Реабилитация

Приговоры выносились республиканскими, краевыми и областными тройками НКВД. Поскольку планировалось пропустить через судебный конвейер огромные массы населения, никакие суды не справились бы с возросшим в тысячи раз потоком дел и, если бы каждое дело рассматривалось как положено по закону, на их рассмотрение ушло бы несколько десятилетий.

Для упразднения судебных формальностей и ускорения процессов судебные полномочия передавались специальной созданным органам – «тройкам». Эти тройки создавались на областном и республиканском уровнях. В их состав входили три человека, поэтому они и получили такое название. В обязательном порядке в состав тройки входил начальник областного или республиканского НКВД, прокурор области или республики и секретарь обкома или первый секретарь.

Механизм работы троек заранее был обкатан на т. н. «милицейских» тройках, появившихся за несколько лет до этого, чьей функцией было упрощённое рассмотрение дел о нарушениях паспортного режима. Никакого суда тройки не проводили. Следствие велось НКВД, после чего с определённой периодичностью материалы со всей области или республики приходили в областной или республиканский центр, где рассматривались тройкой. Как показывают документы, в 99 % случаев решение тройки строилось на признательных показаниях подозреваемых.

Председателем тройки был обычно представитель НКВД, который после краткого ознакомления, занимавшего не более нескольких минут, выносил приговор, ставя на странице дела букву «Р», что означало «расстрел». После этого прокурор и партийный секретарь ставили свои подписи в знак согласия. Рассмотрение дел проводилось без присутствия обвиняемого и, разумеется, без адвокатов, которые подсудимым не предоставлялись ни в ходе следствия, ни на импровизированном суде. Приговоры троек обжалованию не подлежали. Тройка имела в своём распоряжении только два вида наказания: расстрел и отправка в лагерь.

Существовали определённые группы населения, принадлежность к которым (в прошлом или на момент рассмотрения дела) практически гарантировала попадание в списки для репрессий. Это были бывшие кулаки, дореволюционные полицейские, священнослужители и вообще люди, занимавшие хоть какие-то посты в империи; бывшие военнослужащие белых армий (даже насильно мобилизованные на короткое время); бывшие активисты любых политических партий, члены партии большевиков, некогда сочувствовавшие тем или иным фракциям внутри партии («рабочая оппозиция», «троцкисты», «зиновьевцы» и т. д.), коммунисты с дореволюционным партийным стажем; лица, что хоть раз выезжали за границу; бывшие эмигранты, вернувшиеся в СССР в 20–30-е годы; руководители разных уровней по состоянию на лето 1937 года (на их место было много желающих); советские граждане иностранного происхождения (по умолчанию считались агентами буржуазных разведок), бывшие или настоящие сотрудники Коминтерна.

Если человек попадал в руки НКВД, у него было два варианта будущего: либо расстрел, либо лагеря. Как только человека арестовывали, он исчезал для всего мира. К нему не допускали ни родственников, ни друзей, ни адвокатов. Практически все безвинно арестованные считали, что произошла какая-то чудовищная ошибка и товарищ Сталин не в курсе творящегося беззакония. Чудовищно и то, как отмечено в отдельных архивных делах, что люди умирали под пулями с возгласами: «Да здравствует Сталин!», «Да здравствует коммунизм!»

Следователь НКВД имел, по сути, лишь одну задачу – получить признательные показания. Если человека арестовывали независимо от всех других (не в группе), он сам должен был проявить фантазию и дать показания на себя. Некоторые следователи заранее расписывали показания и требовали только подписать их. В большинстве случаев заключенного регулярно избивали до тех пор, пока он не сдавался и не подписывал признательные показания.

Жертвы. Фото из открытых источников

Большинство сдавалось уже после одного-двух избиений. Как видно из материалов архивных дел, в некоторых случаях не требовалось и этого. Когда репрессии коснулись уже простых трудящихся, среди которых было много малограмотных людей, следователям ничего не стоило обдурить их и обманом добиться подписи на показаниях. Как правило, им обещали, если те подпишут бумагу, то тут же будут отпущены домой.

Если же человек ни в какую не соглашался подписать признательные показания, к нему применяли весь комплекс мер: избиения, угрозы посадить или расстрелять близких, долгое пребывание в карцере, игра в «доброго и злого следователя», инсценировку расстрела и подобные вещи. Многие не выдерживали и подписывали любые признания, надеясь, что на суде они от них откажутся и расскажут партийным товарищам всю правду об избиениях, но этот метод не работал.

Чаще следователи сами «создавали» разветвлённые троцкистско-зиновьевские группы, состоявшие из десятков человек. Как правило, в этом случае от арестованного просто требовалось получить признание, что он в эту подпольную группу был завербован. Как только несчастный арестант начинал давать нужные следователю показания, его участь сразу же смягчалась. Его больше не били, напротив, могли улучшить его условия в тюрьме. Почти всегда следователи обещали сохранить жизнь в случае признательных показаний, но это была уловка. В действительности сразу же после соблюдения всех формальностей с показаниями они теряли интерес к заключённому. Да в любом случае они никак не могли повлиять на приговор тройки.

После Большого террора 1937-38 годов в Союзе практически полностью обновился партийный аппарат и аппарат НКВД, в которых почти не осталось людей с дореволюционным партийным стажем. В Свердловской области было расстреляно по три состава обкома партии и Свердловской железной дороги. Почти целиком был обновлён руководящий состав РККА. Власть Сталина упрочилась настолько, что более ни один из партийных деятелей не рисковал не то, что выступить против, а хотя бы просто недостаточно хвалебно отозваться о вожде. Мне кажется, что этот страх и стал основой «культа личности» Сталина.

Теперь уже точно известно, что более 40 тысяч человек были репрессированы на основе подписанных лично Сталиным и его ближайшим окружением списков, подготовленных в НКВД; люди были осуждены по 1-й (высшая мера наказания) или 2-й категориям (заключение в ИТЛ). В период резкого усиления репрессивной политики сотрудники оперативных отделов Главного управления государственной безопасности готовили для Сталина и почти всегда для членов секретной пятерки (Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов и Ежов) ежедневные сводки важнейших показаний арестованных. Появление таких сводок связано с тем, что огромное количество протоколов допросов не позволяло высшему руководству государства внимательно знакомиться со всеми показаниями арестованных. Наиболее частые обвинения предъявлялись в ведении шпионской, террористической и вредительской деятельности, то есть в преступлениях, расследуемых органами госбезопасности.

В Особом отделе Главного управления государственной безопасности (ГУГБ НКВД) несколько сотрудников занимались только тем, что обрабатывали протоколы допросов и увязывали показания одних арестованных со словами других, так что в результате абсурдные показания были взаимосвязаны и логичны, дополняли друг друга.

Генеральный прокурор СССР в те годы – Вышинский Андрей Януарьевич – выдвинул и реализовал тезис, который «теоретически» оправдывал репрессии против «врагов народа». Именно ему принадлежит идея, согласно которой на самом обвиняемом лежит бремя доказывания оправдывающих его обстоятельств[6 - https://yandex.ru/video/preview/?text=речь+вышинского+на+процессе+1938+года&path=wizard&parent-reqid=1644669930349435-9479201588739520935-vla1-2700-vla-l7-balancer]. Как один из организаторов и активных участников сталинских репрессий Вышинский за свирепость в отношении «врагов народа» заслужил прозвище Андрей Ягуарьевич…

Как-то я познакомился с документом, который показывал, как планомерно и совершенно в то время работала государственная репрессивная машина. Планировалось не только количество выплавляемого металла, добычи угля или зерна, планировались и репрессии. Этот документ – оперативный приказ начальника УНКВД по Свердловской области Дмитриева от 1 августа 1937 года. Он составлен по директиве наркома внутренних дел Ежова[7 - https://yandex.ru/video/preview/?filmId=6891905372447484544&text=оперативный+приказ+начальника+УНКВД+по+Свердловской+области+Дмитриева+от+1+августа+1937]. Таких директив были десятки. Они ложились в основу приказов начальников областных управлений НКВД.

Так вот, приказ начальника УНКВД области начинался так: «Начальнику участка. Только лично. Совершенно секретно. В соответствии с директивой центра начало производства операции – 5 августа 1937 года в 24 часа».

За месяц-два до этого приказа на места спускались несколько указаний, и все под грифом «совершенно секретно, вскрыть немедленно…» Было приказано создать особый штаб, подготовить арестные помещения, до человека были расписаны чекистские силы для проведения операций. Получается, что организовывались силы для облавы на людей; до августа 37-го года тоже непрерывной чередой шли репрессии, но не так планомерно, не была вот так обнажена тайная государственная машина убийства. Ведь заранее расписано было, сколько человек в эту ночь взять: «…по вашему району следует изъять 50 преступников. У вас имеется арестное помещение на 30 человек, излишек арестованных в количестве 20 человек подлежит отправлению в Свердловскую тюрьму. Порядок отправки будет дан особым распоряжением».

По приказу Дмитриева всех арестованных следовало разделить на два потока. К первому относились особо «враждебные», они подлежали расстрелу. Ко второму – «менее враждебные», их ожидало заключение или ссылка на 10–20 лет. На каждый район спускался план по количеству «враждебных» и «менее враждебных». То есть ни в Свердловске, ни на местах ничего изменить было нельзя. Либо всех по плану изъять и расстрелять, либо сгинуть самому.

В этом документе все настолько четко было расписано, что он помог позднее ответить на вопрос: где искать места захоронений репрессированных? Место массовых расстрелов было найдено на 12-м километре автотрассы Свердловск – Первоуральск. Но оставалось сомнение: не расстреливали ли в Тагиле, Ирбите, других городах? Ответ в директиве Ежова: «Всех арестованных по I категории направлять в Свердловск», и было расписано несколько маршрутов.

В апреле 1938-го года Дмитриев докладывал Ежову, что с начала операции репрессировано свыше 42 тысяч человек, получается где-то по 5 тысяч в месяц… Они стремились к равномерности, чтобы «машина» работала ритмично, без накоплений. В этом же докладе Дмитриев просит разрешения на выселение семей репрессированных, указывает, что сейчас на территории области проживает около 30 тысяч семей, главы и члены которых арестованы.

В одном из докладов Дмитриева в Москву я обратил внимание на такой пункт отчета: «Нами сформировано 6 групп по 20 человек детей, которые направлены в детские дома». И чернилами ниже сделана приписка: «Группы укомплектованы таким образом, чтобы в каждой из них не было родственников и знакомых». В семьях тогда было по пять-шесть детей, и все они были направлены в разные группы и в разные города. Комментировать это просто нет сил. Многие из них так и не узнали ни своих родителей, ни имени, ни отчества, ни где родились.

В. Киеня (справа) и журналист местной газеты на 12 километре Московского тракта, где при строительстве дороги было вскрыто захоронение жертв политических репрессий 30-х годов. Фото из архива автора

Ладыжников Петр Павлович

Неизвестный автограф Горького

Собственноручная записка А.М. Горького. Фото из архива автора

«Уважаемые товарищи! Очень прошу Вас принять меры к освобождению из контрационного лагеря бывшего священника Петра Павловича Ладыжникова.

Хотя он посажен по приговору, но дело его, – как я знаю – чистое и ни в чем он не виноват.

Очень прошу товарищи, – будьте справедливы!

Приветствую. М. Горький» (орфография сохранена – прим. автора)[8 - Впервые опубликовано: Киеня В.А. Неизвестный автограф М. Горького // Уральский следопыт. 1990. № 7. С. 12.].

Судьба даровала Максиму Горькому большой литературный талант и всемирную славу. Среди его творческого наследия романы, пьесы, рассказы и очерки, многие из которых экранизированы. И сегодня ранние романтические рассказы М. Горького изучают в российских школах, а знаменитая пьеса «На дне» идет не только в театрах России, но и Германии. Любителям литературы широко известны «Легенда о Данко», «Песня о Буревестнике», «Мещане», «Дачники», «Дело Артамоновых», «Жизнь Клима Самгина» и другие. Писатель вошел в историю не только как романтик и реалист-бытописатель, но и как революционный деятель, пролетарский писатель с непростой судьбой. При этом до сих пор обнаруживаются неизвестные ранее записки Горького и его высказывания, оставленные на бумаге.

Один из таких артефактов, ранее исследователям жизни и творчества Горького неизвестный, мне удалось обнаружить в архиве управления КГБ по Свердловской области в начале 90-х годов прошлого века среди нескольких тысяч дел, подготовленных к реабилитации, когда тридцать лет назад сотрудники УКГБ по Свердловской области вели кропотливую и шоковую для них работу по реабилитации граждан, невинно осужденных в годы политических репрессий.

Алексей Максимович Горький. Фото из открытых источников

Письмо было отправлено Горьким на Средний Урал, вероятно, в самом конце 1920 года. Листок бумаги, представляющий историческую ценность, находился в деле священника церкви города Режа Свердловской области Петра Павловича Ладыжникова (1871 г.р. – точная дата смерти неизвестна, но после 1938 года).

Отец Петр второй раз был арестован 26 августа 1937 года и обвинен в том, что «…участвовал в контрреволюционной подпольной организации церковников на Урале и систематически вел пропаганду против политики партии и Советской власти, высказывал контрреволюционные намерения». Более конкретных обвинений в деле нет.

Ответ-отказ Предгубчека Штольберга Горькому на его записку-просьбу об освобождении Ладыжникова, 1921 г. Фото из архива автора

По документам, хранившимся в тонкой папке, последним из которых было постановление Тройки при УНКВД по Свердловской области от 13 октября 1937 года, видно, что Ладыжников был приговорен к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на 10 лет. Из протокола допроса становится понятно, что Петр Павлович категорически отрицал свою причастность к «повстанческой организации церковников» и отрицал правдивость показаний епископа Петра Савельева, якобы вовлекшего в контрреволюционную деятельность в числе многих и режевского священника.

Словам П.П. Ладыжникова не было придано особого значения, да и на суде Петр Павлович не присутствовал, он уже был отправлен в Темиртау Кемеровской области. Последнее письмо семья от него получила в январе 1938 года. Больше об отце Петре ничего не известно. В 1943 году, когда отношение властей к русской церкви несколько смягчилось, дочь Валентина написала письмо Патриарху Московскому и Всея Руси Сергию, где просила узнать о судьбе отца и ходатайствовать о его освобождении ввиду преклонности лет. Патриарх наложил резолюцию: «У меня нет никаких сведений».

След священника Ладыжникова так и затерялся в Сиблаге НКВД. В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30 – 40-х и начала 50-х годов» П.П. Ладыжников по делу 1937-го года был реабилитирован полностью. Справка о реабилитации и сведения о судьбе были переданы внуку Петра Павловича Е.В. Ястребову, проживавшему в тот момент в городе Мытищи.

Аресты 37-го. Фото из открытых источников

Напомню, что о действии этого Указа в центральной печати сообщалось в начале 90-х годов в основном в связи с реабилитацией видных партийных и военных деятелей. А сколько было простых рабочих, крестьян, конторщиков, даже домохозяек, пострадавших в годы репрессий… Смотрел записи в своей записной книжке: по материалам, подготовленным сотрудниками только одного Свердловского областного управления КГБ за 1989 год, было реабилитировано более 10 тысяч человек. А сколько их было на всей территории Советского Союза! Тяжелейшая, но незаметная обычным гражданам работа шла тогда по всей стране, и за каждой справкой о реабилитации – возвращенное детям, внукам честное имя отца, деда, матери, брата. Жизней безвинно осужденных, увы, не вернешь…

От этой мысли, поверьте, боль чекистов «андроповского призыва», которые верой и правдой служили своему народу, была не менее острой, чем боль членов семей погибших. Для работников КГБ невыносимо больно и страшно было узнавать, что творили их предшественники в НКВД. Страх репрессий 30 – 40-х годов еще долго сковывал души наших людей, о них не говорили. При председателе КГБ СССР Юрии Владимировиче Андропове (1967–1982 гг.) очень строго и системно стала контролироваться работа и быт всех сотрудников, чтобы не было нарушений социалистической законности…

Однако вернемся к письму А.М. Горького, неожиданно обнаруженному в деле священника. Как попало оно из 1921 в 1937 год? Ниточка поиска повела в начало 20-х годов.

Тогда Петр Павлович Ладыжников, еще священник села Красноярского Камышловского уезда, был Екатеринбургской губчека арестован за то, что годом раньше он в селе Ключевском Шадринского уезда «…Проклинал с амвона Советскую власть, приветствовал приход белых войск и даже вступил в их боевую дружину, прогоняя мужиков с отданных им помещичьих земель».

С отступающими белыми священник ушел в Сибирь, но через какое-то время вернулся на Урал, уже в другой уезд, подальше от прежних мест. Сегодня мы понимаем, что священник в 1919 году действовал по законам своего класса, но у молодой власти рабочих и крестьян были уже свои законы, и по этим новым законам Петр Павлович Ладыжников был осужден справедливо, хотя и жестоко: бессрочное заключение. Тогда и вступился за отца Петра известный писатель Максим Горький.

П.П. Ладыжников с женой (в одних источниках она Кокосова, в других – Косова). Фото из открытых источников

Наверное, многим из нас хотелось бы думать в духе современного детектива, что вмешательство знаменитого пролетарского писателя спасло тогда провинциального священника, но жизнь, как всегда, оказалась и сложнее, и проще литературы. Еще до того, как письмо Горького добралось до Урала, дело П.П. Ладыжникова 1920-го года было пересмотрено, срок заключения сокращен до минимального – до двух лет, считая со дня осуждения. Уже через год отец Петр был на свободе, принял церковь в Реже.

Интересный факт: в архиве Администрации Режевского городского округа хранится анкета священника Ладыжникова Петра Павловича, написанная им собственноручно 4 мая 1931 года. На вопрос анкеты: был ли под судом, Ладыжников отвечает, что не был.

Собственноручная анкета П.П. Ладыжникова. Фото из открытых источников

Думается, что такое непродолжительное наказание священника нисколько не умаляет цену благородного поступка Алексея Максимовича Горького. Известно, что писатель в первые годы Советской власти не раз ходатайствовал за конкретных людей, доходя до В.И. Ленина, добиваясь освобождения или смягчения наказания.