Синдром веселья Плуготаренко

Старательный не обиделся. Отъехал к тумбочке, склонился. Брусок положил на нижнюю полку. Где и было ему место.

Что тебе лезгинка, на стене висел целый набор ножей.

– Может, ещё поточить?

– Да не надо, не надо! – непонятно на что злилась Вера Николаевна.

Ну что ж. Из кухни Старательный поехал в комнату.

Когда мать ушла, уверенно, споро работал. Хватал заготовки, на шаблоне загибал картон, длинными цепкими пальцами давяще разглаживал сгибы, собирал целиком коробку и откидывал в сторону. Снова загибал, цепко разглаживал, собирал и откидывал. Потом любовно мазал торцы коробок клеем.

Ближе к обеду зазвонил телефон. Плуготаренко бросился, думая, что Наталья. Но оказался почему-то Уставщиков. Никогда не звонил. И звонил сейчас как с того света, еле слышимый:

– Юрий Иванович, сердечно вас поздравляем. Вы удостоены почётного диплома на фотовыставке в Москве. Слышите? Всё пришло к нам в редакцию: и диплом, и три буклета, и памятный знак. Ждем вас в три часа в редакции. Слышите! Юрий Иванович! Что же вы молчите?

– Слышу, Герман Иванович. Неожиданно как-то всё. Спасибо. Конечно, приеду.

– Большой привет Вере Николаевне! – всё радовался Уставщиков. – Ждём вас вместе! Мать и сына! – точно плакал уже Уставщиков. Будто пьяный.

Плуготаренко положил трубку. Странное было ощущение. Неожиданное известие почему-то не обрадовало. Словно перебило что-то более важное. И что теперь делать? Подпрыгивать до потолка? Потрясать руками как чемпиону? Взявшему рекордный вес.

Пришла на обед мать. За столом молчали. Плуг загребал ложкой. Уже не изображал никого. Ни старательного, ни внимательного. Ничего не говорил о редакции, об Уставщикове.

3

В просторной комнате разгуливали все сотрудники редакции. Во главе с самим Уставщиковым. Почти все курили. Уже можно было вешать топор. Три женщины хлопотали вокруг стола, застланного красивой скатертью. На столе – несколько тёмных и прозрачных бутылок и два ровных ряда тарелочек с закусками. Женщины их всячески переставляли. Чтобы было красиво.

Потом все сотрудники столпились вокруг инвалида в коляске, склонившегося над буклетом.

Плуготаренко смотрел на свои фотографии – как на чужие фотографии. Снятые не им, Плуготаренко. Были ли причиной тому сам буклет с густым фотоколлажем на обложке, бумага ли буклета, отличная, лощёная, другие ли яркие, неожиданные снимки лауреатов и дипломантов – он понять не мог. Но эти две фотографии, помещённые на одной странице – были словно не его.

На первом снимке на фоне современного бетонного дома шла по тротуару совершенно фантастическая женщина. Женщина из 19-го века. С цветами на шляпе и на подоле платья была похожа на идущую богатую цветочную клумбу. Вокруг дамы, оберегая всё её богатство, бежало с десяток собачонок разных пород. Во главе с замухрышкой кобельком с волосатенькой мордочкой, похожей на репей. Снимок назывался – «Преданное сопровождение».

На втором снимке стоял мальчишка лет четырёх. Этаким приземистым ухватиком. В шапке, во взрослой зимней душегрейке, но почему-то в бумажных, явно не по сезону, колготках. Из которых, как белый червячок, пробился наружу детский писюн. «Я пришёл с мороза домой», назывался снимок

Точно впервые увидев этого мальца, все опять хохотали, похлопывали инвалида. Фотограф Жулев, верный себе, ходил с большими, не узнающими никого глазами. И прежде всего Плуготаренку с его снимками.

Под дружный аплодисмент Уставщиков вручил дипломанту второй буклет (третий останется в редакции), сам диплом и знак выставки, смахивающий на африканский орден, который из-за размера возможно было поместить разве что на пузо.

Когда все расселись за столом, Уставщиков поднялся с бокалом. В поздравительной речи его мелькало «большой талант», «почтим за честь», «всегда пошлём на выставки», «только работайте, Юрий Иванович, только работайте! Мы всегда с вами!» Теперь уже все полезли бить в бокал инвалида, сидящего к торцу стола боком, как бы сбоку припёка.

А потом про него забыли. Пошли свои разговоры у сотрудников. С табаком, с вином, с хохотом. Только Уставщиков не забывал про дипломанта. Всё время обращался к нему, спрашивал. Но больше почему-то о Вере Николаевне. Почему она не пришла сегодня сюда, как её здоровье и где сейчас она работает. Это казалось Плугу странным. (Откуда вообще он её знает?)

Ещё одна сотрудница, полная, уже в годах, тоже подходила к Плуготаренке. То куриную ножку принесёт, то винегрету добавит. Словно бы говоря каждый раз: «Ешь, сына, ешь. Не слушай их, дураков». И Плуготаренко ел. Старался не смотреть на Вальку Жулева, А тот сидел один перед бутылкой водки полностью убитым. Эх, Плуг. А ещё одноклассник, друг…

Расходились, когда на улице было уже темно. Под фонарём перед редакцией прощались с инвалидом, жали ему руку. Уставщиков упорно передавал приветы Вере Николаевне. По двое, по трое уходили в темноту, продолжая разговаривать и смеяться, как люди в меру выпившие и хорошо посидевшие за столом. Из всех – один Жулев надрался.

– Врёшь, Плуг, не уйдёшь! Погоди! Пойдём вместе! – приставал он к инвалиду.

Потащился рядом, что-то бормотал, чуть не падал на коляску. Плуготаренко одной рукой его удерживал, другой работал с рычагом. Картина со стороны была интересной – колясочник-инвалид ведёт, держит длинной рукой пьяного, не даёт ему упасть. Плуг знал, что Валька живет на Льва Толстого рядом с домом Ивашовой. С новой её квартирой.

Напротив двери своего подъезда Жулев надолго впился Плуготаренке в щёку. И, как резину со щеки отодрав, отпрянул. Потом его повело, сильно потащило вперёд, И он ворвался в подъезд, хлобыстнув дверью. Что-то там ещё прогремело. Затем всё стихло. Ну ладно, теперь не замёрзнет. До утра будет свою квартиру искать.

Плуготаренко поехал. Почти сразу же увидел идущую с работы Наталью.

Не отдавая себе отчёта, тут же свернул в проулок. За домом затаился, не выглядывал. Когда женщина прошла, выехал обратно на улицу. Не понимал совершенно, почему так поступил, чего испугался.

Дома, раздевшись, мокрой тряпкой очищал колёса коляски. Все четыре. Два передних, высоких, и два размером поменьше – задних. Мать с подозрением смотрела: зима на улице, снег, не грязь, какого чёрта старается! Ушла, наконец. В ванную.

Тогда достал всё из сумки. Буклеты, диплом, памятный знак. На домашней коляске поехал к себе. Прятал в разных местах. От матери и, походило, от самого себя.

Ночью долго не спал. Лупил глаза в темноте. Всё пытался понять, почему не радует награда. Неожиданная, упавшая с неба. Почему вся встреча в редакции кажется сейчас ненужной, глупой, стыдной. Всем, кроме Уставщикова да пожилой женщины, в общем-то, было наплевать на пришедшую для инвалида награду. На чествование его. Просто сегодня после укороченного дня остались на предновогодний междусобойчик. Очкастые все, корпоративные. Газетчики. Среди них один только пьяный Валька Жулев казался искренним. Не скрывал хотя бы обиды, что кое-кто за этим столом опять его обошёл.

Представил Наталью, если бы та вдруг увидела две его фотографии в буклете. Её вытянувшееся лицо. Наверняка всё было бы точно так же, как с телефоном: «У вас теперь буклет есть (телефон есть), Юрий Иванович?» – «Да вот, – ответил бы он, – прислали, Наталья Фёдоровна. Из Москвы. Я не хотел брать, но настояли, всучили в редакции».

Плуготаренко горько смеялся. Потом глаза его словно вспыхивали в темноте. Словно освобождались от всего. Так вспыхивают глаза у ночного кота перед сном. Прежде чем он свернётся в клубок.

4

Рано утром, бреясь в ванной, другой Плуготаренко громко пел:

Учкуду-у-ук, три колодца-а,

Защити, защити нас от солнца-а…

Длинный шнур жужжащей машинки перекидывал, как, по меньшей мере, шнур с микрофоном от караоке.

Выбривал под носом. Томно, с перерывами, мычал:

м-м… ты в пустыне… м-м… спасительный круг… м-м… учкуду-у-ук..

Вера Николаевна в кухне напряженно смотрела на зашторенное окошко высоко на стене. «Учкуду-у-у-ук» – доносилось оттуда, будто из ямы.

– Что же ты не спросишь, где я вчера был? – въехал сын на кухню. В майке, с полотенцем на плече, свежий, благоухающий дезодорантом.

Мать молчком резала хлеб.

– …Погоди, сейчас я покажу тебе кое-что.

С удивлением искал по всей спальне буклеты и грамоту. Ничего не мог понять. Ведь положил вчера вот сюда, на подоконник. Куда всё испарилось?

Буклеты нашёл на шкафу, притом под кипой журналов, а диплом и памятный знак и вовсе – в старом валенке матери. В углу… Странно… Однако ладно. Потом.

В кухне небрежно бросил всё на стол. Откинувшись, раскачивал себя с коляской, самодовольный, привыкший к славе.

Не торопясь Вера Николаевна вытерла руки фартуком, села к столу. Взяла в руки диплом. Долго строго читала всё, что в нём было напечатано и написано от руки. Прощупав на подлинность как купюру, отложила в сторону

На Собачью Маму и её бегущих собачонок смотрела спокойно, без удивления. Как на старых знакомых. Но увидев Кольку с писюном, неверяще голову от снимка увела. Да ну! Не может быть! И начала мелко смеяться: