Будда и Моисей

– Вы уж не обессудьте, ужин европейцев я оставлю здесь, как проснутся, пусть поедят, а я немного посплю, а то отца у руля нужно будет сменить под утро.

Монахи поблагодарили его за угощение и пожелали спокойной ночи. Из-за горизонта поднималась кроваво-багровая луна.

– Ты только посмотри, – сказал Мосэ, указывая на луну. – Никогда не видел её такой красной.

– Это к непогоде, – заметил Хотокэ и добавил, – быть шторму.

– Быстрее бы добраться до Ибусуки, – вздохнул Мосэ.

– Завтра уже будем там.

– Но когда же мы доберёмся до истины?

– Как сказал Накаэ Тодзю: «Наука о сердце – Путь движения от обыкновенного человека к мудрецу», – ответил ему Хотокэ.

Монахи поправили свои одежды и углубились в медитацию.

Мы продолжали оставаться в тени. Натали и в самом деле дремала у меня на плече. А я думал об этом пареньке Исаму и его невесте Юкико, в головы которых накануне мне удивительным образом удалось проникнуть.

Прошло несколько часов. Луна поднялась высоко в небе и осветила всё море. Волны плавно перекатывались по бортам, стоял штиль. Звёзды из-за света луны сияли не так ярко. Но зато само море как бы ожило под действием лунного света. Волны играли бликами и переливались, за кармой на воде тянулась небольшая белая полоска следа от судна. Море источало из себя таинственное сияние и ласкало взгляд своей сонной красотой. Мосэ и Хотокэ, казалось, почти слились с предметом своего созерцания и растворились в нём. Сзади них опять послышались шаги, они обернулись и увидели в лунном свете седого старика. Шаркающей походкой он подошёл к ним и присел на корточки:

– Вы чего не спите ребята? – спросил он. – Выспались днём?

– Да, отец, – ответил Мосэ, – вот любуемся ночным морем.

– Ну-ну, любуйтесь, – сказал старик. – А у меня что-то кости ломает.

– Наверное, к перемене погоды.

– Успеть бы нам доплыть до места, а то шторм разыграется, – заметил старик.

– Если будет сильный шторм, та ваша посудина выдержит? – спросил старика Хотокэ.

– Чему быть, того не миновать, – ответил тот. – Я вот пережил тихоокеанскую войну, а в то время уцелеть было значительно труднее. Так уж повелось, кому назначен смертный час, тот никуда от него не денется.

– Но почему же, – не согласился с ним Мосэ, – всё зависит от самого человека. У каждого человека есть выбор.

– Выбор – выбором, а судьба есть судьба, – ответил тот. – От своей судьбы не уйдёшь.

Мосэ ему не стал возражать. А старик, как бы продолжая эту мысль, начал свой рассказ:

– В то время я служил ещё молодым на подводной лодке «I-26». Помню середину ноября семнадцатого года правления Сёва, когда мы дрались с американцами за Гуадалканал. Вот было тяжёлое время, никому не желаю пережить ту войну ещё раз. В октябре у нас там, на острове полегла вся 2-я дивизия, а в первой декаде ноября была переброшена 38-я дивизия. Ребята сражались как черти, но у них кончались боеприпасы и наши решили отправить несколько транспортов под прикрытием военных кораблей. Бои шли в проливе Железное Дно, куда и направили нашу подлодку. Разведки у нас и у американцев работали хорошо, мы знали о каждом шаге друг друга. Только за одну ночь мы потеряли линкор «Хиэй» и два эсминца, американцы потеряли крейсер «Атланта» и четыре эсминца. Тот день 14 ноября выдался особенно жарким. Американские самолёты с аэродрома Гендерсон и авианосца «Энтерпрайз» атаковали наши корабли и потопили крейсер «Кинагуса», мы это услышали по радио и пришли в такую ярость, что готовы были драться с американцами врукопашную. А американцы атаковали нас ещё и своим флотом и потопили линкор «Кирисима» и ещё один эсминец. После боя они вели свои повреждённые суда на ремонт в доки. Мы вошли в пролив Железное дно и сразу же были атакованы глубинными бомбами с эсминца «Стерретт». Выждали немного и, всплыв, увидели крейсеры «Сан-Франциско» и «Джуно». Так вот, мы выпустили все свои торпеды по «Сан-Франциско», но они прошли по носу его и попали в борт «Джуно». Тот сразу же затонул, никто не спасся. Вот как бывает, целились по одному, а попали в другого. Так что судьба сама решает, кого забрать, а кого оставить.

Мосэ и Хотокэ молчали, задумавшись. Старик продолжил:

– В этом проливе кроме нас находилось ещё четыре наших подлодки. Так американцы от злости так проутюжили глубинными бомбами этот пролив, что не осталось ни одного нетронутого метра. Две наши подлодки были потоплены, а мы уцелели. Вот что значит судьба.

Монахи молча слушали старика.

– А вот другой случай, – продолжал старик, вдохновлённый вниманием слушателей. – Когда мы воевали за Гуадалканал, в тоже время будущий президент США Джон Кеннеди служил простым капитанов на торпедном катере и выходил в ночное время на задание, чтобы помешать нашим переброскам боеприпасов, техники и живой силы на остров. Американцы называли наши ночные поставки «токийским экспрессом». Однажды ночью в полной темноте наш эсминец на полном ходу протаранил торпедный катер Кеннеди, который взорвался и тут же пошёл ко дну. Представляете, сам Кеннеди был на капитанском мостике, удар пришёлся в середину катера и расколол его надвое, и, тем не менее, Кеннеди спасся, выплыл на берег и некоторое время скрывался в джунглях, потому что эта местность контролировалась нашими солдатами. Местные туземцы помогли ему добраться до американцев. Пережив такие ужасы и опасности, он всё же остался живым, вернулся на родину, стал президентом страны и послал своих людей на луну. А погиб он в мирное время на вершине своего могущества от пули в Далласе, окружённый своими людьми, которые его охраняли. Вот что значит судьба.

Мосэ и Хотокэ сидели задумчивыми. Старик, глядя на них, покачал головой, встал и сказал.

– Ну, бывайте, ребятки. Спокойной ночи. Пойду, попытаюсь заснуть, а то мне уже трудно работать, устанешь за день, а сна нет. Не по мне уже эта работа.

– Спокойной ночи, – монахи поклонились старику, – и спасибо за угощение.

– А, чего там, – махнул рукой старик и поплёлся в машинное отделение.

Когда он ушёл, то Натали проснулась. Я предложил ей подкрепиться, но она отказалась, я тоже не испытывал голода.

Монахи же решили вздремнуть, и разместились прямо возле тюков на палубе под тентом. Там они проспали до утра. Мы же, выспавшиеся днём, глаз не могли сомкнуть, проговорили до утра.

То, о чём мы с ней говорили, так или иначе определило всю нашу судьбу и наши взаимоотношения. Сейчас по прошествии определённого времени, я не знаю, стоило ли мне тогда говорить с ней обо всём этом, или нужно было уклонится от темы разговора. Я опять вспомнил мой ночной сон. Вспомнил воронку, похожую на цветок и женщину, и то, что очутившись в этой воронке я чуть было не познал самую сокровенную тайну природы. Мне вспомнился отрывок из книги одного любимого мной писателя, но я никак не мог вспомнить названия этого произведения. Он писал о некоем отвлечённом таинственном пути в недра. Может быть, он имел в виду то же самое, что привиделось и мне прошлой ночью. Ведь и он тоже всматривался в чашечку голубой лилии и сравнивал её с устами женщины, и не только с устами. И он тоже шёл светлой тропой снов к затаённым сумеркам недра цветка. Душа его заглядывала в те врата, где явление становилось загадкой, а зрение – проведением. И перед ним тоже отворилась та чашечка цветка, став необычно огромной, как врата небесного дворца, и он погрузился в прекрасную бездну мира, влекомый чарами, – туда, где всякое ожидание должно было исполниться и всякое прозрение стать истиной. То же самое произошло и со мной прошлой ночью. Но жаль, что утро прервало моё путешествие. И сейчас, лёжа рядом с моей любимой женщиной на палубе плывущей по волнам шхуны и всматриваясь в звёздную глубину Вселенной, я страстно захотел повторить это путешествие.

Небольшое облачко закрыло луну и небо сразу потемнело, в темноте явственно проступили звёзды.

Я обнял Натали за плечи и за талию и поцеловал её в губы. О, эти уста, открывающие Вселенную! Как там говорил этот писатель? "Всякое явление на земле есть символ, и всякий символ есть открытые врата, через которые душа, если она к этому готова, может проникнуть в недра мира, где всё становится единым. В этих вратах за этими символами обитают дух и вечная жизнь".

Я склонился над головой Натали и прошептал ей в ухо:

– Что ты чувствуешь?

– Бесконечность, – ответила она, глядя в глубину ночного неба.

В её глазах отражались звёзды. Она сама была скрытым продолжением этой Вселенной.

– Ты думаешь, нам удастся постичь Истину? – спросил я её.

– Не знаю, – ответила она, – но я не верю в мистику. Только наука нам поможет объяснить многое.

– Ты веришь в науку? – спросил я.

– Только она может примирить всех в сфере мышления.

– Или рассорить, – возразил я ей.

Она улыбнулась и заметила:

– Ты думаешь, что эти буддисты способны открыть Истину? Но ведь они принимают существование за истинное зло. Для них всё существующее – лишь призрак. Верховное бытие для них – пустота бесконечного пространства. Переходя от одной степени к другой, они достигают высшего конечного блаженства несуществования, в котором находят полную свободу. Но разве это истина?

– А что же это? – спросил я, смеясь и подразнивая её.

– Не знаю, – ответила она вполне серьёзно. – Но думаю, что до истины может докопаться только наука. Ведь наука, как говорил Герцен, это – тоже всё познающий дух, опирающийся на сферу мысли и разума, где истина есть предлежащая разуму действительность. Наука освобождает сущее от случайности, внося свет во мрак, раскрывает вечное во временном, бесконечное – в конечном и признаёт их необходимое существование. Наука растворяет в себе личность, она безлична, как и сама истина, и поэтому не впадает из-за крайностей в непоправимые ошибки. А в буддизме часто субъективность доминирует над объективностью. Для человека наука – это момент, по обеим сторонам которого жизнь; с одной стороны – стремящаяся к нему – естественно-непосредственная, а с другой – вытекающая из него созерцательно-свободная. Да, в науке постоянно идёт борьба идей и гипотез, но сама наука является вечным посредником, примиряющим противоположности обличием их единства. Она примиряет их в себе и собою сознанием себя правдой борющихся начал.

– Но в буддизме происходит то же самое, – возразил я. – Взять хотя бы учение школы Хуаян, где в конечном итоге все противоположности сходятся, а вся материя, при ближайшем рассмотрении, оказывается пустотой. Так что я не вижу никаких противоречий между наукой и буддизмом.

– А я вижу, ты решил меня позлить, – сказала Натали, рассмеявшись.