Исследование дома. Новая версия. Притчи, рассказы, эссе

– Дай–ка мне твой лоб, – просит Ольга.

Я наклоняюсь к ней и смежаю веки. Я чувствую прикосновение губ.

– Температуры нет! – смеётся Ольга. И я умиротворён.

Дождь нехотя затянул свое только к вечеру. Гром перекатывается по горным склонам. Казалось, кто–то сталкивает большие бильярдные шары.

Быстро темнеет. У нас есть повод спрятаться в палатке. Мы прятались от дождя до утра. Этой осенью Ольга стала моей женой.

    2009

Ложка с отломанным краем

Это рассказ не о Маскаеве. Тем более, я почти ничего о нём не знаю.

Он говорил так же быстро, как думал. Сложно проговаривать слова, когда смысл ещё только отливается в форму и обжигает губы. Маскаев говорил, словно дул и прихлёбывал, как пьют горячий чай. Он писал стихи. В литературный сборник попало его стихотворение «Облака над Беринговым морем». Стихотворение так себе. Хорошее название, и подошло бы для хорошей картины. Но картины нет, а от стихотворения в моей памяти остались только строчки: «Облака уходят в Америку, мощный белый поток…» Дальше идут сетования, что облака русские, и автору до соплей жалко. Но, в итоге: «всё должно быть общим – море, небо и облака». Тогда о глобализме ещё не говорили.

У Маскаева было трое детей. Две девочки и мальчик Петя. Жили они на Западном побережье.

Маскаев получил полтора года «химии» и тянул свою лямку в городе. Где–то в структурах власти у него завелись свои люди. Это давало нам возможность часто встречаться. Мы пили водку, говорили обо всём и о стихах. Литература нас волновала. Меня волнует и теперь. Маскаев к стихам охладел, как многие. Одни подались в коммерцию, иные уехали за «бугор» или сошли с ума. Маскаев понял, что на стихах не заработать. Был он практичен, остроумен, любил деньги, женщин и хорошие книги.

Написав это, я понимаю, что Маскаев совсем другой человек. Я его таким увидел, а кто–то скажет: Маскаев – ханыга, мелкий эгоист и прочее. И будет в своей правоте по–своему не прав. Но речь ведь совсем не о Маскаеве.

Вещь, которая меня с ним связывает, – деревянная ложка.

В начале 90–х мы с Фимой Левиным прилетели в Усть–Хайрюзово на сутки к Маскаевым в гости. Хозяин рассказывал анекдоты про евреев и хлопал Фиму по плечу. Фима понемногу пил водку и улыбался. Маскаев с Фимой были шире меня. Я не понимал ни того, ни другого.

Когда мы улетали на вертолете, Маскаев гонял мяч у чахлых кустов аэродрома с сыном Петей, и просто махнул нам рукой без особых прощаний. Он легко ко всему относился.

Ложка после застолья на свежем воздухе попала в мой рюкзак да там и осталась. Я к русскому национальному отношусь без показной дрожи, а к ложке привык. Лёгкая и губы не обожжёт. В горячем борще она издавала еле слышимый звук, будто бы потрескивала. «Ложка с отломанным краем» – так я про себя её называл.

Край у ложки отломился позже.

– У Маскаева неприятности, – сказал я тогда жене и долго не вспоминал его.

Он появился через несколько месяцев, красногубый, стриженый, с короткой рыжей бородой, скрывавшей псориаз. Сообщил, что квартиру они продали. Люба будет жить с дочками в городе, а он улетает с Петей в Ижёвск насовсем.

– Я умный мужик. И Любе так лучше, – пояснил быстроговорящий Маскаев. Он был спокоен, деловит.

– У Петьки эпилепсия. А в Ижевске – больница. Хорошая. Там это лечат.

Борода его заметно поседела.

Совсем недавно моя ложка окончательно раскололась, словно был у прежнего её владельца, – дай Бог ему удачи! – изъян и вышел наружу. И я с сожалением стал привыкать к мельхиору.

Я не хотел писать о Маскаеве и не собираюсь. Он остался для меня закрытым. Есть такой сорт людей. Вроде, свой в доску, а что–то на дне прячет от других и от себя. Самое важное. Никого не пустит. Выговорится, потом ухмыльнётся и уйдёт. Глотающий слова, стриженый, красногубый…

    15 октября 2002

Ножевое

Я связан с вещами. Рядом с ними я чувствую себя потерянным и никчёмным. Сезонные обострения гонят из дому в рощи и луга. Внутренний тайный смысл сделанного руками человека – хитроумная ловушка для моей больной головы. Эта паутина опутывает меня с рождения. Так я связан с чужим прошлым через нож, подаренный мне бывшим зеком. И всё дело не в рукояти, но в лезвии. Лезвие–лезвиё – ударение на последней букве.

Рукоятка ножа – из цветного оргстекла. Удобная в прихвате, она создаёт лишь иллюзию власти над изогнутым клинком, готовым извернуться для удара. При наличии ножа в моей руке всегда появляется продолжение. Стоящий рядом человек становится объектом воображаемого удара. Яркая, живая картинка в деталях и подробностях… Я содрогаюсь, гоню эти помыслы. Понимаю, что это не мое, и страшный образ приходит, может быть, из адских глубин. Но мне не легче от этого.

У ножа свой путь. Пробьётся и найдёт. И увлечёт за собой хозяина. Скажут: неотвратимый ход событий, фатум.

Тот, кто отковал это лезвие, передал ему сияние и бездну, куда обрывается режущая кромка. Острый металл легко рассекает тёплую человеческую плоть.

Легко оборвать жизнь. Легко сорваться.

Ветеран войны с орденскими планками на пиджаке пьёт из трёхлитровой банки.

– Отец, дай глотнуть, – просит пьяный парень. Просит грубо. В банке, судя по всему, пиво.

Ветеран достал из кармана складень, открыл лезвие и убил просящего, отворив шейную артерию. А в банке был квас.

Один мой знакомый носит с собой ножичек, маленький с перламутровой ручкой. Скорее, декоративный. Мой знакомый возвращается с работы поздно, идёт пустырями. Однажды пристали хулиганы, сильно избили. С тех пор и завёл игрушку. Так спокойнее.

Ножи не держатся в моём хозяйстве. Потеряю или подарю кому–нибудь. За символическую плату. По поверью, ножи нельзя дарить, как часы, зеркала и тапочки.

Вспомнился мне один нож. Рукоять вырезал из берёзового капа мой знакомый мастер по дереву. А потом я вложил лезвие в дверную щель и сломал. Не держатся у меня ножи. И этот нож, что мне подарил бывший зек, я тоже потеряю.

    2002

Паспорт полости рта

– Пятый слева удалён. На шестом – коронка. Седьмой – мост. Удалён шестой справа. На пятом коронка. Внизу слева удалён четвертый, пятый… – крепкая позднесоветская старуха, ничуть не смущаясь пациента, затягивается беломориной, (sic!) мусолит пальцем у меня во рту, диктует медсестре в кокетливом белом халатике, – шестой… э–э–з …коронка на шестом, седьмой удалён. Такой молодой и без зубов! Иди погуляй!

Старуха удалила нерв, а новокаин не сработал. Я встаю из кресла, мокрый от пота, с прилипшей к спине рубашкой, пошатываясь, выхожу на улицу.

Городская стоматологическая поликлиника. Мне нужно санировать полость рта и вставлять протезы. Ничто так зримо и безнадёжно не подвергается распаду, как эти костные выходы, блещущие эмалью и радующие в ранней юности белизной.

Время ворвалось в мой рот подобно автомобилю, потерявшему управление. Четвертый справа раскалывается, и я, захваченный врасплох, теряю ещё одного бойца. На это место встанет новый солдат из блистающей анодированной стали.

Наконец, годам к шестидесяти, ротовая полость похожа на руины Парфенона. К восьмидесяти (если очень повезёт, и ты пройдешь онкологические и сердечные перевалы) это пустыня. И мою улыбку спасает пластиковый заменитель зубов, который я каждое утро достаю из стакана с водой. Оскал безупречный!

Иногда мне снятся страшные сны, в которых мои зубы разваливаются, оставляя обломки. Я просыпаюсь в поту, проверяю языком наличие, прихожу в себя…

Зубы – мой костяк, моя основа – не прочнее известняка среди подвижной стихии лимфы и крови. Ещё одна брешь в нижней челюсти: седьмой справа…

Первый зуб мне выбили обухом туристического топорика, когда мне было четырнадцать, второй я потерял, играя в баскетбол, третий, здоровый и крепкий, был удалён по ошибке розовощёким поселковым врачом. И я вставил себе стальные зубы и очень гордился хромированным блеском во рту.

В одном из моих отроческих снов у меня выпал зуб. Белый зуб и капелька крови… Через месяц умер отец. Вот они – вестники смерти! В старости, за редким исключением, белизна улыбки лжива: зубы – они слишком ровные. Но провалы щёк говорят о потерях. Моя матушка, умирая, выронила вставную челюсть изо рта. Искали в суматохе и не нашли. Так и похоронили.

Я с настырным любопытством вглядываюсь в мир. Я заливаюсь смехом и пускаю пузыри.

Мне всего лишь два месяца от роду. Мой рот беззуб и беззаботен.