Возвращение Орла. Том 2

– Погоди, погоди… врут-то наоборот, дважды два – не три, а обычно пять! То есть ты сейчас куда больше самого себя!

– Как же, дождёшься от чертей прибавки… Но даже если так, всё равно беда! Значит то, что мы из себя выпыживаем, не обеспечено золотым запасом божьего замысла – представляешь, мы пустые, надутые, не ядра, а воздушные шарики… Беда!.. Кто мы?

– Сплаваем в прошлое, узнаем, – успокоил его Николаич.

– Почему всё-таки в прошлое? Почему не в будущее? – недоумевал Африка.

– Боишься, Женя, в прошлое? Вдруг к своим же попам за аморалку на костёр и угодишь? – подначивал Виночерпий. – Страшно?

– В прошлое не страшно, – отвечал за Африку Семён, – потому что мы и есть это прошлое, в смысле – мы окончательный продукт, квинтэссенция этого прошлого, и всё, что там было страшного, равно как и хорошего и доброго, стало нами, такими, какие мы есть. Может быть, на взгляд наблюдателя из той глубины, случись у него такая фантастическая оказия заглянуть, скажем, на двести лет вперёд, мы и покажемся страшными, потому что он вместе с Гоголем ждал, что каждый русский в наши дни станет Пушкиным, а он стал Орликовым – было бы ему от чего ужаснуться и взвыть; но нам-то, самим на себя глядя, не страшно… хотя, наверное, должно бы быть… Так что в прошлое смотреть можно, а вот в будущее заглядывать – опасно. Мы ведь, как Гоголи, опять увидим там молочные реки с кисельными берегами, а по берегам – Пушкины, Пушкины…

– Разве плохо?

– Конечно. Сразу расслабимся, сядем вот так около фляги с самогоном, будем его жрать и ждать наступления золотых деньков, как коммунизма в 80-м, а от сидения такого результат будет обратный: чертополох и овраги.

– Да не ты ли мне сам говорил, что нужен образ будущего? – возмутился Африка и передразнил: – Лучезарный…

– Половину ты только и запомнил. Мало создать лучезарный образ, нужен ещё каждодневный труд по его воплощению, а мы даже в поле третий день попасть не можем.

– А если прозреть сразу чертополох с оврагами?

– Тогда из нас сразу дух вон!

– А может быть, наоборот – это нам будет подсказка и повод, чтобы упереться и оврагов не допустить, изменить картинку! Крепче, как говорится, взяться за вёсла… – Африка сделал мощное гребное движение.

– Если тебе для того, чтобы, как ты говоришь, упереться и оврагов не допустить, нужен повод в виде картины будущей разрухи, а просто так мы упираться не собираемся, давай я её тебе нарисую.

– Ну-ка, нафантазируй.

– Сейчас, что-нибудь пожутче… Скажем, так: Союз развалится, Средмаш разгонят, промышленность угробят, армию унизят, все оставшиеся богатства страны разделят между собой несколько вонючих чертей, на Украине будут НАТОвские базы, а ты станешь бомжом и сдохнешь под забором…

Все примолкли. Как-то неловко стало от прозвучавшей глупости.

– Чего сидишь? Давай, упирайся!

– Хреновый из тебя Нострадамус… Союз развалится!

– Чем тебе не повод упереться?

– Да не будет такого никогда.

– То есть сейчас упираться не хочешь?

– Хрень какую-то сморозил, а я упирайся. Вот если такое случится, тогда…

– Тогда будет поздно. Будущее нужно менять, пока оно ещё не наступило. А самый простой способ изменить будущее – изменить прошлое. И его меняют! Разве ты не слышишь, как скрипят поворотные рычаги во вражьих руках? А мы на капусте…

– И как они это делают? Машину времени, что ли, изобрели с одним задним ходом?

– Машинку… сначала простую печатную, потом говорящую, теперь вот и показывающую… а завтра такую, что и думать за тебя будет. Только событие происходит, становясь де-факто прошлым – на него, как голодные собаки набрасываются все: политики, журналюги, художники, бабки у подъездов, анекдотчики с водопроводчиками, и начинают его под себя перелепливать. Кто ушлее, того и прошлое… а заодно и будущее. Вот где теперь настоящая битва. Виртуальный Сталинград, и мы его проигрываем.

– Да, тяжело бороться за прошлое, которого толком и не знаем… а если не поплывём, то где и узнаем…

– Как где? В языке! – вставил своё Аркадий. – Размотай слово, как клубочек, а внутри зеркальце: смотрись!

– Так дальше пойдёт, то и говорить начнём на английском: посмотришь в зеркальце, а там какой-нибудь Джон или Билл.

– Интересно, останемся ли мы русскими, если заговорим на другом языке? Где хранится эта самая русскость? В чём? – Простые вопросы – Африканский конёк.

– В крови, – потряс фляжкой Виночерпий.

– В крови, – согласился Семён, перехватывая инициативу у Аркадия, – в крови тела и, главное! – в крови души. А кровь души, прав Аркадий, – язык. Обе определяющи, но… – на секунду задумался, как будто умножал в уме двузначные числа, – но всё же важнее кровь души. – Многозначительно поднял палец вверх и добавил: – Ибо Пушкин.

– Ибо, ибо… – передразнил Африка, – вон, вся средняя Азия по-нашему умеет, а не больно-то они русские.

– Уметь – не считается. Ты вот плавать умеешь, однако не рыба. В языке надо родиться, душа должна дышать им, жить. Только тогда и дух будет соответствовать.

– А вдруг не будет? Может так быть: говорит народ по-русски с рожденья, а не русские?..

Семён задумался, теперь, видно, умножал трёхзначные.

– Не может. Если они перестают быть русскими, они в первую очередь угробят язык: ну, не смогут на нём говорить, он им будет мешать, и за пару поколений превратят его в какой-нибудь суржик, типа того же английского… Ты думаешь, откуда всё это разноязычье? Энтропия духа.

– Точно, – подхватил родное Аркадий. – Ни один англичанин не скажет, откуда их леди, а они от лады, от лада, они – ладушки. У них слово без изначального смысла, как дом без фундамента, Богу в нём неуютно. Опасная дорожка: сначала теряется первосмысл слов, потом – и никуда от этого не деться! – потеряются сами, да считай, уже…

– Как же это их угораздило?.. – удивился Африка.

– Да ведь и мы туда же! – вздохнул Семён. – Хуже нас к своему прошлому мало кто и относится, и слово какое-то пошлое – прошлое, то есть как будто ненужное, а ведь суть, скрытое от нас вечное содержание, в нём: не сохраним – никаким лучезарным образом будущего не спасёмся.

– Почему же тогда говорят: кто старое помянет, тому глаз вон? – не отказывал электрик себе в удовольствии зацепить физика.

– А кто забудет, тому оба… ты уж договаривай.

– Договаривай не договаривай, но что вспоминать-забывать? Сами же поёте, что там одно враньё! – Нет, не хотелось Африке в прошлое.

– Вот и надо разгрести, – напирал Семён, – тем более, что враньё там не одно, а в пять слоёв, да в каждом по несколько прослоек, теперь вот и шестой начали выкладывать, соревнуются, кто больше на страну нагадит, коротичи стреляные! Волки гонят, медведи роют, черничат, карячат, бакланят… тьфу!

– Какие это пять? – спросил точнолюб Поручик.

– Ну как же: пришли попы, обрубили по самые не балуй, отмечают вот тысячелетие крещения Руси, при этом нет-нет, а само крещение да и опустят, уже только «тысячелетие Руси». Разница: тысячелетие крещения – и тысячелетие Руси. И прокатывает! Пришли Романовы, придумали варягов и иго.

– Ига не было? – удивился Африка. – Как тогда же пословицы? Про незваного гостя, поскреби русского – найдёшь татарина? – Он согласен был и на иго, только бы не трогали попов.

– Поскреби иго – найдёшь русских.

– Разве только под татарскими ярлыками.

– Никаких татарских ярлыков в природе нет! – вступился за Семёна Аркадий. – Ярлык – слово русское, неужели не слышишь? Яркое лыко! Изначально некий материальный знак привилегии или отличия, окрашенный в яркий цвет кусок лыка, ярлык, позднее – лычка.