Воспоминания (1865–1904)

В апреле месяце у нас произошла крупная перемена среди высшего начальства. Наш командир корпуса генерал-адъютант граф Шувалов 2-й назначен был послом к германскому императору, а на его место командиром корпуса – принц Александр Петрович Ольденбургский. <…>[172 - Выписка автора из приказа по л-гв. Преображенскому полку № 99 от 9 апреля 1885 (ГА РФ. Ф. 826. Оп. 1. Д. 39. Л. 22) опущена. – Примеч. ред.]

8-го апреля полк представлялся своему новому корпусному командиру на Суворовской площадке.[173 - …Суворовской площадке. – Суворовская площадь Санкт-Петербурга.]

Мы были все очень рады этому назначению, так как полк наш издавна был связан со всей семьей Ольденбургских, а принц Александр Петрович в свое время командовал полком и затем дивизией, таким образом, был нам не чужой, и хотя он и был с некоторыми странностями и иногда крайне не сдержан и вспыльчив, тем не менее мы знали, что он очень предан полку и никогда его не выдаст, всегда поддержит всякого.

28-го апреля полк участвовал в выносе тела почившей княгини Марии Черногорской, скончавшейся от брюшного тифа в Смольном институте, где она воспитывалась. <…>[174 - Приказ о назначении в караул по л-гв. Преображенскому полку № 116 от 26 апреля 1885 (ГА РФ. Ф. 826. Оп. 1. Д. 39. Л. 25 об.) опущен. – Примеч. ред.]

24-го мая я впервые был в карауле городка огнестрельных припасов, в 12-ти верстах от города, вернулся на другой день совершенно измученный, ночью не пришлось даже подремать, пришлось обходить посты вокруг городка, и вообще я очень волновался все время, очень уж была глухая местность вокруг городка, и я был очень нервно настроен.

Дежурным по караулам в этот день был граф фон Пфейль, командир 2-й роты. Он был германским подданным, что, конечно, было ненормальным. Но в то время еще было несколько германских подданных среди офицеров русской армии. Как это могло произойти? Такого рода вопрос невольно просился на уста. Дело в том, что император Александр II был большим другом старого Вильгельма I и сторонником немцев, благодаря чему невольно поддавался влиянию со стороны Германии вообще и в частности «железного канцлера» Бисмарка. Очевидно, в планы Вильгельма и Бисмарка входило иметь своих верных агентов среди войск императорской российской армии. Под видом особой дружбы между народами Вильгельм и предложил Александру II несколько своих «лучших» офицеров к переводу в полки русской армии, дабы теснее связать дружескими узами германскую и российскую армии.

Граф фон Пфейль и был переведен из 1-го Гвардейского германского полка[175 - …1-го гвардейского германского полка. – 1-й полк пешей гвардии (l. Garde-Regiment zu Fuss)] в 1-й гвардейский русский полк, т. е. в л. – гв. Преображенский полк тем же чином, какой он имел в германской армии. Это было еще до войны 1877–78 гг., и граф фон Пфейль проделал всю эту войну с Преображенским полком, выказав много самоотвержения и храбрости. Я его и застал в полку командиром 2-й роты, потом он получил 2-й батальон. Императору Александру III нахождение германского подданного среди офицеров гвардии было далеко не по душе, и только нежелание нарушать распоряжения своего покойного отца Александра II заставляло его в течение нескольких лет терпеть столь ненормальное явление. Когда же пришла пора графу фон Пфейлю получить полк, то Александр III воспользовался этим и поставил ультиматум – переход графа фон Пфейля в русское подданство или возвращение в Германию. Таким образом, граф фон Пфейль и покинул полк, уехал в Германию, получив в очень скором времени полк в германской армии.

Граф фон Пфейль был хорошим товарищем, и все в полку к нему относились очень хорошо; у него была очень милая жена, типичная немка, детей у них не было, они иногда давали вечеринки в чисто немецком духе. Как строевой офицер, он был образцовым, знал службу превосходно, говорил по-русски довольно хорошо, но, конечно, с акцентом, с офицерами говорить по-русски избегал, говорил больше по-французски. Ко мне он относился очень хорошо, и мы были в очень хороших, почти дружеских отношениях.

Когда он, покинув полк, уезжал в Германию, мы, офицеры полка, поднесли ему на память братину и провожали его хотя и сдержано, но безукоризненно корректно. Он же, приехав в Германию, выпустил книгу[176 - … он… выпустил книгу – Pfeil und Klein-Ellguth R. Das Ende Kaiser Alexander II. Meine Erlebnisse in russischen Diensten 1878–1881. Berlin, 1901. / Пфейль Р. фон. Последние годы императора Александра II. Из воспоминаний русской службы 1878–1881 гг. Пер. с нем. А. М. Белов. Спб., Ф. И. Булгаков, 1908. 59 с.] с описанием своего пребывания в рядах русской армии далеко не в корректном тоне. У меня сохранился в памяти один из моментов, когда мы, все офицеры, провожали его на вокзале. В последнюю минуту он подошел ко мне и быстро опустил ко мне в карман какой-то пакет с некоторым весом, сказав: «Mon cher Djounkovsky, faites avec ?a tout ce gue Vous trouv?re nеcessaire».[177 - «Мой дорогой Джунковский, сделайте с этим все, что сочтете нужным». (пер. с фр.).]

Сказав это, он пожал мне руку, поцеловал меня и сел в вагон. Когда я вернулся домой и ознакомился с пакетом, то был крайне поражен – в бумаге завернуты были несколько вызолоченных художественной работы десертных ножей большого двора. Почему он именно мне передал их, я так до сих пор и недоумеваю. История же их была такова. Они были найдены на чердаке 2-й роты, которой командовал граф фон Пфейль, и были ему принесены. Очевидно, они были украдены кем-либо из нижних чинов роты, когда их отправляли на работу в Зимний дворец, в дни высочайших обедов и празднеств, для уборки посуды. Передать эти ножи в гофмаршальскую часть граф фон Пфейль не решился – это было бы сознаться, что чины его роты позволили себе заниматься воровством, находясь на работе во дворце. И потому он, не поднимая дело, оставил ножи у себя, в Германию же взять их с собой не решился и сунул их мне в последнюю минуту. Мне это было очень неприятно. Я отправился к заведующему хозяйством гофмаршальской части милейшему генералу Аничкову и показал ему ножи, рассказав, как они ко мне попали.

Аничков мне сказал, что несколько лет тому назад на одном из балов по сдаче серебра действительно оказалось недостача, но что это дело было замято, чтобы не делать неприятностей великому князю Сергею Александровичу, командовавшему 1-ым батальоном, люди которого всегда посылались на работу в Зимний дворец. От меня он отказался взять эти ножи, говоря, что они уже выписаны в расход и пришлось бы их вновь вписывать. Откуда? Что? Поднялись бы запросы контроля, и пошла бы история.

Пришлось оставить эти ножи у себя, они у меня хранились долгое время, пока я не решил от них отделаться. После одного из обедов во дворце, отличавшегося большим многолюдством, я незаметно подложил эти ножи к груде лежавшего столового серебра такой же точно чеканки. Заметили ли при сдаче излишние десертные ножи, я не знаю, но я был рад, что отделался от них.

25-го мая последовал высочайший приказ о предоставлении всем офицерам льготного проезда по железным дорогам. С этого дня генералы и командиры отдельных частей получили право ездить по железным дорогам с билетами II-го класса в I-м, а все остальные офицеры, с билетами III-го класса во II-м или с двумя билетами III класса в I-м. Такого рода льгота принята была офицерством с чувством глубокой признательности, скидка была огромная, в Петербург из Москвы билет офицеру стоил во II-м классе всего 6 руб.

Лето я провел в лагере под Красным Селом, на месте стоянки полка, на правом фланге главного лагеря. Жил я в очень хорошем бараке на средней линейке, где жили все офицеры. Со мной в бараке помещались мои друзья Гольтгоер, Зейме и Патон. Мы очень хорошо устроились и жили очень дружно. Я очень любил лагерь, эту полупоходную жизнь, завтраки и обеды в офицерском собрании, учения, стрельбу и т. д. Великий князь Сергей Александрович, как командир 1-го батальона, имел свой небольшой барак, в котором он и жил весь лагерь, уезжая только по субботам на воскресенье. Он очень ревностно и добросовестно исполнял свои обязанности. Ко мне он относился исключительно доброжелательно и вскоре по переходе полка в лагерь стал меня очень часто, а затем почти ежедневно приглашать в свободное время между 3-мя и 6-ю часами дня играть в винт. Я лично очень любил играть в винт, или в безик, или в пикет и играл недурно во все эти игры. Великий князь почти ежедневно собирал у себя в бараке партию. Обычными партнерами были полковник Евреинов, подпоручик Ганецкий, батальонный адъютант и я. Конечно, я был очень польщен, но мне с места не повезло. Я ежедневно проигрывал такие суммы, которые для моего скромного бюджета были не под силу, и это меня приводило в смущение, а отказаться от приглашения я не считал себя в праве. Скоро приглашения эти были мне уже не в удовольствие, и я со страхом ждал, сидя у себя в бараке после завтрака, придет ли за мной камердинер великого князя пригласить к его высочеству или нет. Мои друзья, Гольтгоер и Зейме, переживали со мной мою внутреннюю драму и весьма сочувственно поддерживали меня.

В конце концов я остался в проигрыше за месяц около 150 рублей, мне не везло феноменально, выигрывал я ничтожные суммы, проигрывал же иногда по 20 рублей. Пришлось занимать деньги, входить в долги, так как у меня все жалованье уходило на офицерское собрание, завтраки и обеды, а от моей матери я имел 100 рублей в месяц, из коих часть уходила на приплату в офицерское собрание, жалованья не хватало в то время, оставались, за покрытием обязательных расходов, гроши. Я решился поэтому на энергичный шаг – просить великого князя не приглашать меня больше на винт, так как мне чересчур не везет и я боюсь зарваться, если не остановлюсь вовремя. Пойти прямо к великому князю я не решился, а переговорил с А. А. Евреиновым, который был близок к великому князю, и просил его при случае поговорить с его высочеством о моих обстоятельствах. Великий князь отнесся очень внимательно, нисколько не обиделся на меня и, встретив меня, сказал: «Александр Александрович (Евреинов) мне рассказал о ваших обстоятельствах, вам действительно фатально не везет, и вы совершенно правы, что желаете на время прекратить играть, мне лично очень жаль терять в вашем лице партнера, но я надеюсь, это ненадолго», – и с чувством пожал мою руку. У меня сразу отлегло от сердца, и я радостный и веселый пришел к себе в барак и рассказал моим друзьям, Зейме и Гольтгоеру, как разрешилась моя маленькая драма. Меня заменил Порецкий, офицер 3-й роты.

6-го августа праздновали полковой праздник, было очень торжественно, вечером ужин в собрании. Через несколько дней после праздника полк вернулся на зимние квартиры в С.-Петербург.

18-го августа я был в карауле в Государственном банке на Садовой. В этот же день за отъездом командира роты я приказом по полку, был назначен временно командующим 4-й ротой. Первый раз мне пришлось быть за командира роты, я ревностно принялся за командование, стараясь ничего не упустить. Прокомандовал я месяц, все обошлось благополучно. По возвращении Адлерберга начались обычные занятия в роте, я опять стал готовить учителей для обучения новобранцев. Так прошла осень, наступила зима, дни Рождества. Я был на нескольких елках, а Новый год встретили мы у Грессеров. В 12 часов в домовой церкви градоначальника был отслужен молебен, затем ужинали у Грессеров, была моя мать, мои обе сестры, мой брат и я. Встретили Новый год дружно и рады были, что могли быть все вместе.

1886 год

Новый год Петербург встретил как-то радостно, погода была чудная, небольшой мороз, солнце, так редко появлявшееся в северной столице, сияло ярким блеском. Царская семья жила в Аничковом дворце, что придавало столице оживление. Всегда днем можно было встретить на Невском или Морской в парных санях императрицу Марию Федоровну с фрейлиной Е. С. Озеровой или графиней Голенищевой-Кутузовой и с лейб-казаком на запятках, а иногда и Александра III с императрицей, тоже в парных санях, но без казака. Это бывало днем, когда все тротуары в хорошую погоду были полны гуляющими.

Сезон в Петербурге был в полном разгаре, я много выезжал, танцевал, особенно часто бывал у моих друзей Михалковых, к которым я все более привязывался, особенно после того как двоюродная сестра Алисы Михалковой – Алина Фелейзен, которой я сильно увлекался, вышла замуж за старика барона Гассера, (баварского посланника), лет на 30 старше ее. Для меня это было очень большим разочарованием, и я только и находил утешение бывать у Михалковых, у коих находил сочувствие в своих переживаниях.

19-го января я был в карауле в Исправительной тюрьме, другими словами – в Литовском замке, недалеко от которого жили Михалковы. Окно комнаты начальника караула выходило на Офицерскую улицу в нижнем этаже над самой панелью, так что все прохожие шли мимо. Какова была моя радость, когда я вдруг увидел Алису Михалкову – она пришла специально, чтобы меня повидать, и принесла мне закусок и фруктов. Я открыл форточку и мог доставить себе радость поговорить с ней. Такое трогательное внимание не могло не прибавить еще некоторого нежного чувства к ней.

Накануне этого дня хоронили в Сергиевой пустыни принца Николая Петровича Ольденбургского, и наш полк принимал участие при погребении. У входа в монастырскую ограду был выставлен от полка почетный караул под начальством князя Кудашева. Полковники Кушковский и Пенский и капитаны Бельгард I-й и граф фон Пфейль наряжены были к кистям балдахина, флигель-адъютант Озеров, Всеволожский, Галлер и Гейрот к штангам и 12 офицеров для несения орденов покойного на подушках.

Я в наряде не был, но должен был с остальными офицерами полка быть на станции Сергиево к моменту привоза тела его высочества.

В конце января начались придворные балы. Обыкновенно сезон открывался большим балом в Николаевском зале Зимнего дворца на 3 тысячи приглашенных. Я описывал уже этот бал, на котором я впервые был еще камер-пажом. Танцевали в большой тесноте три кадрили и мазурку, дирижировал всегда командир кавалергардского полка, в то время элегантный красивый свиты генерал Шипов, затем генерал Тимирязев.

Ужин накрывался только для лиц царской семьи, первых чинов двора и первых двух классов. Для остальных же приглашенных накрывались огромные столы во всех галереях дворца a la fourchette. После ужина следовал высочайший выход во внутренние покои и все приглашенные разъезжались. Бал начинался в 10 часов вечера, разъезд бывал в час ночи. Все особы и императорской фамилии, и придворные дамы бывали в русском платье, кавалеры все в парадных мундирах. От полка на этом балу бывало до 30-ти офицеров.

Затем следовали балы в Концертном зале Зимнего дворца на 800 приглашенных. Таких балов, в зависимости от продолжительности сезона, бывало два или три. Дамы были уже не в русских платьях,[178 - …в русских платьях… – тип парадного платья для придворных дам, стилизованный под русский национальный костюм, утвержденный и детально регламентированный императорским указом 27 февраля 1834 «Описание дамских нарядов для приезда в торжественные дни к высочайшему двору».] а обыкновенных бальных, кавалеры в обыкновенной форме, мундирах. От полка приглашалось до 15-ти офицеров. Балы эти были самые красивые, танцы происходили в Концертном зале, где все стены были из белого мрамора, ужин же в Николаевском зале под пальмами. Это была такая красота, казалось, что находишься в тропическом лесу. По всему огромному залу накрыты были круглые столы на 15 или 18 приборов каждый, причем посредине стола выходил толстый ствол пальмы, широкие листья которой образовывали как бы живописный свод над столом. Царский стол был овальным, гигантские пальмы украшали его, и он весь утопал в цветах. К ужину царская семья шла как на выходах, по старшинству престолонаследия. Ужин всегда бывал после мазурки, он был как бы продолжением мазурки, и танцевавшие шли к ужину под руку и усаживались рядом. Высочайшие же особы шли на этих балах к ужину не со своими кавалерами, с которыми они танцевали, а, как было принято на всех выходах, в порядке престолонаследия. За царский стол садились только высочайшие особы и особы первых двух классов.

Из танцев на концертных балах танцевали четыре кадрили, в промежутках вальсы и польки, мазурку, и после ужина еще котильон. Начинались концертные балы в 9.30 и оканчивались в 3 часов ночи.

Следующие балы бывали в Аничковом дворце – это уже были интимные балы, официальности было меньше, зал Аничкова дворца был небольшой и вмещал не более 50–60-ти пар. Приглашенных бывало 200–250 человек. От полка приглашалось 5–6 офицеров, получить приглашение на бал в Аничков – это была уже своего рода аттестация, и для такого офицера был открыт доступ во все дома высшей аристократии, так как списки приглашенных составлялись лично императрицей. Оживления на этих балах было всегда очень много, императрица Мария Федоровна танцевала все время, и кадрили, и мазурку, и легкие танцы: вальс и польку. Конечно, когда она танцевала вальс и польку, то зал останавливался, и она, как теперь помню, плавно, грациозно скользила по залу со своим кавалером. Она очень любила танцевать вальс с князем Оболенским – гофмаршалом, который очень уверенно и умело танцевал, он несся с императрицей с одного угла залы в другой с поразительной легкостью и, приостанавливаясь немного, несся обратно. В то время танцевали вальсы в два такта – быстро, потом уже перешли на три такта, на медленный вальс.

Я удостоился несколько раз за время моего офицерства протанцевать вальс с императрицей, помню, как первый раз мне было жутко, и я чувствовал, что неуверенно веду свою даму, особенно смущало то, что взоры всего зала устремлялись на императрицу, когда она танцевала вальс. Но императрица была всегда так мила, снисходительно обворожительна, что сама помогала своему кавалеру и придавала ему уверенность. Отдельного стола для царских особ за ужином не было, тот, кто танцевал мазурку, и шел под руку со своей дамой к ужину, будь то высочайшая особа или простая смертная.

Одно только соблюдалось этикетом: великие княгини сами выбирали себе кавалеров для танцев, приглашая их через своих заведующих дворами. Бывали такие случаи. Очень часто дам приглашали на танцы заранее, особенно тех, которые пользовались успехом. Дамы имели книжечки, маленькие carnet,[179 - carnet (фр.) – блокнот.] куда и записывали кавалеров, которые их приглашали заранее. Иногда это делали за несколько недель.

Барышни и дамы, пользовавшиеся большим успехом, уже в начале сезона имели их исписанными. И вот случалось, что одна из великих княгинь пригласит кавалера, а он, в свою очередь, уже пригласил на тот же танец даму, тогда ему оставалось только подойти к этой даме и извиниться, выразив сожаление, что не может с ней танцевать, так как такая-то великая княгиня пригласила его на этот танец.

Следующим после Аничкова был бал, обыкновенно в четверг на масляной, в Павильоне императорского Эрмитажа, тоже считавшийся интимными, так как приглашенных бывало не более двухсот человек, танцевало 50 пар: четыре кадрили, мазурку и котильон, не исключая легких танцев – вальса и польки. Зал в Эрмитаже – рядом с зимним садом, ужинали же в залах Эрмитажа, среди его сокровищ накрывались небольшие столы на 12 приборов каждый.

Сезон заканчивался в последний день масленицы, когда танцевали с часу дня до 12 часов ночи, назывался этот день folle journеe.[180 - folle journеe (франц) – безумный день.] Это был самый интимный из всех балов, приглашенных бывало не более 150-ти человек, все танцующая молодежь, от полка приглашалось 3–5 офицеров. Этот день [проводился] во дворце на Елагином острове, но большею частью в Царском – в круглом зале Александровского дворца, как-то раз в Гатчинском дворце. Ехали по железной дороге в экстренном поезде до Царского Села или Гатчины, там ждали тройки, доставлявшие приглашенных во дворец. Танцевали дамы в простых платьях, коротких, военные – в сюртуках с погонами. Бывало четыре кадрили, в промежутках вальс и полька, мазурка, обед. После обеда – котильон, небольшой антракт, во время которого разносили прохладительные напитки, затем три кадрили, мазурка и ужин, в 12 часов ночи бал оканчивался, наступал Великий пост.

Этот последний в сезоне бал бывал особенно оживлен, дирижеры придумывали самые невероятные фигуры, которые были бы немыслимы на других балах – более официальных. Иногда хохот стоял в зале, все бывали неподдельно веселы и оживлены. Я получал всегда приглашения на большой и концертные балы. На второй же или на третий год моего офицерства стал получать приглашения и на все остальные, вплоть до folle journеe. Приглашения на эти балы присылались полковой канцелярией по нижеследующей форме:

«Полковая канцелярия уведомляет Ваше Высокоблагородие, что Вы приглашены на Высочайший бал, имеющий быть сегодня 20-го февраля в Павильоне Императорского Эрмитажа.

На бал назначено съезжаться к 9 1/2 часам вечера в обыкновенной форме, в мундирах.

Ход через Его Величества роту будет открыт.

Полковой адъютант поручик Гадон.

№ 321

20 февраля. 4 3/4 ч дня

Подпоручику Джунковскому».

Приглашения же в Аничков дворец присылались именные непосредственно от обер-гофмаршала двора. В них значилось:

«Их императорские величества государь император и государыня императрица приглашают Вас на бал, имеющий быть в собственном его величества (Аничковом) дворце во вторник 27 января с.г. в 9 1/2 часов вечера.

О таковом Высочайшем повелении обер-гофмаршал высочайшего двора имеет честь известить Вас».

На обороте чин и фамилия.

В промежутках между этими балами бывало много вечеров, обедов, балов и в других дворцах, посольствах, частных домах.

Петербург в то время умел веселиться. Я выезжал очень охотно, у меня на балах и вечерах образовался свой кружок друзей, меня баловали, танцевал я недурно и в последние годы моего офицерства в полку стал даже дирижировать на некоторых балах, так что, когда я приехал в Москву, то был уже опытным дирижером. Как я мог все эти выезды совмещать со службой, я теперь не понимаю, но тогда я совмещал, и служба моя не страдала, она все же бывала всегда на первом плане. Приходилось недосыпать постоянно, и потому, когда наступал пост, то я был рад, что могу отоспаться.

7-го февраля я ездил с Михалковыми на Крестовский остров, скатывались с гор.

Было очень приятно, я отлично провел время с милой симпатичной Алисой Михалковой, к которой все больше привязывался.

10-го февраля прибыл в С.-Петербург великий герцог Гессенский – отец великой княгини Елизаветы Федоровны. Для встречи его был выставлен на вокзале почетный караул от роты его величества нашего полка под начальством капитана Мартынова. Я был назначен ординарцем при почетном карауле и должен был отрапортовать великому герцогу в присутствии государя Александра III, что я и выполнил, к счастью, без запинки, но не без смущения. Великий герцог любезно протянул мне руку, когда государь назвал ему по-французски мою фамилию.