот способ, то Шепот стал «обрабатывать» не сырую конину, а варенные с травами и солью куски готового к употреблению мяса. Такие мясные сухари были намного легче вяленого мяса, а при недолгой варке в кипящей воде мало отличались от обычного вареного мяса.

И все это еще на сутки отложило выход их отряда из Ужгорода. Мясо убитых коней, забитых свиней варили всюду, безжалостно изводя на дрова для костров дерево строений и мебель Ужгорода. До первых столкновений с поднимающимися Бродягами… Убитых было слишком много в городе. Люди Гадкого Утенка просто физически не могли расчленить каждого павшего. Некоторые и перерождались в Бродяг.

Белый опять обернулся, наткнувшись взглядом на Зуба, которого было и не узнать.

Как ни странно, наспех проведенная церемония обручения Зуба и Жалеи, по большому счету – незаконная, никак не изменила Мать Милосердия. Легкая и жизнерадостная, она осталась сама собой. А вот Зуб преобразился. Из сумрачного наемника, надевшего на себя крест, Зуб стал тем, кем и являлся всегда – воеводой, бывшим властителем. Его спина распрямилась, плечи развернулись, взгляд стал тверд и спокоен. Выражение лица перестало нести печать тяжких раздумий, приобрело свойственное знатным – слегка надменное – выражение властности и уверенности в своем праве. Белый попросил Зуба объяснить это изменение в нем. Зуб сказал, что тень бесчестья Жалеи его так угнетала. А теперь – он в своем праве.

Но уже вечером Гадкому Утенку пришлось опять напяливать на палец печатку с гербом Императорского Дома и массово обручать сложившиеся за это время пары. Народ, видя изменения во внешнем виде Зуба, сразу выведал про их таинство брака и толпой пришел к командиру, требуя проведения ритуала. Ибо – «тяжко жить во грехе!». На удивленное возражение Белого, что он не клирик, ему был ответ: «Вы – наш владыка, князь! Вы – чище святош!»

На глаза попалась фигурка Синьки и развеселый колпак лицедея, надетый поверх шлема. Вид девушки теплом отозвался в груди Белого. Они наконец смогли вырвать время друг для друга. Белого немного удивило, что в отсутствии Стрелка «Мертвый Круг» – скрытность их отношений – обеспечивал сам Корень, до этого самый ярый противник их соединения.

Потом глаза Белого зацепились за хвост их каравана, где шли Безликие. Так они стали себя называть. Белый все же взял с собой выживших ужгородцев. Безликими назвали они сами себя. И первым был – Госш, бывший десятник стражи Ужей. Он завязал себе лицо тряпкой и стал себя именовать «Безликим». Этакий обет, как у крестоносцев. За грехи, что он совершил. А за ним – его старший внук, единственный выживший в этой бойне из всей его большой семьи. Многие видели, как он, молча, с каменным лицом, сидел, раскачиваясь, над обгоревшими телами родных, как резал себе лицо раскаленным ножом, как срезал себе волосы с головы, вместе с кожей. Если бы кругом не было безумия, не творилось бы подобное на каждом шагу, его поступок удивил бы всех. Но в тот день – все сошли с ума. От злости, ярости, отчаяния, от пролитой крови.

Тем же вечером Госш, закутанный в окровавленное тряпье, нашел Белого и попросил принять его обет. За себя и своего внука. Белый, честно говоря, не знал, что ему делать и как на это реагировать… Потому замер, не зная, как поступить. Госш молчание командира воспринял как ожидание, пал ниц и произнес Клятву Обета, самим им же и выдуманную.

И теперь их – больше двух сотен. Безликих. В основном женщины и дети. Белый вздохнул. Обуза!

Не узнать было и ополченцев. Победа над Ужами, которых они уже привыкли бояться, преобразила их. Изменили их облик и богатые трофеи, снятые с тел ужгородцев, из вскрытого Арсенала Ужа. Теперь каждый воин в отряде выглядел как бывалый наемник, а скорее – как бывалый крестоносец.

Плохо то, что только выглядели. Белый понимал, что если встретится им войско Ужа – им не выстоять. Хорошо то, что они – теперь вооруженные, бронированные, уверенные в себе – стали намного сильнее самих себя – недельной давности. И это как-то уравновешивало понесенные ими потери в битве за Ужгород. Как бы ни была сильна Синеглазка, как бы ни были искусны Матери Милосердия, ополченцы, в ярости битвы не жалевшие сами себя, понесли очень серьезные потери. Под началом Зуба теперь было только четырнадцать десятков. При этом половина десятков не была сформирована полностью. В одном десятке было вообще только четыре человека. Еще трое поправятся, встанут в строй. Если бы погиб десятник, надо было бы десяток расформировывать. Но они очень просили оставить их десятком. А-а! Пусть будет так! Меньше сотни человек в четырнадцати десятках. Все войско Зуба. И это – вместе с крестоносцами.

Ловкачи Корня, которых сначала присоединили к егерям Слета под командой Стрелка, теперь поглотили людей Слета. Просто – циркачей было в разы больше. Даже сам Слет воспринимал себя скорее ловкачом Корня, чем егерем. Ловкачи все так же исполняли обязанности ближнего и дальнего дозора, вооружены и снаряжены теперь были не в пример лучше, каждый теперь был одвуконь. Все же Ужгород слыл городом коневодов.

Белый тоже ехал на новом коне. Сзади – заводной, навьюченный личным скарбом Белого – тощей седельной сумкой. Так что Белому – опять привыкать к новым коням, притирать новую упряжь и новое седло.