«Я родился в России». Юрий Бернадский

Глава «Сквозь времена и облака..»

Бернадский – поэт и философ поднимает человека над бездумным проживанием – «без доблести, без подвигов, без славы», из ведомого превращает в ведущего, из поденщика на родной пашне – в казначея собственной судьбы, из немоты извлекает живость и беса, и божества. Отторгает его от ошибочных или мнимых ценностей, ориентиров и жизненных отношений, навязываемых тотально извне, в которых человек сначала выставляется на посмешище, а потом его ведут, как немытую овцу, на убой:

Довелось нам блуждать в лихолетье
Среди смуты и неразберихи… -Ю. Бернадский.

«Умный, умный как свет», Бернадский создает для человека концепт жизнестойкости – он в том, чтобы целиком опираться на самого себя, свой эстетический и этический анклав – и лишь в этом у Бернадского проявляется истинная свобода: «…освободиться от лишнего и впустить желаемое».

Делать самого себя, из галерного раба превратиться в Тезея, от повязанного ангела – стать свободным Фаэтоном, вдохнуть ярость Пигмалиона в статую Галатеи и оживить ее – тем самым обретать свою сущность на протяжении всей жизни, выводя ее из «вавилонского пленения» – предпочтения жить,»«как заведено в мире», не подлинно, приносить в жертву флеру благополучия свою онтологическую тоску» по раю:

Так о чем небеса мне толкуют?
Ручеек что за песню поет?…
Глухари на поляне токуют,
Трубный голос журавль подает. – Ю. Бернадский.

У Бернадского, как и у Пушкина и Лермонтова, свобода без душевного покоя и воли мало что стоит, для него человеческое существование – это бытие ума и души, безусловный духовный и нравственный фетиш, трансцедентный феномен, входящий в пантеон русской (российской) словесности «Сквозь времена и облака…»

Бернадский не «подсаживает» себя на собственный малогабаритный пьедестал «небесного гения», преображенного из «земных низин», Ответ нашел краткий, но сакральный, философский, содержательный: «Мы наполним красотой Мир, // как лампу в миллион свечей накалом».

Юрий бережет свою судьбу, относится к ней как сильный человек и стойкий философ, принимая земную жизнь как данную необходимость, наполненную заповедным божественным мотивом – «…мыслить и страдать», понимая под «страданием» не мифическое, инфернальное, «печаль и грусть и утешительный обман», а живое и видимое – чувства и страсть, как вечный шанс на обновление мысли и души:

Сбросить разом бы все наносное
В суматохе бессмысленных дней. – Ю. Бернадский.

У Бернадского свой орнитологический символ – его душа поистине как птица бьется в груди, балансируя на «кончике счастья». Испепеляюще – дионисический, буквально оргазматический приворот всех ангелов и бесов – служа у Христа и при нем, он не противится покровительству владыке ада Вельзевулу, а демон Люцифер ходит едва ли не в его другах.

И возникает порой алогичное ощущение, что исчезнувший в библейской смуте жемчуг из короны светозарного демона (Люцифера) и есть сам Бернадский, возвращенный явным и видимым из кругов колдовских, осененных печатями загадок и тайн – равный кандидат на трон и плаху, царскую диадему и остров Святой Елены:

Льдом была до вершины покрыта
Наша к Солнцу крутая гора. – Ю. Бернадский

Православный, ценящий истинное: «Церковь знала то, что знал Давид: музыка славит Бога. Стих способен славить Его в той же мере, и даже лучше, чем вся архитектура и убранство Церкви; это её наилучшее украшение».

Ему удается находить в этой древнейшей теме все новые повороты, коллизии, краски, образы, глубоко лирично и философично, и в фольклорной стилизации, и в романтических балладах….

Сладкоголосый Арлекино, Ходатай к Аполлону за все классы и чины, изумляющий почитателей прелестью лиры своей, ибо в евангельской простоте его поэтических лексем изысканный сплав душевности и нежности, потрясающий читателей самобытностью ума первого разбора, превращающий время и жизнь в локальные феномены, у врат которых он, Бернадский, на постое ключником, как апостол Петр у входа в рай.

Воинствующий монах Добра и Любви, не пускающий в свой душевной затвор, поэтическую келью земных пороков и недомоганий. Бунтующий Прометей, объявивший гордую вражду скверне, ненасытному аспиду ханжейской святости и лицемерия, подтачивающему издревле совесть гражданина, как некогда эти черви разрушили древо Ирода:

А для правды в прессе – пробка и тромбы.
Нас смывает шквал плохих новостей.
И в невидимой войне рвутся бомбы,
И в клочки разносит души людей. – Ю. Бернадский.

Он не застегнут в редингтон священника на все пуговицы и крючки, не живет аскетизмом православного клира, из- под кафтана Бернадского выглядывают бесенята, а потому его поэзия приобрела подлинное обаяние и восхищение»«меж детей ничтожных мира» – (Достоевский).

Заметное место в сочинениях Бернадского занимают поэтические размышления о высоком и вечном. К понятиям этим поэт относится деликатно, осторожно. Тема Добра и Зла, морального и нравственного выбора – «от праведной жизни иль блуда,//Но жизнь – есть великое чудо» — отличается еще и поистине прожигающим эмоциональным накалом.

Читая стихи Бернадского, не перестаешь удивляться богатейшей россыпи его поэтической фантазии, бьющей огненным фонтаном, вобравшей в себя немыслимое, неисполняемое, несовершаемое. Поэт смешивает небо и землю, сакральное и мирское, витает в космических эмпириях, а может в то же мгновение уподобить проходящее как «осенний бриз бодрит слегка.» Для передачи любого состояния эмоций и природы у нее всегда палитра своих, не заемных слов и красок – « Нам с тобой земля мала, // И любая даль мала. // Не скучна и нескончаема дорога»

Образы переживаний, настроений у Бернадского импрессионистичны, магнетизируют и находятся иной раз на зыбкой грани, в маревой окрасе яви и волшебства, очень точно, впрочем, выделяя у поэта мистическую способность улавливать и локализовать мельчайшие вибрации души, сюрреалистическую способность тонко видеть и мудро произносить:

Чтоб крест нести – одна спина.
И честь одна. И жизнь одна… Ю. Бернадский.

Глава «золотой Иероглиф» Бернадского

В стихах Бернадского переплелись мотивы античных мифов и ветхозаветные сюжеты, в них звучат легенды Средневековья, пульсируют идеи эпохи Возрождения и мысли античных философов. Бернадский отыскивает в этом историческом безмерном океане те житейские вещи, ту силу светлого мирочувствования, которого люди ищут в вере и любви.

Он создает и делает это триумфально, ярко, захватывая капитально всесилье Добра, пришедшее из древнего, далекого: «…домом молитвы наречется; а вы сделали его вертепом разбойников». Еще древние подметили, что порою полезно принадлежать другим, дабы другие принадлежали тебе. Некая старуха-провидица, согласно легенде, сказала римскому императору Адриану: «…иногда складывай с себя сан».

Яркая образность и лаконичность изложения, приближение художественного мира подчас к языку и обычаям того времени, придают стилистике Бернадского привкус вечного – живая античность, сочная мифологическая и библейская колоритность смотрят на нас первозданной свежестью. Чувство времени и пространство. Связь эпох и смыслов. Источник вдохновения и добра. Так и хочется пить из этого родника – мудрой поэзии Бернадского:

Солнцем, словно волшебством. заворожен.
Встречу первые лучи на заре.
Будто мостик сквозь века переброшен…
Вс в округе от росы серебро. – Ю. Бернадский.

Есть в арсенале Бернадского стихи – молитвы, искреннее обращение к Богу, они тревожат душу, увлекают неистовой бунтующей силой, пленяющей сознание, обжигающей сердца – ведь поэте выражает в них наше высокое время, такое красивое и одновременно трагическое, время искушений и заблуждений. Выражает наше желание и наше стремление разобраться в первопричине полярности мира, замешанной на библейских, евангельских мотивах:

Бьющая ниагарским водопадом поэтическая удаль Бернадского, приправленная лексической терминологией, экстренно выплескивается протеиновым густым афористическим каскадом: «От мудреца – по заветному слову…//с каждой снежинки – особый узор…// И гонит нас ветер, как в море волну».

Вот он, как Фаэтон, хочет, «Чтобы когда -то дивное сияние // Воскресло впредь». А то, как Эней «Преодолевает новую ввысь».

В его стихах жеманятся и ласкаются фольклорные образы – « Мухомор… у знахарей и у шаманов // Был в чести и в почете всегда», в круговой поруке бунтующие санкюлоты – образы «другов своих», выскользнул лик романтической грусти – «…Молодильных яблок в Тридевятом царстве // Бабушке родимой наберу чуток», выглянул густой русский дух – в образе одическом, мадригальном «Я родился в России». Все эти оттенки бытия как будто с флейты Аполлона снимает Бернадский, разбавляя их звуками свирели своей поэтической.

И виден за текстом «Бог есть душа» подстрочный кадр, воплощенный богатым воображением читателя: образ «адской силы», тенью Каина идущий вслед истории человека: мятежность и непримиримость – это мильтоновский Сатана; знающий и мудрый – байроновский Люцифер; прекрасный, соблазнительный и коварный – чем не герой Виньи из поэмы «Элоа»; по мощи отрицания – гетевский Мефистофель.

И возникает ощущение, что Люцифер с дьявольским хохотом разбрасывает искры надежд, которые он берет из мученического костра человека, и как «дикий каннибал», в антропофагической ярости их топчет. Он как иудейский Ирод присовокупляет «отрубание головы Иоанна» к страданиям людским:

Сам себя в измене,
Душ, замученных в геенне,
Слышу голоса. – Ю. Бернадский.

Для убедительности, приведем монолог Мефистофеля, греховодника и безбожника, святопорицателя, дерзновенного непослушника, нечестивца и злонамеренника, ненавидевшего и проклинавшего весь человеческий род: «Ох горемыка я и служба моя горькая, просто иногда хочется вернуться в свою адскую мастерскую и навсегда забыть вас, людей. Вечно вы недовольны, вечно вам чего – то не хватает! И почему не жить просто, без суеты, без выдумок в виде смысла, ценностей, добра и красоты. Сами себе строите препятствия, а потом призываете нас, чертей, вам помочь. А перед этим, конечно, промоете нам все до одной косточки».

Отсюда, на взгляд владыки ада, сообщество людей представляет собой ярмарку человеческого тщеславия, торжество самомнения и человеческих амбиций, где простым и подлинным мыслям и делам нет места; эгоисты, которых снедает ненасытная жажда наслаждений и почестей.

Вот как свидетельствует история: «Пестель был злодей во всей силе слова, без малейшей тени раскаяния…» а Бакунин – «Монах воинствующей церкви революции, он бродил по свету, проповедуя отрицание христианства, приближение страшного суда над этим феодальным и буржуазным миром…», – писал Герцен.

Поэтическое самовыражение как самый дорогой витаминный мотив Бернадского, «золотой Иероглиф» на пергаменте душевного полотна:

Помнишь, как водили мы хороводы
На лугу в густой траве у реки…
И катились времена, словно воды… -Ю. Бернадский.

Поэт выжигает стихи, уподобляясь богу Гефесту, выковавшему на огне под кузнечными мехами невидимую цепь, в которую, как в ловушку, попала Афродита. Яркие, чеканные образы, отлитые в строках, приобретают поистине колоритный брендовый аромат, невидимым потоком устремляющийся в людские сердца и, чаруя их смелостью и дерзостью Девкалеона, мифического героя, спасающего людей, – «Кто веры не утратил» – после Потопа (по греческой легенде, в 1530 г. до н.э., через девять дней после Потопа Девкалеон причалил ковчег к горе Парнас и спас всех жителей Фтии в Фессалии).