Большая ловитва

Машинально приоткрыв вежды, не сразу распознал во мраке склонившегося над ним Будимира, одного из их отряда.

«Пора заступать на дежурство», – сообразил Молчан, сожалея в душе, что быстро пролетело его ночное отдохновение, а с Младой и не свиделся.

Поежившись от ночного холодка и поудобнее расположившись на лесине, Молчан попытался наспех припомнить хотя бы обрывки прошедшего сна. Однако борзо улетучились они из памяти. Пришлось, дабы отвлечься и скоротать время ночного дозора, обратиться к всамделишному разговору с Путятой, искусно вычленив из него самое-самое.

Перво-наперво рассмотрел он то молниеносное озарение, когда за миг ему открылось безмерно, елико не явилось за весь путь, без малого в девятину.

– Конечно, потешался Путята, и очевидно сие, однако и подсказки делал, будто испытывая, соображу ли, – окончательно осознал Молчан-мыслитель, чья память редкостной была в его осьмьнадесять…

XIX

Вслед за третьим кубком Фома отчасти оттаял. И потянуло его приступить к делу! Ведь вследствие проделки мерзкого гениоха, вся его наличность на текущие расходы составляла жалкие шесть фоллисов, представлявшие четверть милиарисия!

Дома оставалась некая заначка, и не угрожало ему бедовать впроголодь до выдачи жалования на службе. Однако пополнить свой расходный достаток на безотлагательные нужды, включая и отыгрыш на ипподроме, он мог лишь за счет Молчана.

А Молчан отчасти захмелел. И ослабло в нем недоверие к Фоме-своднику!

Возжаждал он, отходя от напряжения при вчерашнем выполнении секретного задания, расслабиться неведомыми доселе наслаждениями! И голос его разума капитулировал пред чувственными импульсами…

Ибо бывают тараны, кои проламывают даже многослойную броню высшей неуязвимости!

Ежели строго по правде, то поначалу он высказал фальшивое недоумение, когда Фома спросил, напрямую:

– Каковую же деву, пылкую, желаешь ты, торговый гость? С темными власами, аль светлыми? С носом горбинкой, либо прямым, приличествующим благородным ромейкам? Пышную телом, а может, худосочную, зато с талией? Заказывай!

– А с чего ты взял, что вожделею твоих соплеменниц? – оспорил торговый гость, лицемеря.

– Не крути! Не на торге! Поведал мне Басалай: вмиг зенки твои замаслились, едва приступил он к рассказу о сострадательных девицах – бескорыстных, а к тому ж и неприступных без посредника. И живо заинтересовался ты, стараясь, дабы не заметил он. Попусту старался! – не провел ты Басалая.

«Зато вчера провел, и еще сколь!» – хихикнул в душе Молчан.

– Знамо, приврал он, ради красного словца, – продолжил Фома. – Не бывает бескорыстных красавиц! – у каждой своя цена. И чем неприступнее они с виду, тем дороже запросят!

А ты завилял. Стыдись! Еще придумай, что на ипподром явился, ради ристалищ. Сдались бы они тебе!

Запомни: явное есть явное. Никому не скрыть его, сколь ни ловчиться! Не утаить арбуза в кошеле! И ты не пытайся…

А то, что взыграли в тебе желания плоти, здраво сие! В похвалу оное, не в укор! Сам прикинь: распродал ты весь товар свой, закупил все гостинцы, обозрел славный наш град, а твое судно еще не завтра отчалит обратно. И чем заняться в остаточные дни?

Верный ответ: страстями, и токмо ими! Не фиалки же тебе нюхать!

Хотел потолковать о том со мной? Вот я и пред тобой. Толкуй!

И не устоял Молчан… Поддался он напору Фомы, продувшегося на ипподроме в пух и в прах, а посему красноречивого вдвойне, а временами – и вяще!

Махнул рукой, и молвил:

– А и в самом деле, не фиалки же мне нюхать!

Вслед перешли они к материальным факторам возникновения взаимного чувства интенсивного накала.

Фома запросил вельми скромное вознаграждение за посредничество, обозначив его в два милиарисия. И объяснил: сие – его принцип в товарно-денежных отношениях с перворазниками на ниве познания изысканных константинопольских соблазнов.

Однако за второе содействие запросит уже вдвое боле, а именно: четыре милиарисия; за третье, опять же удвоив, осьмь милиарисиев; за четвертое, соответственно, шестьнадесять, за пятое – тридесять два, а за шестое – шестьдесять четыре. И впредь – в той же прогрессии…

А по завершении дозволенных ласк, уведомил Молчана его визави с перебитым носом, свидетельствующим о житейской бывалости, приличествует оставить о себе добрую память в девичьем сердце! Ведь теплеет в нем, доверчивом, не от одной лишь оплаты в звонкой монете, размер коей лучше обговорить заранее, а и от щедрых подарков! – в качестве дополнения к милиарисиям.

Счастье не токмо в наличности чрез край! Полное счастье, когда всего помногу!

Се заведено в Константинополе среди достойных иностранцев из купцов, блюдущих свою честь, торговую, и доброе имя земли своей.

И негоже добропорядочному сыну Земли вятичей быть прижимистее, нежели гости из Генуи, Пизы, Венеции, Аравии, Росии и даже северных стран!

Должно упомянуть, что Фома, проведший изрядное время в Киеве, практикуя там по линии сходничества, доподлинно знал разницу меж Росией, означавшей по представлениям ромеев Киев и прилегающую к нему Южную Русь, и сопредельные с Киевом территории, включая и Землю вятичей.

Девы же, расставаясь утомленными с недавними своими возлюбленными, изнурившими их, будут неподдельно тронуты браслетами, серьгами, цепочкам и прочими изделиями из серебра – не возбраняются и те, что украшены драгоценными камнями.

И воспримут их данью признательности за проявленные в ласках профессиональное мастерство на грани волшебства и неподдельный энтузиазм, равно и знаки мужского благородства, заграничного!

Не огорчатся и сувенирам из злата – не исключено, и растрогаются…

Даже не будучи силен в арифметике, Молчан живо осознал, переведя из серебряных монет в золотые, что общий размер комиссионных Фоме токмо за шесть прелестниц составит десять золотых солидов, один семиссий в половину солида – тоже золотой, и два милиарисия.

«Дороговаты, однако, таковые расценки! А мне еще платить за ласки и сувениры дарить! Перехожу в режим экономии!» – мудро рассудил сын Земли вятичей, анализируя грядущие внеплановые расходы и твердо определив для себя лимит из трех прелестниц, токмо комиссионные за коих совокупно обойдутся в один солид и два милиарисия.

Тем паче, уже вскорости его судно отправлялось в обратный путь, дабы успеть домой до первых заморозков.

О, сколь простодушен он был тогда, пребывая еще в добродетели, когда брать лишь плотскую константу той!

…Уведомляя о своей таксе, Фома подчеркнул, что оная является неизменной за услуги, оказываемые им любвеобильным иноземцам, и без разницы, кто они.

Всем торговым гостям Константинополя одинаково рад он, отвергая шовинизм, расизм и дискриминацию ЛБГТ!

И откажет токмо упырям, людоедам и вражьим лазутчикам.

При упоминании последних он едва не проткнул Молчана взором особой бдительности, присущей охранникам в сетевых магазинах, а в недавние времена – и вахтерам на входе в общежития при ткацких фабриках.

Однако Молчан, пребывая еще в раздумьях о расходной части сметы неизведанных им удовольствий, и ухом не повел, чем зело огорчил былого разведчика, а ноне – осведомителя на разовых гонорарах.

Все ж пересилил Фома свое разочарование и продолжил, открыв, что никогда не выставляет он лишнего в счет оплаты – из честности своей, праведной.

Система же последовательного удвоения изобретена и внедрена им, ибо сызмальства почитает он число «два», ощущая его своим внутренним оберегом.

И дал Молчану совет – бесценный, поелику зело затратный, в чем наш славный, ано доверчивый вятич позде удостоверился на собственном кошеле.

То есть: предваряя ласки, расположить к себе избранницу свою обильным угощением по ее вкусу. Ибо убога любовь на пустое чрево!

Меж тем, испив, откушав и окрепнув плотью, обретет возлюбленная его таковую неистощимость, коя неведома нигде, опричь столицы Ромейской империи! Да и сам он, пылкий, заправится пред стартом; на пользу сие мужам!