Синдром веселья Плуготаренко

Утром на главпочте купила конверт и листок бумаги. Отошла к большому столу с людьми, дождалась места, села и в единый дух написала: «Михаил Янович, дорогой! Я выхожу замуж. Прошу Вас, послушайте свою маму и больше не пишите мне. Желаю Вам счастья с другой женщиной. Наталья».

Быстро лизнула по клею и придавила конверт к столу.

В окошке для заказных писем и бандеролей ей сказали, что она забыла написать обратный адрес.

Постояла. Написала внизу конверта адрес Тани. Фамилию свою: Ивашова.

– Уведомление нужно?

– Нет.

По улице шла, ничего не видя от слёз.

– Куда прёшь, дура! Глаза разуй!..

6

В кабинете Прокова все столпились вокруг только что распакованного компьютера. Компьютер на столе смахивал на башку дауна. Вздутую, таинственную.

В кабинет уже входил на ручных костылях срочно вызванный из дому одноногий Кобрин. Скинул кому-то на руки шубейку, потом шапку, подкондыбал к столу, уселся и сразу начал командовать. Инвалиды заползали с проводами вокруг стола. «Да не туда, не туда суёте! – сердился Кобрин. – В тройник включайте штепселя! В тройник! Чайники!»

Наконец экран высветился. Кобрин начал работать. Был сосредоточен. Выскакивали и исчезали какие-то схемы, другие наслаивались одна на другую. От щелчков мыши, словно от бичей, наглядно бежали поперёк экрана загрузки. Инвалиды нависли над Кобрины, смотрели во все глаза.

Кобрин щёлкал, лихо ударял. Мясистый нос его постоянно шмыгал. Точно помогал Кобрину запросто шарить мышью. Громышев и Проков смотрели на мастера с гордостью – Кобрин первый из инвалидов освоил компьютер, серьёзно учился где-то, стал даже программистом на престижной фирме… Вдруг переглянулись, одновременно озарённые одной мыслью: да ведь каждый инвалид может вот так запросто шмыгать и шарить. Каждый! Были бы у него целыми руки и голова. Это же неиссякаемая работа для всех! А мы всё с картонажками да гаражами.

Когда объявили о своём открытии Кобрину, тот сразу остудил их. Сказал, что не каждый. Нужны способности, время и упорство. Тыкать в клавиши и лазить по интернету действительно сможет каждый. Работать профессионально с компьютером, зарабатывать им на жизнь – нет.

Подозвал их, несколько разочарованных, поближе, начал объяснять элементарное: что, куда, чем и как. Первым уселся к компьютеру Громышев.

На другой день он смело, двойным щелчком, открыл файл с надписью «Бухгалтерия». (Несколько необходимых Обществу файлов Кобрин установил.) Толстыми пальцами начал медленно печатать. Делал ошибки, тут же исправлял. Проков ходил, диктовал с листов.

– Как сохранить, Коля? Что-то я забыл.

Проков подошёл, ткнул какую-то клавишу. Всё улетело с экрана.

– Что же ты наделал, идиот?

В общем, дело пошло…

Проков шёл домой. Возле ЦУМа скидывали с бортового грузовика новогодние ёлки. Опутанные мочалом, плоские, ёлки напоминали похоронные венки. В очереди Проков хмурился, толкаемый набежавшими женщинами. Один как перст среди них.

Рассчитавшись, отошёл с плоской ёлкой, маракуя, как её половчее нести: под мышкой или на весу? И – рот раскрыл.

Из кафе на цумовской площади выходила Валентина с каким-то мужчиной в распахнутом кожаном пальто с ремнями. Мужчина взял её под руку и начал что-то мурлыкать на ухо. Валентина в песцовой шапке и таким же воротом смеялась, похлопывая его руку своей. Дескать, полно, полно! Прямо девочка, пташка, вырвавшаяся на свободу! Проков не верил глазам своим.

Мужчина поцеловал женщину в губы и пошёл, утаскивая ремни. Женщина тоже повернулась и пошла, поматывая дамской сумкой. Со стороны – школьница идёт, играет портфельчиком. Чёрт побери-и. Проков уж то?чно не знал своей жены. Проков с ёлкой покрался следом.

Дома он сидел на диване, прижав к себе Женьку и Пальму. Верную свою семейку. Которая не продаст. Нет. На жену смотрел даже как-то радостно.

Валентина спокойно собирала на стол. Потом спокойно наливала в две тарелки. Мужу и сыну. Пальму она уже покормила. Себе тарелку не поставила. Сказала, что пообедала в больничном буфете. Ага, «в больничном», значит, – как автомат кидал в рот ложки со щами Проков. Валентина спокойно налила себе чаю. Ага. Уже похмелье наступило. Жажда. После кафе. Чаем теперь надо опохмеляться. Проков, дескать, за солью, потянулся через стол, приблизился к жене. Спиртным от жены не пахло. С солонкой брякнулся на место.

Недавно на гулянке у Громышевых его несказанно удивило поведение Валентины за столом. Когда все уже хорошо поддали, она, казавшаяся трезвой, просто весёлой, вдруг начала рассказывать неприличный анекдот. Со всеми скабрёзностями. С матом. Говорила спокойно, с полуулыбкой. Как говорят опытные, записные анекдотчики, привыкшие к вниманию и хохоту слушающих. Он просто не узнавал жены! Он никогда не слышал от неё ни одного анекдота! Никакого!

Тогда, не успев осмыслить всё (увиденное и услышанное), Проков вырубился. Как всегда с ним бывало на гулянках. И что уж сам творил потом – не помнил. Очнулся только на своём диване уткнувшимся в сальную обивку его…

Вечером наряжали ёлку. Женька и Валентина вешали игрушки. Проков ползал, укутывал крестовину ватой. Уже в колпачке со звёздами. Заранее для репетиции нацепленном ему Женькой.

Вдруг спросил у жены, выглянув из-под ёлки. Эдаким ехиднейшим снеговичком:

– С кем это ты была возле ЦУМа?

– Когда?

– Сегодня. Перед обедом.

– Ах, вон оно что! – фальшиво рассмеялась жена. – А я смотрю, что это он таращится на меня целый день…

– Ты не ответила! – ждал на карачках снеговик в колпачке.

– Да это же Лёша Лопатин! – всё фальшиво смеялась жена.

– Ах «Лёша»…

– Да, Лёша! Мой однокурсник! Мой друг!..

Ну а дальше пошёл торопливый рассказ о друге Лёше. Однокурснике по медучилищу. Он вернулся с семьёй обратно в Город. Он уже работает фельдшером на «скорой». Ясно?

– Неужели ревнуешь? – уже приклонялись к Прокову, громко спрашивали у него. Как у охлороформленного.

Проков встал, наконец, с колен, снял Женькин колпак. С вешалки сдёрнул бушлат и шапку, хлопнул дверью.

Поламывая руки, Валентина заходила возле стола.

Под шумок Женька и Пальма стырили по конфете. С ёлки сдёрнули. Женька жевал шоколадную, Пальма носила длинный круглый леденец в обёртке. Будто необрезанную сигару. Подошла к хозяйке, чтобы та «обрезала». Хозяйка отобрала сигару. Нашлёпала как ребёнка.

Проков быстро шёл по морозной ночной Южной неизвестно куда. Никак не мог понять, больно ему или нет.

Ночью зачем-то упорно пытался вспомнить, когда у них с женой было последний раз. Сколько прошло? Месяц? Два?

Чтобы выяснить, как вор, покрался в спальню. В темноте его встретили жаркие женские руки. А дальше была лава, поглотившая его. Из которой он выскочил чудом, задыхаясь. И почему-то опять покрался к себе в комнату, на диван. Это было невероятно! Это ему приснилось! Жены он своей – точно не знал!

Утром всё, вроде бы, оставалось прежним. Семейным. Валентина, Женька, Пальма. Скандал вчера не разразился. Непонятно как, грозовые тучи быстро протащило мимо. Без последствий. Ни дождя тебе, ни града по башке.

– Галстук сегодня надень. Который я тебе купила. Ходишь всегда как апока, – уже звучала ворчливая осмелевшая забота жены; жена гладила в углу на гладильной доске его рубашку.

Кто такой «апока» Проков не знал. Спокойно ел. Однако следует ждать продолжения про «апоку».

– И вообще, когда пальто нормальное тебе купим? (Не апоку, понятное дело.) Когда перестанешь ходить в драном своём бушлате? Ведь стыдно с тобой по улице пойти. Идёшь рядом ремок ремком! (Целых два народных вечных от Валентины – «апока» и «ремок ремком». Сразу!)