Реабилитация

Вторую и последнюю попытку сделать из Михаила Ивановича «врага народа» Соломатин предпринял спустя еще некоторое время, но тоже безуспешно. С тех пор восемь месяцев ни обвинений, ни вызова на допрос, ничего…

Через несколько минут все окончательно выяснится, правда все равно восторжествует, и он, честный человек Капралов Михаил Иванович, еще расскажет про черные дела, которые творятся в НКВД…

Конвоир прервал на полуслове дальнейшую мысль и приказал, заложив руки за спину, войти в зал суда. Капралов встал и шагнул навстречу судьбе. Часы на стене показывали 17 часов 25 минут.

Было 13 августа 1938 года.

Михаил Иванович не знал многого. Что на всех 115 листах его уголовного дела нет ни одного положительного отзыва о его жизни, а содержатся лишь сведения, которые обвиняют в совершении самых тяжких преступлений против Родины: участие в антисоветской организации, террористической группе, вредительство. В деле подшиты копии несуществующих протоколов допросов «свидетелей», многие из которых не соответствуют их подлинникам, находящимся в других делах, а его фамилию спешно допечатали в состав «контрреволюционной организации». Некоторые «свидетели» под влиянием угроз и запугиваний стали на путь оговора. Следователь Соломатин добился от одного из них таких «показаний», постоянно требуя «пожертвовать собой, на три дня потерять совесть и на очной ставке разоблачить Капралова».

Свердловск 1936 год. Дом партактива. Фото из открытых источников

Михаил Иванович также не знал, что после ареста его дочь Нину исключили из комсомола как «дочь врага народа». Семью выгнали из квартиры, жену на работу нигде не принимали. Она с дочерью вынуждена была уехать в Орел к дальним родственникам и продолжала писать письма по всем инстанциям. В ходе следствия Мария Александровна уже несколько раз писала в ЦК партии, лично Сталину. В одном из писем к Сталину приложила крохотную на папиросной бумаге записку с неясным текстом: «…до конца останусь честным членом партии». Вероятно, Михаилу Ивановичу как-то удалось переправить эту записку жене…

Как и большинство советских людей, он не знал, что правовой механизм государства уже практически разрушен. В репрессии против собственного народа втянуты как НКВД, так и прокуратура, и судебные органы. Военные Коллегии Верховного Суда СССР стали так же точно беспощадны и скоры на расправу, как и заочные «тройки», Особое совещание при НКВД СССР. У него не было ни одного шанса, чтобы уцелеть, но он этого не знал.

Вот извлечения из протокола суда. В 17 часов 30 минут председательствующий объявил, что подлежит рассмотрению дело по обвинению Капралова Михаила Ивановича в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58–16, 58-7, 58-8 и 58–11 УК РСФСР. Секретарь доложил, что подсудимый находится в зале суда и что свидетели в суд не вызывались. Председательствующий удостоверился в личности подсудимого и спросил его, вручена ли ему копия обвинительного заключения, на что подсудимый ответил… (это место протокола не заполнено – прим. автора).

Арест. 30-е годы. Фото из открытых источников

Подсудимому были разъяснены его права на суде и объявлен состав суда. Подсудимый ходатайств не высказал и отвода составу суда не заявил. По предложению председательствующего секретарем было оглашено обвинительное заключение. Председательствующий разъяснил подсудимому сущность предъявленных ему обвинений и спросил, признает ли тот себя виновным, на что подсудимый ответил, что он виновным себя не признает.

Судебное следствие закончено в 17 час. 45 мин. В последнем слове подсудимый снова утверждает, что ни в чем не виновен.

А вот выписка из приговора:

«Военная Коллегия Верховного Суда СССР приговорила Капралова Михаила к высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией всего лично принадлежавшего имущества. Приговор окончательный и в силу постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года подлежит немедленному исполнению.

Председательствующий: Подпись: Зырянов.

Члены: Подпись: Алексеев. Подпись: Зайцев».

Справка из уголовного дела: «Приговор о расстреле Капралова Михаила Ивановича приведен в исполнение в гор. Свердловске 13 августа 1938 года», т. е. сразу после судебного заседания.

В ноябре 1938 года Мария Александровна получила ответ на один из своих многочисленных запросов: «Ваш муж – Капралов Михаил Иванович выслан в дальние лагеря сроком на 10 лет без права переписки». Ее отчаянию не было границ, и начались бесконечные поездки в Москву за правдой. В 1946 году из ГУЛАГа ее известили, что «муж жив и здоров». В 1948 году ей, наконец, сообщили о гибели мужа. А ведь он был расстрелян уже десять лет назад… По чьей команде организовывались эти мытарства родственников расстрелянных? Зачем?

Стадион Динамо. Свердловск 30-е годы. Фото из открытых источников

Честное имя мужа было восстановлено почти тридцать лет спустя после обращения Марии Александровны к Н.С. Хрущеву. В обращении к нему она писала: «…так погиб кристально чистой души и несгибаемой воли большевик – мой муж Капралов Михаил Иванович. Приговор по делу истинного врага человечества, презренного Берии, 16 лет купавшегося в моих слезах, открыл мне глаза на то, кто был истинным убийцей моего мужа… Прошу чутко отнестись к моему горю, так много пережившей и пострадавшей без всякой вины перед Родиной».

Определением Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 5 ноября 1965 года Михаил Иванович Капралов, 12 февраля 1890 года рождения, уроженец г. Риги, русский, член ВКП (б) с мая 1917 года, женат, проживавший до ареста в г. Свердловске, ул. Челюскинцев, дом 2, квартира 85, реабилитирован полностью (посмертно).

Начальник Управления НКВД по Свердловской области Дмитриев-Плоткин, сотрудники Шариков, Арров, Алексеев, причастные к расследованию настоящего дела, за грубейшие нарушения социалистической законности были приговорены к расстрелу. За фальсификацию следственных дел Соломатин осужден к 6 годам лишения свободы с лишением звания «лейтенант госбезопасности». Но разве от этого легче…

Дочь Михаила Ивановича Капралова – Нина Михайловна, узнав о нашей работе по реабилитации, написала из города Орла, где проживала, в Управление КГБ по Свердловской области, просила сообщить ей достоверные сведения о трагической судьбе отца. На запрос она получила подробный ответ, ее также проинформировали, что для восстановления Капралова М.И. в членах партии материалы переданы в Свердловский обком КПСС, дополнительно была направлена информация в музей истории комсомольских организаций Среднего Урала для включения имени Михаила Ивановича в «Книгу памяти жертв репрессий».

Тогда, в конце 80-х, мы, чекисты подразделения по реабилитации, понимали, что многие имена невинно пострадавших от репрессий железнодорожников, священнослужителей, домохозяек еще предстоит открыть. Понимали, что наш моральный долг перед памятью этих людей – сделать все, чтобы ни одно имя не исчезло бесследно в многострадальной истории государства, а главное, чтобы подобное не повторилось никогда. На архивном уголовном деле Михаила Ивановича Капралова стоит гриф «Хранить вечно». Но надо не просто хранить, надо помнить вечно!

Когда в газете «Путевка» появился мой материал о трагической судьбе Капралова Михаила Ивановича, которого не сломило коварство следователя НКВД, он не подписал ни одного признательного показания, не назвал ни одного имени, чтобы невинные не пострадали, в «Путевку» пришло вот такое письмо:

«С волнением прочитала в «Путевке» материал о моем отце Михаиле Ивановиче Капралове. Тяжело было читать. Владимир Александрович Киеня написал серьезную, правдивую, но очень горькую для меня статью.

Мне всегда мучительно было представить, что пережил отец за этот страшный год после ареста, как он надеялся, что справедливость восторжествует. Не дождался, и как я вижу из статьи «Мысли, прочитанные после смерти», не сломался, не опорочил своего имени, погиб честным коммунистом.

Я и моя семья бесконечно благодарны начальнику подразделения КГБ СССР Л. Плотникову, В. Киене, всем сотрудникам за ту работу, в результате которой имя Капралова Михаила Ивановича будет занесено на пилоны памяти будущего Мемориала жертв репрессий. У меня, его дочери, а также его внучки и правнука появится возможность поклониться этому святому месту. Н. Миронова».

Мемориал на 12 км. Московского тракта. Екатеринбург. Фото из открытых источников

Приказ начальника НКВД по Свердловской области № 1351 от 29 сентября 1937 года о конфискации имущества арестованных. Фото из архива автора

«Руководствуясь революционной совестью, предлагаю расстрелять». Лунегов и Абрамов

Работая в подразделении, которое занималось проблемами репрессированных, реабилитированных и их родственников, я тщательно изучал архивно-следственные дела бывшего областного управления НКВД. И как-то в руки мне попал старый-престарый фотоальбом, который случайно обнаружили в архиве дел НКВД в предназначенном на слом письменном столе. Надпись на обложке гласила: «Дела Особого отдела ВЧК за 1921 год». Около половины альбома занимали фотокарточки русского офицерства, а также священников, купцов, предпринимателей. Были и снимки их с женами и детьми. Все фотокарточки пронумерованы красными чернилами и под каждой на пишущей машинке напечатаны воинские звания, фамилии, реже – имена и отчества тех, кто изображен на снимке. Как я понял, этот фотоальбом использовался сотрудниками ВЧК для «розыска контрреволюционеров». И к нему наверняка существовал какой-то пояснительный том, где содержались подробные сведения о каждом разыскиваемом, но увы, такого тома обнаружить не удалось. Будучи болен после Афганской командировки, без особого интереса я вглядывался тогда в лица на фотокарточках, но внезапно был поражен…

…Потом, кому бы я ни показывал альбом, все мои товарищи испытывали те же чувства, что и я. Конечно, никакого сравнения с лицами 37-го года! Там в делах на фотокарточках в основном потухший, морально сломленный, бедно одетый рабочий народ. Здесь – сразу видно – настоящие дамы и господа жизни. И независимо от возраста, должности, звания и происхождения – князь ли, граф, прапорщик, полковник, либо надзиратель, мировой судья… Огромное разнообразие одежды: военной и штатской, аккуратные усы, бороды, прически.

Но главное – глаза! Качество фотокарточек, несмотря на прошедшие к тому времени 70 лет, поразительно высокое. На меня смотрела незнакомая Россия – гордая, красивая и спокойная, о которой я, оказывается, практически никогда и ничего не знал! Полулживые книги и кино не в счет. Ясный глубокий ум, огромное чувство собственного достоинства в каждом – без единого исключения – взгляде, повороте головы, осанке. Это настоящая русская порода – генофонд Отечества. Какие необычные и полузабытые фамилии: «Офицер Туган-Барановских-Бучацкий, поручик Шоломский, княгиня Шаховская, граф А.Д. Шереметьев, купец Сахи-Гарей-Янович Ямбаев, М. и Ф. Кутеповы, Павел Парфентьевич Лунегов…».

В марте 2017 года этот фотоальбом я лично вручил для хранения в Музее начальнику УФСБ Центрального военного округа генерал-майору Васильеву Александру Васильевичу.

Тогда же я нашел архивно-следственные дела только на двух человек из альбома: Лунегова и Абрамова. В отношении последнего полной уверенности нет, так как эта фамилия распространена в России, под его фотокарточкой в альбоме инициалы не указаны, а в архивно-следственном деле нет фото. Но совпадает время розыска ВЧК с его гибелью и возраст. Два этих дела похожи друг на друга, как близнецы. Содержали всего по пять и десять листов, написанных еще в 20-е годы торопливым неразборчивым почерком на пожелтевшей от времени ломкой бумаге. Не все удалось разобрать…

Большая семья. Фото из открытых источников

21 января 1920 года чекистами арестован бывший поручик Абрамов Петр Афанасьевич, 25-и лет, русский, уроженец Каменского завода Екатеринбургской губернии, женат; жена Анна Александровна 22-и лет проживает в г. Камышлове. Поручик Абрамов обвинен «как офицер».

В заключении Особого отдела ВЧК при Совтрудармии № 1 от 30 апреля 1920 года, подписанном следователем с приложением сургучной гербовой печати, сказано: «…Руководствуясь революционной совестью, я предлагаю гр-на Абрамова Петра подвергнуть высшей мере наказания – расстрелять».

Лунегов Павел Парфентьевич, 26-и лет, уроженец гор. Нытвы Пермской области, русский, беспартийный, со средним техническим образованием, женат, детей нет, бывший младший офицер при канцелярии в 7-м прифронтовом полку в I916-1918 г.г. Арестован 5 января 1920 года. В заключении того же Особого отдела ВЧК указано: «Осужден к высшей мере наказания, приговор приведен в исполнение».

Ясно, что уничтожили этих молодых мужчин за принадлежность к офицерскому корпусу старого политического режима. Никаких доказательств вины в этих так называемых делах нет. Убили «руководствуясь революционной совестью». На заключении о расстреле Абрамова наискосок красными чернилами написана резолюция на предложении следователя: «Утверждается», напротив её целых три! неразборчивых подписи и дата синим карандашом: «7.5.20». Вот, оказывается, когда фактически зародились будущие особые «тройки» УНКВД областей. Потом они взматерели, напились и опьянели от народной крови и в 1937 году отправляли на смерть за один прием уже сотни человек.

Петр Афанасьевич Абрамов и Павел Парфентьевич Лунегов до сих пор по закону являются государственными преступниками. И три неразборчивых подписи на заключении Особого отдела ВЧК – желтом листочке размером в четверть обычного стандартного листа – считаются законными.

К середине 90-х годов прошлого уже века повсеместно была почти закончена реабилитация лиц, репрессированных по решениям несудебных органов: «двоек», «троек», «коллегий», которые принимались в 30-40-х и начале 50-х годов; а тогда, в начале 90-х во всех районных и большинстве областных газет опубликованы были предоставленные нашим подразделением по реабилитации краткие установочные данные на реабилитированных. После этого более чем в сотни раз увеличилось количество письменных и устных обращений граждан по вопросам, связанным с репрессиями. Возвратили из безвестности имена людей, которые невиновными были уничтожены в своей собственной стране. И справедливость эта не должна была быть дозированной, выдаваться как в аптеке. И тогда, и сегодня надо понимать, что таких, как Павел Парфентьевич Лунегов и Петр Афанасьевич Абрамов было не единицы, десятки, а сотни тысяч…

Молодой офицер. Фото из открытых источников

И за каждой такой судьбой стояли живые люди и их братья, сестры, дети, внуки и правнуки. И фотокарточка из альбома Особого отдела ВЧК оказалась в наше время единственной памятью для каждого из них…

Жертвы беззакония. Фото из открытых источников

Работая в подразделении Леонида Плотникова, я собирал по крупицам информацию о каждом конкретном человеке, чтобы сообщить подробные сведения о его трагической судьбе близким, возвратить им на память сохранившиеся личные документы, фотокарточки, решить имущественные и другие вопросы, вытекающие из факта реабилитации. Потом многие из тех, кто к нам обращался, через полвека страха и безвестности узнавали правду об обстоятельствах трагической гибели родителей. Некоторые впервые в жизни видели на фотокарточке лицо родного человека. Дети репрессированных иногда узнавали свою истинную фамилию, имя, национальность, встречались через десятки лет с братьями и сестрами, разлученными после ареста родителей.

До сих пор я убежден, что самые массовые репрессии в стране проводились в стране в период 1937-38 годов. До «перестройки» и «гласности» тщательно охраняемая полная правда о 37-м годе стала для нас перевернувшим душу чудовищным открытием. Каждый из нас, чекистов, в это трудно поверить сразу, как бы пребывал в одиночной камере с огромными толстыми стенами. Каждый знал по работе только то, к чему имел непосредственный доступ и не имел права знать, чем конкретно занимаются его коллеги в подразделении, тем более в другом отделе. Таковы железные законы конспирации любой спецслужбы мира, и их нарушение может стоить немалых страданий, крови, а, может, и жизни преданных Отечеству людей и нанести ему огромный ущерб.

Правда о 37-м годе разрушила дотла наши молодые иллюзии самым неожиданным и болезненным способом! И теперь только наша активная и конкретная помощь сотням и тысячам незаконно репрессированным и их родственникам могла несколько смягчить горечь от причастности к зловещему в прошлом учреждению, в которое когда-то мое поколение сотрудников госбезопасности входило как в храм – чистый и светлый…

Работая с делами репрессированных, постоянно задавался вопросом: как же формировалась эта установка на расстрелы не по закону, а лишь «руководствуясь революционной совестью»?