Реабилитация

В 1930-х гг. в стране возникла парадоксальной ситуация: суды на местах перестали в своих решениях опираться на законы, а руководствовались только так называемым «пролетарским чутьем». В этом словосочетании заключался социальный корень всех жалоб на судебные решения, поскольку «пролетарское чутье» позволяло некоторым «ответственным» товарищам не соблюдать законы.

С этих позиций прокурор СССР А.Я. Вышинский уже в 1934 году вслед за Сталиным назвал советский суд «орудием борьбы за искоренение всех мелкобуржуазных, индивидуалистических пережитков», что было возможно только через продолжение диктатуры пролетариата.

Получается, что воспитательные начала советского суда определили мотивы политики репрессии. Например, «выносить на публичный суд не столько ради строгого наказания, но ради публичной огласки и разрушения всеобщего убеждения в ненаказуемости виновных».

Семья священника. Фото из открытых источников

Все общество должно было наконец осознать, что виновный перед советской властью, где бы он ни находился, будет наказан и расстрелян.

Это слово «расстрел» Вышинский не забывал вставлять во все свои публичные выступления. Понятие расстрела, применяемого к каждому из обвиняемых по уголовному кодексу РСФСР, формировало в общественном мнении ту необходимую для сталинской власти ситуацию, при которой в народе не возникало ни малейших сомнений в необходимости репрессий. Только так можно было развить в обществе привычку беспрекословно подчиняться строжайшей дисциплине. [15 - https://cyberleninka.ru/article/n/perestroyka-ugolovnogo-zakonodatelstva-1930-h-gg.pdf/ГЛАГОЛЪПРАВОСУДИЯ/2(8)2014/В.Ю.Титов/]

В 1938 году пошли дальше: тот же Вышинский на Всесоюзном совещании по вопросам науки права и государства потребовал судить за отсутствие доносов!!! Отсутствие доносов на тех членов общества, которые теоретически могли бы выражать и высказывать протестные или оппозиционные настроения в отношении власти.

Вышинский понимал, что при подобном подходе из-за допущенных судебных ошибок во время репрессий может погибнуть большое число невиновных людей. Он признавал такой факт, однако заявлял, что в переходный период у правительства нет морального права жалеть кого-то, а есть необходимость усилить работу репрессивных органов.

Мне кажется, что именно благодаря прокурору Вышинскому массовые политические репрессии получили теоретическое обоснование.

Долги наши тяжкие

Письмо Сталину

Небольшая моя статья о письме Жени Залецкой Сталину, датированном ноябрем 1943 года, вышла в газете «Уральский рабочий», ей предшествовала встреча в приемной УКГБ по Свердловской области.

Письмо Жени Залецкой «дяде Сталину». Фото из архива автора

«Великому дяде Сталину. Добрый дядя Сталин! Прикажи отпустить мою маму домой, я очень по ней скучаю. Она ни в чем не виновата. Она такая добрая, так меня любит, велите отпустить ее. Дядя Сталин, у Вас есть дочка Света, такая же, как я, которую Вы очень любите. Во имя ее Вас прошу: прикажите отпустить мою маму. Я осталась одна с бабушкой. Живем бедно. Жду Вашей милости. Мы, дети Урала, так Вас любим. До свидания, дядя Сталин. Писала ученица 3б класса Женя Залецкая. 29 ноября 1943 года».

Родителей Жени – десятника шпалопропиточного завода Ивана Прокопьевича Нестерчука и акушерку железнодорожной амбулатории станции Богданович Валентину Абрамовну Залецкую – арестовали в ноябре 1937 года по печально известной 58-й статье. Отца она больше не видела, а с мамой встретилась через долгие двадцать шесть лет.

Девочка Женя Залецкая стала взрослой, пришла она в УКГБ по Свердловской области как Евгения Ивановна Юрцева, приехала из города Асбеста. Привожу по памяти разговор с ней в приемной КГБ.

– К нам пришли четверо, сделали обыск. Что искали – не знаю, но в доме все было перевернуто вверх дном. Родителей увели, а вскоре вернулись за мной.

– Зачем?

– Не знаю. Бабушка со мной на руках буквально бегала вокруг стола (у нас в гостиной был большой стол) и говорила: ребенка я вам не отдам. Только через мой труп. Ничего не добившись, они ушли.

– Что было дальше?

– Бабушка позвонила нашим друзьям, я уже не помню их фамилии, помню только, что дядя Гриша был зубным врачом. Они с тетей Зоей пришли, завернули меня в одеяло, завязали в скатерть и унесли с собой. Гуляли со мной только по ночам…

– Боялись, что вас снова попытаются забрать?

– Да, но не прошло и года, как тетю Зою с дядей Гришей тоже арестовали. И тогда меня забрал дядя Вася-цыган, в то время там стоял богатый цыганский табор. Потом меня еще передавали машинистам, там тоже были наши друзья, они до сих пор живы. Года через два бабушка наконец забрала меня. Квартира наша была опечатана, мы жили у знакомой женщины, муж которой, кочегар, тоже был арестован по 58-й статье.

– А как складывалась судьба мамы?

– Ей, можно сказать, повезло, она попала в сельскохозяйственный лагерь. Их привезли по этапу в Сибирь, на станцию Юрга вторая. Там она отбывала свой срок, работала с туберкулезными больными. Потом сама сильно болела.

Норильск-лаг. Фото из открытых источников

Труд женщин в ИТЛ. Фото из открытых источников

Сейчас мама живет в Красноярском крае, в девяноста километрах от железной дороги. В деревянном бараке с печным отоплением, воду из колодца приходится носить. В начале этого года я поехала туда, сдала ее комнату с кухонькой в поссовет. Положили ее в госпиталь. Врач сказала, что пролежит она три-четыре месяца. Мне ее нужно обязательно забирать к себе. Но положение у меня такое: семья большая, детей у нас трое да внуков шестеро. Муж больной, да и за мной скоро уход нужен будет. Сдать же мать в дом престарелых или инвалидов я не могу. Ведь столько лет мы жили друг без друга. Кто заплатит мне за то, что нас сделали чужими?

Мы помолчали. Затем Евгения Ивановна Юрцева продолжала:

– Обратилась я с просьбой к нашей власти, чтобы маме нашли, выделили комнатку недалеко от нас, мне ведь за ней доходить надо. И вот уже три месяца хожу по кругу. Но все же добилась приема у заместителя председателя облисполкома Александра Федоровича Небеснова, где меня поняли и послали письмо в наш Асбестовский горисполком, адресованное его председателю Пинаеву Юрию Григорьевичу.

– Вы были у Пинаева, Евгения Ивановна, и каков результат?

– Он мне сказал, что она у нас не проживает, жила бы в области – была бы наша, мы бы могли что-то решить. Нужно срочно ее прописать.

– Но ведь ваша мама не по своей воле оказалась в Сибири. Арестовали ее в Свердловской области, полностью восстановили в правах тоже здесь. Разве это не довод?

– Он посоветовал прописать ее к нам в квартиру, она, мол, приедет к дочери, и мы ничего не будем ей предоставлять. Но сколько же можно на нас все сваливать? В конце концов должен когда-то нормально жить человек! И речь ведь не о нас, а о ней. Я хочу, чтобы маме предоставили маленькую комнатку, в которой она могла бы спокойно дожить свою жизнь. Ей просто нужен покой. А уж мы за ней присмотрим.

БАМЛАГ. Фото из открытых источников

Хочу только одного: чтобы моей матери дали почувствовать, что кто-то в нашем государстве все-таки проявил о ней заботу. Пора уже, наверное, возвращать долги, пусть даже не все то, что было отобрано силой. Я понимаю, что сейчас очень тяжелое время, и, может быть, не стоит соваться с такими вопросами в горисполком и везде. Я все понимаю! Одного не пойму – почему моя мать в свои 80 лет, лишенная государством всего на свете, еще должна стоять в очереди на квартиру? Ведь все понимают, что не дождется. Неужели на это и рассчитывают?

…Такие беседы мне по долгу службы приходилось вести ежедневно. Всем хотелось помочь и немедленно, ведь жизнь немногих оставшихся в живых репрессированных измерялась уже не на десятки лет вперед, часто даже не на годы, а на месяцы. Государство отняло у многих из них почти все: молодость, веру в справедливость, честь и достоинство, любовь, работу, жен и детей, у многих сотен тысяч отняло жизнь, а самое горькое, что иногда и память. На братских безвестных могилах безвинно расстрелянных людей выросли почти вековые деревья.

В общем хоре голосов по поводу острых наших проблем как-то приглушенно звучали голоса людей, переживших страшные годы массовых репрессий. А проблемы этих наших граждан не менее других были болезненны и неотложны. Вот на что я обращал внимание в той газетной статье конца 80-х: «Основные нормативные акты, связанные с реабилитацией жертв репрессий, устарели и несовершенны. В них имеются существенные пробелы. Нет ответов на некоторые жизненно важные вопросы. Например, имеет ли право государство, незаконно лишившее человека в годы репрессий жилой площади, перекладывать свои обязанности по восстановлению справедливости на плечи его близких?»

Верховным Советом СССР было принято постановление о порядке применения Указа Президента СССР от 13 августа 1990 года «О восстановлении прав всех жертв политических репрессий 20-50-х годов». В нем был предусмотрен комплекс мер по восстановлению не только политических, но и многих других прав реабилитированных, в том числе и их жилищных прав, которые они утратили не по своей вине. А тогда, в начале 90-х, не только на словах, но и на деле требовался именно неформальный подход к проблемам пострадавших, их нуждам и запросам.

Все последующие годы Правительство пыталось компенсировать ущемленные в 30-50-е годы права граждан, предоставляя жертвам репрессий и их семьям преференции в различных сферах жизни. На сегодня, когда несправедливо и незаконно пострадавших становится все меньше и меньше, реабилитированным гражданам полагаются такие льготы: пятидесятипроцентная скидка на коммунальные платежи; бесплатный проезд в муниципальном общественном транспорте и раз в год бесплатное пользование железнодорожным транспортом; безвозмездное получение лекарственных препаратов по назначению врача; пятидесятипроцентная скидка на стоматологические услуги и установку протезов в государственных поликлиниках; пятидесятипроцентная скидка на покупку топлива, если жилье льготника не подключено к системе отопления; содействие при устройстве граждан в дом престарелых; небольшая ежемесячная выплата.

Как важно успевать делать добро! Важно было тогда успеть помочь в каждом конкретном случае, чтобы ушли они, безвинно пострадавшие, в мир иной без ненависти и проклятий нам, живым.

Спектакли 1937 года

Угасли искры поутру

Вот еще одна трагическая история, история короткой жизни молодых людей Татьяны Малиновской и Абрама Субботовского. Их жизни в полыхавшем над страной пламени пожара политических репрессий были не более чем две светлые искорки. Муж и жена погибли обидно молодыми еще задолго до того, как многие из нас появились на свет[16 - Впервые опубликовано: Киеня В.А. Угасли искры по утру. /Киеня В.А.//газета «Уральский рабочий» от 4 января 1992 г.№ 3(23008). Киеня В.А. Спектакли 1937 года /Киеня В.А.//газета «На Смену!», август 1992 года.].

Информация в отношении обоих в их следственных делах бывшего Управления НКВД СССР по Свердловской области крайне скупа. Очень уж торопились те, кто сотнями и тысячами стряпал подобные «дела». Количество дел для них было важнее, чем количество жизней. К счастью, в этих двух делах сохранились фотокарточки. Жена – Татьяна Петровна Малиновская, балерина Государственной Свердловской музкомедии (так в то время назывался театр – прим. автора). На фотографии – молодое лицо красивой женщины с прямым решительным взглядом, головка на лебединой шее. Муж – Абрам Борисович Субботовский, дирижер этого же театра. Спокойный и глубокий взгляд умного человека. Чуть полноватые губы говорят о добром и отзывчивом характере. В 1937 году ей было двадцать шесть лет от роду, а ему – тридцать. Еще не закончилось утро их жизни. Детей у них не было…

А.Б. Субботовкий и Т.П. Малиновская. Фото из архива автора

Их детство и юность во многом схожи, и совпали они с большими потрясениями в Отечестве.

Отец Татьяны Петровны – Петр Иосифович Малиновский – до октябрьского переворота 1917 года был штабс-капитаном царской армии, воевал на германском фронте. В белой армии, с которой отступал до Владивостока, получил чин полковника. Эмигрировал в Китай. В Харбине работал разносчиком и расклейщиком рекламных объявлений. Типичная судьба многих русских офицеров после революции.

«Я была молодой девушкой, меня влекли приключения…», – скажет 7 октября 1937 года на допросе Татьяна Петровна. В пятнадцатилетнем возрасте в 1926 году она с подругой нелегально ушла через границу в Китай. В Харбине служила бонной (воспитательницей маленьких детей в буржуазных семьях – прим. автора), работала продавщицей в магазине. Одновременно занималась в балетной школе. Через год стала выступать в кабаре «Фантазия» и «Мулен-Руж». В 1928 году Татьяна Петровна – балерина в желдорсобе КВЖД (железнодорожном собрании – самодеятельном обществе культуры русских эмигрантов при управлении КВЖД – Китайско-Восточной железной дороги – прим. автора) в Харбине, где она познакомилась со своим будущим мужем. Некоторое время работала в частных кабаре, затем устроилась в профессиональную труппу, что дало ей возможность побывать на гастролях в Японии.

Русский Харбин конца 20-х годов. Фото из открытых источников