Возвращение Орла. Том 2

– Именно: уже не здесь.

– В детстве я ещё каждый вечер пробовал уследить, как это я засыпаю… вот тоже тайна: пока не спишь – нечего и наблюдать, а когда уснул – нечем наблюдать.

– А ведь и умирать, наверное, так же.

– Так же… только круче.

– Выходит, когда спим, пишем стихи и рыбачим, мы вроде как смерть репетируем? Выходит, что смерть – это такой сон, когда клюёт и пишутся стихи? Забавно.

Сорвал с края тропы целый пук странной мяты и спрятал в него лицо… никакая это не мята.

– Может, бросить пить? Совсем-совсем!

– Брось. Думаешь, сразу шедевры начнёшь создавать?

– Не хочу я создавать шедевры, мне дорог сам процесс писания, такой перманентный эксперимент по преодолению энтропии в отдельно взятой душе, по пониманию некой двойственности этого понятия – душа. Из холодного я делаю тёплое, а если повезёт – горячее. Откуда тепло? С той стороны души. Душа – трансформатор, преобразователь той энергии в эту. И той энергии там полно. А наша физика, мы с тобой, изучаем один только из этих двух сообщающихся сосудов и блеем: ах, энтропия… Посочиняй-ка стихи – поймёшь откуда что берётся!.. Нет, пожалуй, бросать нельзя.

– Пить или писать?

– Иногда кажется, что это одно и то же.

– Ну уж… от пьянства – позор, от стихов – слава.

– Слава – это всё детство. Мне достаточно того, что в процессе рождения стихотворения происходит «накачка» души. Мы ведь только сосуды, фляги и фляжки, правда, из добротного пищевого алюминия и нержавейки, и, очень может быть, даже были когда-то полными… а может, и нет, может быть, нас только что сварили, спаяли и скоро используют по назначению: наполнят.

– Самогоном?

– А ты хотел бы птичьим молоком?

– Я бы хотел водой – не родниковой, а речной или из пруда, чтоб там дафнии жили и рыбки…

– Можно и из пруда. Только сначала нас почистят, продрают с песочком от старой вони, продезинфицируют…

– Слушай, а может вся эта пьянка и есть чистка?.. В масштабе народа?

– Пьянка? Нет… Вот стихи – точно чистка.

– Наговоришь… Вообще, что за зуд такой – стихи писать?

– Божий атавизм: творить. Ум, честь и совесть – это необходимое, а достаточное – быть художником. Художник умнее умного, честнее честного, праведнее совестливого, как это нехудожникам ни прискорбно… И в рай первым не праведник попадёт, не раскаявшийся грешник, а негодяй-художник, потому что в нём Бога больше, он творить умеет… а то, что он при этом подлец или дурак, – это вторично, третично и четверично, Богу не чистоплюи-умники нужны, а помощники, со-творцы.

– А я думаю, что настоящий художник должен быть умён и праведен.

– Заповеди и кодекс? Бездарные попы и коммунисты насочиняли… никому он ничего не должен! Умён, праведен!.. Художник через два эти курса экстерном… Может быть умён и праведен, а может и наплевать. Так-то. Единственное, что он должен, – быть творцом, как, впрочем, и любой человек, а набор качеств, которые позволяют ему им быть, и будут называться умом и праведностью, а если твои ум и праведность с его не совпадают – выброси их на помойку.

– Согласен, с умом и праведностью это я хватил. Только честен.

– Вот! Кстати, про Мопассана: я вчера именно такой парусник на Оке и видел.

– Может, и такой. Только наш Орля другой.

– Другой, а питается всё равно от чужой жизни.

– Значит, человек. Человек, думаешь, хлебом питается? Это плоть. А сам человек – только чужой жизнью. Без другой жизни человек не жилец. Потому и говорят, что не хлебом единым… А может, это Лёха так влияет? Или Сергей Иванович?

– Скажи ещё: духи директора НИИПа.

– Дух, не дух… но, по-любому, – ВИМП.

– Вамп?

– Вимп, физик! Николаича на вас, рыбаков, нет… weakly interacting massive particles – слабовзаимодействующая массивная частица. Гипотетическая частица тёмной материи. Увидеть сложно, но можно почувствовать: как и всё, обладающее массой, они создают вокруг себя сильные поля. Нейтралино, например, превышает массу протона в сотню раз. Представляешь – на этом Белом Острове живут невидимые люди, каждый из которых по энергетике в сотню раз сильнее каждого из нас. И это если мы себя посчитаем протонами, а поскольку мы всего-то электронные вши, то в тысячи и тысячи.

– Но взаимодействуют-то слабо!

– Это с нами, амёбами, они слабо взаимодействуют… у них, похоже, другие заботы.

– Какие?

– Вопрос! – Семён почесал затылок. – Наверное, серьёзные. – Хотел было высказать свои мысли насчёт оживления Орликова (наверняка их рук дело), не стал. – У кого-то должны быть серьёзные заботы, не всем же капусту сажать. Пока мы водку всем народом трескаем, грешим, что называется, бесстыдно-беспробудно, забив на всё вот такую болтяру, кто-то же страну держит! И всегда держал! Ведь, казалось, всё: кранты монгольские, поляки-шведы-турки, бонапарт на бонапарте и адольфами погоняют, не считая своих благодетелей от Петра Алексеевича до Мишки Меченого, всё ведь сливают, гады! Народ безмолвствует… а страна – стоит! Кто держит?.. А может, и какие-то сторонние силы. Я вот слышал: души египетских жрецов воплощаются в русских.

– Это только в том случае, если эти египетские жрецы были русскими. Изначально.

– Теперь скажи, что Египет основала наша Баба Яга, и правильное его название – Ягипет.

Аркадий посмотрел на Семёна с восхищением:

– Ну, ты голова, по-честности!

– Да пошёл ты к чёрту! Уж такой ты русофил, противно даже.

Аркадий захохотал.

– Ну и что ты хохочешь?

– Почему «фил»? Я просто русский.

– А русофилы не русские?

– Неизвестно. Если и русские, то снаружи, а я – изнутри: мне себя любить, как конфетку, ни к чему, тем более что я и не конфетка… – вздохнул. – А вот тем, что тебе это противно, ты сам и доказываешь великость свою русскую, саму русскость. Немцу небось противно бы не было, он за любую историческую былку, в смысле небылку, небылицу, цепляется, а ты… мы – наоборот: дай принизиться, не то что чужого нам не надо, и наше заберите!

– А у тебя наоборот: всё – русское. Присмотреться же, так всё самое-самое прерусское – нерусское. Самовар – китайский, баня – финская, мат – и тот татарский.

– Во-первых, татары – это русские, только они татары, а во-вторых, какой же мат нерусский?

– Конечно, если у тебя татары – русские, то и мат тогда русский.

– Ты… по-э-эт, а ни черта не слышишь.