Близь и даль

Сашка кивнул.

– Ну, ничего, натаскаешься. Сюда только раз попасть – и пошло поехало. Сюда, как говорится, вход широкий, а выход узкий – и сюда, за решётку и в эту воровскую жизнь…

– Весёлое дело – воровство, – продолжал он через паузу, несколько задумчиво, – и всё же есть в нём какая-то неприятность и подлость. Мы раз спёрли у мужика сумку на вокзале, а он, оказывается, дочь в больницу вёз в Москву, и оставили людей без денег и без билетов. Ну, а нам-то откуда было заранее знать?!…

– Но, что поделаешь, такова наша жизнь, – закончил он вздохнув, и, закрыв глаза, замолчал, возможно, крепко задумавшись.

В распахнувшемся дверном оконце появилось красное, расплывшееся лицо надзирательницы: – Чай и хлеб получите, уважаемые. Вот хлеб. Давайте кружки сюда, – сейчас я вам написаю.

Камера загудела: – Мы тебе написаем, тварь мордастая, – до дома не доползёшь!

– Да я так, – улыбнулась надзирательница, – вам уж и пошутить нельзя.

– Шути, да знай меру, – примирительно проворчали в камере.

От окошечка потянулись по рукам, дымящиеся паром кружки и серёдки чёрного хлеба.

– Ну, на здоровье! – подмигнул Сашке смуглолицый, неторопливо прихлёбывая из кружки, – один декабрист писал, как их гнали в Сибирь. Так вот, жаловался: дают, говорит, нам на день всего по буханке хлеба да по паре фунтов колбасы. Вот истинный крест. Сам читал. А тут по кусочку хлеба, да кружке чая чуть сладкого. Эх, и времечко пошло, прогресс, мать его!..

Перекусив, люди несколько ободрились, слегка повеселели, стали вспоминать зоны, где им пришлось «отсидки» проводить. Вспоминали начальников, общих знакомых, многие из которых ещё там «торчат», ну а некоторые и на свободе уже «дрягаются».

– А интересно, убегают с зоны, бывают случаи? – поинтересовался, молодой парень, – шофёр, день назад совершивший со смертельным исходом аварию.

– Бывают, – кивнул смуглолицый. – У нас одному собрали летательный аппарат из бензопилы. Ну, пропеллер, лямки к аппарату приделали. Он, значит, его на спину и попёр. Через ограждение перелетел и свалился. Тут его и взяли с переломанной ногой. А то один добежал аж до Архангельска и чуть за границу не улизнул. Забрался в порту на теплоход. Его там лесом при погрузке завалили. И до отправки минуты какие-то оставались, когда мусора нагрянули. Ну и что, значит, – стали искать, по надстройкам не нашли, пошли брёвна паром ошпаривать. Ну, он там и заорал благим матом – нашёлся.

А то убежали раз, – но я этому не свидетель – менты сказывали. Свалили, значит, трое, а побег организовал эстонец – националист. Ушли куда-то далеко, и он там им говорит: я вас вывел, а теперь, мол, давайте сами, – а я своей дорогой пойду. Ну и что?! – тех двоих через неделю привезли, а этого и след простыл. Всё у него было рассчитано. Умный мужик, – добрался до своих, а там попробуй – достань у лесных братьев… Вот так-то у них, – подытожил он после короткой паузы, и, вздохнув, добавил, – ну, давайте, корешки, поспим, – и тяжело повернулся к стене.

В камере повисла тишина.

Когда Сашка проснулся, там уже никто не спал, – курили, вполголоса разговаривали.

После продолжительного ночного забвения, где ему снилась нормальная человеческая жизнь с обычными повседневными заботами, вдруг нависла суровая реальность. Под горло подкатил ком.

– Ну, ты и дрыхнуть! – сказал, взглянув на него, лежавший по соседству, шофёр, – я так почти и не спал, только чуть задремлю – сразу кровь вижу, мертвецов, – аж передёрнет всего!

– Ну, а ты хоть чего видел во сне, вижу: что-то недоброе, осунулся-то вдруг весь? – спросил, посмотрев на Сашку, смуглолиций.

Сашке вдруг вспомнился ещё один короткий предутренний сон: – Да снилось, что выкрал я у милиции все на меня бумаги и сжёг, – чуть повеселев, сказал он.

– Сон, вообще-то неплохой, – коротко кивая, сказал смуглолицый, – не переживай, много не дадут. А вообще-то у нас самым счастливым ночным видением церковь считается. Это к скорому освобождению.

Но Сашке снова стало дурно и не до разговоров, – опять на сердце тяжело навалилась его беда. Он стрельнул у кого-то чинарик, и, опустив голову и жадно вдыхая дым, стал ходить по, свободному пока ещё, узкому камерному проходу.

На какое-то время организм давал отдохнуть, притупляя чувство горечи. Тогда парень обдумывал, как вести себя на суде. Но перерыв длился не долго, – душевный груз возвращался, сдавливая разум тупой, тяжёлой тоской.

Вскоре шофёра и Сашку вызвали к дежурному. Там были ещё двое арестованных. Вооруженный сержант объявил им, что повезёт их в тюрьму, строго и громко предупредив, что шаг в сторону будет считать побегом и стрелять начнёт сразу и без предупреждения, на что один из арестованных усмехнулся.

– Я серьёзно говорю! – ещё больше повысив голос, сказал конвоир, – шутки и веселье здесь неуместны. На выход, вперёд!..

Их доставили «воронком» в тюрьму. Потом строем повели уже за закрытыми её воротами. Зловеще скрипели многочисленные внутренние замки, двери. Со стен, медленно поворачиваясь из стороны в сторону, двор озирали автоматические телекамеры.

Арестованных завели в тамбур, состоящий из четырёх мрачных, шероховатых бетонных стен и металлической сетки вместо крыши.

Сержант кивнул принимающему офицеру на того, усмехнувшегося парня:

– Весёлый, – на всё ему смешно.

– А мы его здесь научим родину любить, – подмигнул сержанту офицер, на что арестованный опять улыбнулся.

– Ах ты, сынок! – вскипел офицер, двинув вперёд корпус, – здесь не у тёщи на блинах, быстро порядку научим! Ну, что глаза-то пялишь? – Быстро в наручники его! – резко повернул он в сторону раскрытой двери голову…

Вскоре парень был в наручниках. Охранники, заперев дверь, ушли.

– Я знаю эту штуку, – сказал закованный, заинтересовавшимся его наручниками, друзьям по несчастью, – главное – поменьше их дёргать да шевелить, они самозатягивающиеся. Вообще-то, уже крепко жмут. Ну, ничего, снимут – куда денутся.

Минут через тридцать за ними пришли, с закованного сняли наручники, повели всех в баню. После неё завели в большое помещение, где они из кучи старого постельного хлама выбрали себе боле – менее подходящие матрасы, подушки, одеяла. Навьюченных тем добром, провели их по длинным металлическим, огороженным металлическими же сетками и арматурой лестницам через несколько этажей и, наконец, доставили в камеру.

Там стояли четыре койки в два яруса. На них они сбросили свои постельные принадлежности и одновременно с лязгом закрываемой двери и скрипом замка плюхнулись рядом со свёрнутым тряпьём на сетки коек.

Переведя дух, осмотрели своё новое жилище. На подоконнике, нашли, заботливо оставленную кем-то, коробку с длинными, рассчитанными на докуривание, чинариками и с наслаждением закурили.

Из вмонтированного в стену динамика вдруг грянула песня «У меня сегодня день такой счастливый», чем вызвала у парней дружный, впервые за эти дни исторгаемый, громкий смех.

Сашка расположился на нижней койке. Лежать не хотелось, а сидеть было неудобно, – голова упиралась в верхний ярус.

– Ну, и сделают же, – никакого удобства, – возмутился он, переходя к, едва пропускающему уличный свет, оборудованному жалюзями, окну.

– Удобства тоже захотел! – усмехнулся тот, которому надевали наручники, развалившийся в крайней от окна, нижней койке, – ты видел какие стены в том тамбуре, какими шляпками обмазаны? Это, чтоб нам жизнь раем не казалась.

– А интересно: какой толщины стены? – поинтересовался шофёр.

– Да, наверное около метра, – отозвался тот.

– Между прочим, в Хиросиме, в районе взрыва, только заключённые не пострадали, – добавил верхний Сашкин сосед. После чего предложил познакомиться.

Сокамерники встали, сгрудились, обменялись рукопожатьями, назвали свои имена.

Сашкин верхний сосед оказался начальником ОКСа завода и находился под следствием за «денежные махинации в особо крупных размерах». Звали его Сергей. Парень, на которого надевали наручники, обвинялся по той же статье. Он был студентом и где-то на Севере, во время студенческих летних работ, вместе с руководителем их отряда – преподавателем и местным начальством занимался приписками. Он представился Андреем.

Шофёра Сашка уже боле – менее знал по бывшей камере. Звали его Колькой.

– А тебе хоть воровать-то было на что? На пропой? – спросил у Сашки, когда все улеглись, свесив с верхнего яруса голову, Сергей.

– А на что же ещё? Да и так, на житьё – бытьё, – буркнул снизу тот.

– А пьёшь-то, поди, красноту дешёвую? – продолжал допытывать сосед.

– Конечно, а что же ещё. Ну, и водку.