«Я родился в России». Юрий Бернадский

Бернадский, в образном прочтении, – «лепит в себе Бога и дьявола// …потаенно плачет о венке лавровом» И, главное для его душевной устойчивости и эстетической самодостаточности – «я хотел бы, чтоб осозналось и ушло все ложное».

Таким способом поэтической рифмовки, глагольным моноримом, поэт усиливает и подчеркивает проходящую духовную нить, связывающую все стихи – «а я хочу… тихо сесть у вечерней реки рядом с костром и не дергаться в своей амбициозной иллюзии» (авторское…).

Родина милая, отечество, рождение и смерть, высокое и вечное, любовь и непреходящие человеческие ценности, свет – как друг человека и богов, звездный интерьер ночной атмосферы, полное бытие природы… – для поэзии Бернадского вопросы стержневые, архаичные и традиционные, как свойственные русской лирике в целом. В их окружении поэт чувствует себя комфортно и уверенно, пропитывая этот громадный пласт русской словесности великолепным вальсированием редкой индивидуальности мыслей, слов, мифологем:

И тишина звенит, как колокольцы
Хрустальные вдали. – Ю. Бернадский

Да! Ю. Бернадский, словно Ганимед, выливает на головы современников полный ковш этот магического напитка, «амбрози» – под названием «русская словесность» – с его мифологической функцией давать вечную молодость и бессмертие, тем самым превращая русский язык в исповедь народа.

Он пишет изысканно, как Бальмонт и автор «шабли во льду…» М. Кузмин, с глубиной мысли, как Достоевский, накалом страстей и идеалов «оссианских», как у Лермонтова; драматизм жизни берет от Толстого, покаяние – от Ахматовой, у него – простота строф от Цветаевой, сложность чувств – от Блока.

И, конечно, звенящие небесным хрусталем лирические строки Бернадский впитал от Пушкина.

Я знаю: век уж мой измерен;
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я…  «Е. Онегин»

Все, что выходит из-под пера Бернадского, становится сияющим зерном, перлом. Он – сын гармонии. Он никогда не находится на поводке у Провидения: ни у умалишенных сановников и помешанных на интригах бомонда, мейнстрима, ни у хвастливых собратьев по промыслу, ни у льстивых медиа—князей.

Бернадского создал сам Бернадский. Та его часть, которая получила право называться божественной Индивидуальностью:

Прощаюсь с солнцем где- то у околицы.
Вот – вот оно уйдет за край земли…
И также в вышине плывут, безмолвны,
Седые облака. – Ю. Бернадский.

Глава «Для доблести есть миг и для отваги»

Средневековый таинственный алхимик, преобразующий с помощью философского камня неблагородные металлы в золото – именно так, соединяя казалось бы обычные слова, поэт Бернадский получает нечто необычно прекрасное. По существу он превращает материю обыденности в золото высшей пробы под названием Красота. Высветляет все, к чему прикасается его перо, и блаженство этого прикосновения люди хранят с благодарностью и передают друг другу:

И в ратном и монашьем житие
Для доблести есть миг и для отваги,
Когда сверкает честь на острие
Пера поэта и гвардейской шпаги. – Ю. Бернадский.

Словно прекрасный и юный бог сна Гипнос, он неслышно летит над землей на своих крыльях с поэтическим жезлом – головкой мака – в руках и льет из рога чарующий лирический напиток. Нежно касается Гипнос, воплощенный в Ю. Бернадском, своим чудесным словесным жезлом души человека, и она наполняется негой сладостью, расцветает как молодой тюльпан, ярко и красочно.

В нем вызрела «великая душа», он ее постоянно растит и пестует, ибо в жизни только великодушие души «упавших простит».

Это все взятое и есть поэт Ю. Бернадский, гипербореец, нашедший волшебный рог Оберона – свое внутреннее солнце, внутренний свет, сотворивший Свой Отличительный Масштабный Проект под названием «Я»:

На Калиновом мосту
Я – в дозоре на посту.
За рекой Смородиной
Полыхает Родина. – Ю. Бернадский.

– — – — – — – — – — – — – —

Калинов мост – мост через реку Смородину (Пучай – реку, т. е. бурлящую) в русских сказках и былинах, соединяющий мир живых и мир мертвых. Название «Калинов мост» происходит от слова «калить», разогревать докрасна».

– — – — – — – — – — – — – —

Творческим детонатором для Бернадского в труде поэтическом является предвосхищение, что в бесприютной обители души тревожной прорастет семя брошенного им зернистого слова обильным цветением живого первозданного чувства – жить со всем жаром солнца.

Художник слова, создавая свое произведение, стремится всеми возможными лексическими, синтаксическими и стилевыми средствами создать яркую образную картину, воздействовать на аудиторию читателей и вызвать определенный отклик. Для этого используются различные фигуры художественной речи…

Мировоззренческая установка Бернадского незатейлива: кто не верит в себя, тот останавливается на подступах к раю: «Жизнь есть лишь то, что ты думаешь о ней» (император Рима и философ по совместительству М. Аврелий).

У него своя судьба, своя доля и своя мечта – смотреть на мир глазами счастливых людей, потому что у них соблазны и вожделения не подавляют увлеченность, страстность и развитие, и во всякой неудаче они видят новый опыт, новую мораль, новое поученье: «Величайшая слава не в том, чтобы никогда не ошибаться, но в том, чтобы уметь подняться всякий раз, когда падаешь».

Важно у Бернадского – ощущение движения, он, как Демон Лермонтова, постоянно двигается, стремится к действию, летает в небе между облаками, светилом, наслаждаясь пеной рек и шумом лесов, дубрав:

Вальсируют звезды, и как в колыбели,
Уснувшую… тихо качают луну… – Ю. Бернадский

Его трон, – осмелившейся отказаться от бессмертия, находится среди сердец людских. Дух мятежности, а не «Кассандры вестник несчастий», сочетается у Бернадског с тотальным добром и всесильем любви. Читателю импонирует способность поэта передать всю емкость настроения, величие силы духа, умение управлять собственными страстями при помощи высокой лексики и завораживающих слов: «Калиных ягод багряный салют».

Творит огненно и остро, живет азартно, проявлением эмоций, настроений – не цепенеет, внося в мир свои неповторимые бернадские стили – воспевание незримой связи звезд, пространства и человека. Да таким проникновенным и чувствительным словом, когда хочется ему душу отворить, чтобы растворилась печаль, вернулась ласточкой молниевидной изъятая из жизни весна и почувствовать как светла жизнь и так красива, будто на белый снег упали янтарные грозди рябины: «Что сбудется все непременно, как в сказке…».

Считает, что ярко жить – это самое главное для человека, и тогда все, что укрепляет корни жизни – свято, благословенно.

Легче согреть камень, чем разбудить сердце человека. Камни остаются камнями, что бы с ними ни произошло, а вот люди могут потерять свое человеческое начало, их сердца могут закаменеть… Самый холодный камень может быть согрет солнцем, и, если к нему прикоснуться, он отдаст свое тепло. А вот сердце человека замерзает до такой степени, что вернуть ему былое тепло не в состоянии даже самое жаркое солнце и, чтобы отогреть его, надо иметь огромное терпение, потому, что иногда на это уходит вся жизнь. Это явление Достоевский обозначил, как умиление своей мерзостью.

И здесь Бернадским острым плугом входит в обветшалое и пресное сознание современников, уверяя, что наша жизнь – это море, по которому мы должны идти бесстрашно, как по земле, и осознавать, что все в жизни происходит по необходимости, через борьбу и преодоление; проводить день без тревоги, трусости и притворства; а для этого быть теми, кто помнит и знает, о чем помнить, чему молиться и не «собирать себе сокровищ на земле»:

Вечной юности у неба не проси…
Лишь тепло души лицо преобразит. – Ю. Бернадский.

Глава «В каждом человеке есть солнце…»

Поэтическая субстанция Бернадского наполнена двумя питательными стратами: в первом измерении – он сам трепещет и чудно воспевает незримую и непостижимую мандельштамскую связь звездного неба, пространства и человека, – и читателя она заставляет трепетать; во втором – он проникает вглубь человека, заставляет читателя прислушиваться к голосу внутри самого себя. Он учит понять мир и понять самого себя – радостная картина весеннего дня в образе «цветущей черемухи» и осени в образе «соленого бриза».

Своим поэтическим осветлением Бернадский, как вавилонский халдей – прорицатель, превращает тутовое дерево в шелк, глину – в грозный замок, кипарисовое дерево – в святыню, а прядь овечьей шерсти – в царские одежды:

Нынче – я не тот, что был вчера.
Образно, пространственно, духовно.
Я вчерашний канул в вечность, словно
Возродился заново с утра. – Ю. Бернадский.

В каждом дюйме его поэтических сюжетов присутствует властитель мыслей, царствующий по-римски: щедро и великодушно. Бернадского имел ввиду Рабиндранат Тагор, когда-то писавший: «В день, когда смерть постучится в твою дверь, что ты предложишь ей? О, я поставлю пред моей гостьей полную чашу моей жизни. Нет, я не отпущу ее с пустыми руками».

Апофатичные талант и энергия, корпус энтропии, обрушивающий свод примитивно устроенных, амебных мыслительных каркасов и конструкций. А потому Ю. Бернадский монументален, как древний колдун и волхв, служащий одновременно и языческому богу Перуну и новозаветному Христу, но никогда, ни в каких тенетах рая и кругах ада – Мамону, змию золотому, обвивающему души: «Не прикрыть ничтожество свое, // Набивая брюхо и карманы…»

Бернадский возвышается приметно, он не истертый камушек, он камень на поэтическом небосклоне Новосибирска – уделе императора, властителя и держателя спроецированного, как лазером, метаисторического чертежа под названием «Я и Жизнь – вместе мы сила!»

С ним, подобием сияющему жемчужному перлу, он вошел в поэтический мир Новосибирска и за пределы его, как однажды как сама Россия вошла с императором Петром Великим, императрицей Екатериной Второй и властителем дум Пушкиным в число великих держав: «Поселюсь в далком – далеке, // Чтобы мир мог лишь глядеть мне в спину».