– Психотерапевт взял лист бумаги и разделил его карандашом на две части. Сверху он написал «плюс» и «минус».
Почему-то в этот момент я вспоминаю свою первую встречу с Виктором.
Лили говорит:
– Я-то думала, что плачу за прозрение, а не за урок рисования.
Мы останавливаемся возле аптек, и наша история начинается снова. Лили читает «Памятку уцелевшим» тихо, как и рекомендовано.
Там написано:
«Бродячие собаки». Глава 28
– Представляешь, какое это разочарование? Это как вместо шоколадного мороженого получить на десерт червивое яблоко, – говорит Лили.
Я был у психотерапевта, когда подтвердился диагноз. Я тоже брал лист бумаги, тоже делил его на две части, в одной из них я писал о своих чувствах, рассказывал, какие преимущества даёт мне смертельная болезнь, выводил карандашом:
«Я ценю жизнь, я ценю каждую секунду, тик-точка-так-точка».
– Ха-ха, – говорит Лили.
Я – по-прежнему за рулём «мерседеса», мы скрываемся от убийц и насильников. За нами гонятся вооружённые грабители, руководители наркокартелей и похитители детей.
«Бродячие собаки сбиваются в стаи и снуют по городам в поисках еды. Они готовы разорвать в клочья любого, кто встанет у них на пути».
Конец главы 28. Так написано в «Памятке уцелевшим».
– Нет никаких «плюсиков», – говорит Лили. – Ты умираешь, и в этом нет ничего хорошего.
Лили считает, что в нашем мире есть только борьба за выживание, естественный отбор и депрессия, такая же бесконечная, как зима в Антарктиде.
Лили говорит:
– Оглянись вокруг, ты едва ли не последний, кто остался в живых. И если по пути нам не встретится хоть одна аптека, ты умрёшь к завтрашнему дню.
Лили говорит:
– Ты всё еще видишь в этом выгоду?
Нет ничего хуже смерти.
Смерть ужасна и скучна.
Хуже смерти может быть только человек, притворяющийся, что принял смерть. Никто не готов ложиться в гроб. Никто не готов прощать Господа Бога за то, что он отбирает жизнь, посылает болезнь; рак – это не подарок свыше, как говорят в группах поддержки, рак – это жвачка, на которую ты сел в метро; тебе просто не повезло. Ты просто неудачник со злокачественной опухолью, не нужно видеть в этом божий промысел.
– Не нужно принимать болезнь, – говорит Лили.
Она продолжает листать «Памятку уцелевшим». Там написано:
«Городами правят уличные банды из собак разных мастей и пород».
Лили читает дальше:
«Не зная усталости и пощады, они готовы растерзать любого».
Лили читает и этот кусок текста:
«С пеной в пасти, голодные и худые, способные развить скорость гепарда и догнать любой автомобиль».
– Что это? – спрашивает Лили. – Отрывок из романа? Что значит «с пеной в пасти»?
Я слышу «РАЗРЯД!» и чувствую, как по телу проходят электрические волны, я чувствую, как сердце готовится выпрыгнуть из грудной клетки – так выглядит смерть изнутри. Ничего в ней нет приятного.
Я слышу «РАЗРЯД!» и оказываюсь рядом с Виктором.
На этот раз мы встречаемся в парке аттракционов. Слова Виктора, его доброжелательный тон заглушают крики людей, проносящихся мимо нас на «Смертельной Кобре» или «Скоростном Гигантском Лифте».
Виктор улыбается и протягивает мне намотанное на пластиковую трубочку облако розовой ваты. Я киваю:
– Спасибо.
Виктор говорит:
– Не нужно меня благодарить. Это мне дали на входе в парк.
Я говорю, что рад встретиться на нейтральной территории. Говорю:
– За это спасибо.
Виктор спрашивает, рассказал ли я кому-нибудь о болезни. Говорю:
– Нет. А ты рассказал кому-нибудь, что я болен?
Виктор отвечает:
– Мы не имеем права сообщать о диагнозе пациентов. Ни родственникам. Ни работодателям. Но рано или поздно люди должны узнать. Так тебе будет легче пережить это.
Виктор откусывает от облака сладкой ваты. На его отполированных белоснежных зубах остаются розовые разводы, как следы от помады:
– У тебя есть родственники?
Он интересуется:
– Кто твой начальник? Чем ты занимаешься?
То есть как я зарабатываю на жизнь.
Мы проходим мимо рекламного плаката. Он зазывает нас в сырную лавку, которая так и называется: «Сырная лавка». Парень с плаката раздет до трусов, он сидит в гигантском кресле, сотканном из моцареллы, горгонзолы и эмментальского сыра – вся спинка изуродована круглыми отверстиями, парень сидит на куске огромного сырного айсберга, свой нос он демонстративно закрывает большой деревянной прищепкой.