Врачу: исцелись сам!

Олег Катышев, врач со второй терапии, которому было уже тридцать пять, тоже искал, искал и вот, наконец, ему показалось, он нашел себе подходящую подругу. Он раскинул перед этой женщиной все свои сети хвастовства и обольщения. Чистый павлин в период спаривания. И сработало. Потом утром проснулся, в уме пересчитал оставшиеся деньги, прижался к ней сзади, обнял ее, взял в руку мягкую грудь, уткнулся лицом в душистые волосы. Подумал: "Что я могу ей дать?" Ее папа, например, подарил ей машину, давал карманные деньги. Она никогда не бедствовала и не знала той жизни, когда надо каждый день добывать "хлеб насущный" – он всегда у нее был. Папа при знакомстве вполне мог спросить Катышева: какая у тебя зарплата? Такой вопрос в любой другой ситуации был некорректен, но в этой – вполне определен и оправдан, даже необходим. И он означал: "Я отдаю тебе свою единственную дочь, и хочу быть уверен, что она и мои будущие внуки не будут ни в чем нуждаться". Сказать про свою реальную зарплату у Катышева просто не повернулся бы язык, пришлось бы врать, но даже соврать намного не получилось бы. Еще и другой актуальный вопрос мог прозвучать: "Ну, и где вы будете жить?" – Правдивый ответ был: "Не знаю, наверное, у вас!", и такой правдивый ответ уж никак не подходил. Негде жить – так не женись! Есть ли у тебя какие-то перспективы в работе, возможность карьерного роста? Какой вообще может быть карьерный рост у врача? Заведующий отделением? Так это все равно, что ванька-ротный. Главный врач? Да это вроде уже и не врач вовсе – совсем другая, административная работа. Сам бы туда не пошел. Профессор? Это для учебных заведений. И даже не придумаешь про карьеру и перспективы. Они были очень туманные, просто очень, ну очень туманные… То есть никаких перспектив не было. Однако Катышев неожиданно для себя все же сделал ей предложение:

– Выходи за меня замуж! Выходи! Ты не пожалеешь! – последняя фраза, впрочем, прозвучала у него не слишком уверенно. Было совсем не факт, что она однажды не пожалеет. Зарплата у него была очень даже средняя, жить семьей было негде. А правило "С милым и рай в шалаше" – в современном мире давно не действовало. Всю жизнь работать, еще работать, гнуть спину на даче летом – на это могла пойти только женщина, у которой никаких других предложений не было и которой просто деваться было некуда, но не она.

Однако встреча с будущими родственниками прошла неожиданно гладко. То, что он работает врачом, да еще с тому же является кандидатом наук, будущего тестя привело в полный восторг, и он сказал, что подарит им на свадьбу двухкомнатную квартиру, которая, как оказалось, уже была как раз для такого случая давно прикуплена. И будущая теща тоже была в восторге. Оба родителя просто мечтали выдать дочь замуж. Совершенно не исключено, что это был просто первый приличный мужчина, с каким она появилась, а те, что были до него, представляли полный кошмар. Блинов об этом ничего не знал, просто у него возникло некое подозрение по этому поводу. Будущий тесть был состоятельный человек, деньги его не очень волновали и не были проблемой. Его волновала дочь. И еще ему нужны были внуки. А врачей он уважал по жизни. Еще бы: ученые люди! Сам он в свое время закончил только ПТУ. Да и то с трудом.

Однажды во время посещения родного городка прямо на улице Борисков встретил Сашку Лютикова. Лютиков был у них в классе самым маленьким, но довольно активным и хорошо учился. Посидели с ним в местном кафе, причем Лютиков угощал. Он рассказал, что работает заведующим каким-то там отделом в районной администрации. Видно было сразу: процветает. Говорил, что ничего особенно делать не надо, выпрашивать тоже не нужно – сами приносят. Они уже приучены всеми предыдущими поколениями жителей России. Отказаться от денег – и трудно, да и неприлично. Люди дали, ты взял и им от этого спокойнее. Это как наш вариант восточного бакшиша. Без этого никуда – национальная традиция.

– Я бы и без этого сделал, и так нормально платят. Еще через жену держу магазин. Но дают – бери, как откажешься? В России так принято. Главное специально ничего не вымогать. Люди знают: есть земля, ее кому-то обязательно отдадут, но первее отдадут тому, кто хоть что-то даст.

Другой одноклассник, который хоть как-то изредка проявлялся, Лешка Романов, работал водителем-дальнобойщиком. Он обожал придорожных проституток. Борискову доводилось несколько раз ездить по трассе на Москву на машине. Действительно там стояли проститутки, причем некоторые явно школьного возраста. Нарочито яркий макияж, черные колготки, короткие юбки. И главное, это было почти бесплатно. Дальнобойщики их очень любили. Лешка не только дорожных проституток любил, но и ближних женщин своих менял постоянно. А кончилось тем, что как-то в районе Твери в какой-то придорожной закусочной на трассе познакомился с официанткой. У той официантки был ребенок – мальчик лет восьми. Они полюбили друг друга и когда встречались, ходили, взявшись за руки. Чем это кончилось, Борисков не знал (а может быть, даже еще и не кончилось), было известно только, что приезжал муж той женщины в Питер с командой друзей Лешку ловить и бить. Романов несколько дней прятался в своей квартире за железной дверью, они же караулили его в круглосуточном кафе напротив подъезда, ожидая, когда он выйдет. Он все же как-то незаметно выбрался и уехал в очередной рейс. Проблема, однако, так и не была решена. Опасность внезапного нападения все еще оставалась. Он стал искать знакомых в бандитской среде, чтобы прикрыли. Тут нужно было просто показать, что у него есть "крыша". Вспомнили знакомого парня из параллельного класса Кольку Гусева (Гуся), бывшего спортсмена, который в лихие девяностые сколотил группировку и контролировал половину родного города, стали искать его телефон. Гуся найти оказалось довольно просто: позвонили однокласснику, тот тут же продиктовал искомый номер мобильника. Гусь даже обрадовался, тут же принял решение, хотя сразу же и попросил кое-чего отвезти в Москву. Кратковременной демонстрации силы в виде джипа и черного БМВ с внушительными ребятами оказалось вполне достаточно. Никакой стычки даже не произошло. Те так и уехали ни с чем.

Был еще такой одноклассник Саша Игумнов. Реально талантливый человек. Еще в школе он великолепно рисовал, хотел стать художником, но почему-то поступил в училище подводного плавания имени Ленинского Комсомола, закончил его и много лет служил на атомной подводной лодке. Однажды у них на лодке случилась серьезная авария, и ее с огромным трудом притащили на базу. Командир и его заместитель даже получили Героя, но больше из экипажа никто ничего не получил, даже медалей. В другой раз на лодке, прямо в рубке управления случился пожар, с которым они с трудом справились сами, но не сообщили о нем на базу, потому что по этому случаю неизбежно были бы сделаны оргвыводы – без этого в армии просто не бывает, и звездочки точно слетели бы. Хотели сразу вернуться домой и там починиться окончательно, однако неожиданно получили приказ: без захода на базу идти на учения, а к ним зачем-то была послана комиссия. За самое короткое время следы пожара были наскоро замазаны краской, завешены, а членов комиссии с первых их шагов на подводном крейсере начали поить спиртом. Был еще один эпизод, когда, будучи замечательным рисовальщиком, он выпустил юмористическую стенную газету, где изобразил девушку топ-лесс, причем спиной к зрителю и там же нарисовал глядящего на ее в бинокль морячка. Газета была усмотрена каким-то гнусным типом из политуправления, и вдруг пошел дикий хай, что на лодке "при попустительстве" происходит чуть ли не умышленное разложение коллектива. Газету эту тут же изъяли, повезли в штаб, а Игумнову реально грозила потеря звездочки. Спас положение какой-то адмирал из штаба, который, поглядев на рисунок, расхохотался и сказал: "Вы что, сдурели, это же полная ерунда. Отстаньте от человека!" Было удивительно и чудесно, что среди привычных тупых дуболомов оказался хоть один человек с мозгами. Эта непреодолимая, даже какая-то нарочитая тупость начальников была, пожалуй, самая страшная и, увы, наверно, вечная черта армии, в которой он служил.

Игумнов был спокойным человеком, с ненавязчивым ироничным юмором. Характером он напоминал Борискову его родного дядю Колю. Дядя Коля всю жизнь был шпионом за границей, и будто бы даже какое-то работал под прикрытием в Америке, но там его раскрыли. Родственникам сказали, что он умер при исполнении служебных обязанностей и даже соорудили ему могилу, где он и был похоронен позже, когда умер по-настоящему. Борисков мало что знал о его жизни, известно было, что он еще сколько-то времени работал в Японии, и там его снова раскрыли американцы, и его оттуда вывозили на нашем танкере. Когда дядя Коля уже был в отставке, он жил в Петербурге и под Вырицей у него была дача. Он был совершенно лысым, ходил всегда в кепке, сам был небольшого роста. Как-то они с его родным младшим братом, дядей Васей, в противоположность ему огромным детиной под два метра ростом, ехали на последней электричке на дачу. В вагон, как это водится по выходным, влезла подвыпившая компания с гитарами, стали орать песни. Оба дяди, вместо того, чтобы перейти в другой вагон или сидеть молча, конечно же, сделали замечание. Те полезли в драку. Первым вступил в бой, конечно же, дядя Вася – как самый большой, – и ему здорово досталось, и тогда вступил дядя Коля. Уже через несколько минут хулиганы умоляли их отпустить и выкатились из вагона на следующей остановке. Борискову и сейчас становилось смешно, когда он вспоминал, в каком виде дядья тогда приехали и к ним: мрачный дядя Вася с синяками под обоими глазами, с распухшим лицом, а рядом как всегда улыбающийся (западная привычка) дядя Коля в своей неизменной кепочке и без каких-либо видимых повреждений. Как-то он приехал уже к Борисковым на дачу в мае, привез хороший коньяк, закуску, попросил: "Давай, Серега, сядем-ка в саду, не хочу я в доме. Ящики какие-нибудь придумай, или табуретки…" Они устроились под цветущими яблонями, хорошо посидели, осыпаемые белыми лепестками. Это был последний раз, когда Борисков видел дядю Колю. Дядя Коля был двоюродным братом отца Борискова. Виктоша его просто обожала.

А года два назад на том же кладбище, где теперь лежал Геныч, только с другого края хоронили еще одного одноклассника Вовку Талызина. Парень был далеко не отличник, хулиганистый, но по жизни человек очень хороший. Жил он в деревне Покровке недалеко от города и каждый день ездил в школу и из школы на автобусе по проездной карточке. Борисков уже потом во взрослой жизни много раз проезжал эту деревню на машине – ехать оттуда до города было всего-то минут десять, – а тогда казалось, что Вовка живет очень далеко. У них там, в деревне, был сельский клуб под стандартным названием "Колос", где в будни иногда показывали кино, а по субботам были танцы, на которых происходили жесточайшие драки. Отлупленных выносили за руки и за ноги и тут же складывали, или же скидывали их в заросли крапивы и полыни за клубом. Но главные бои развертывались сразу после окончания танцев на ближайших улицах – выяснялись отношения. Это было что-то вроде традиционного местного спорта. Борисков с Талызиным всегда были в дружеских отношениях, но сразу после школы пути их разошлись. Борисков только однажды его случайно встретил где-то в стельку пьяного.

Потом знакомый мент рассказал, как все было с Вовкой, то есть, как эксперт все описал в деле. Они – Вовка с приятелями – сидели у него дома за столом, пили, затем отчего-то разругались, и один ткнул Вовку вилкой в горло. Вовка и боли поначалу не почувствовал по пьянке, рукой отбил – четыре глубокие царапины засочились кровью. Он вскочил, пытался убежать от них – все пятки у него были в крови. Потом они его свалили на пол, прыгнули ногами со стола на лицо и проломили переносицу.

Года три назад однажды позвонил другой товарищ по школьному детству Коля Мандрыкин. Вот он действительно попал в страшную историю. Его дочку, учившуюся на первом курсе института и жившую в общежитии, посадили на героин. Из дома стали пропадать вещи. Мандрыкин, конечно, сразу забрал ее из института и запер дома. Он одно время пытался вообще не выпускать ее из дома, с криками и скандалами запирал ее в квартире на ключ, но она спускала с балкона нитку и ей внизу привязывали "герыч" и шприц, и она его к себе затаскивала в окно. Пока в долг. Торговцы наркотиками даже приходили к Мандрыкину требовать ее долги. Оказывается, весь, в общем-то, небольшой городок был пронизан системой, накрыт сетью сбыта наркотиков, на которой кормилось куча народу. Происходила какая-то вахнакалия преступного мира: сутенеры, бандиты, рэкетиры, воры, наркоманы. Это был целый слой населения, которые знали друг друга, тут же узнавали себе подобных среди любой толпы. Такой наркоман приедет в любой город России и тут же достанет дозу. Он каким-то образом мгновенно узнает, где ее можно купить. Мандрыкин считал, что их надо всех убивать, и, казалось бы, действительно, чего их жалеть – ведь бесполезные, злые люди. Будучи токарем, он даже переделал газовый пистолет под боевой. Говорил несвязно: "Издалека из него, конечно, не попадешь, а с близи, в упор – без проблем!» А если будут менты задерживать, говорил, подорву себя гранатой. «Это – как зараза, опухоль, они убивает все, к чему прикасаются. Общество начинает гнить. Вчера видел, как наркоманы на улице отобрали у девчонки мобильный телефон, толкнули, ударили головой о стену. Потом побежали в темноту парка. Их всех надо убить. Они все заражены! С чего это они вдруг свободно ходят по улицам?" – Его буквально трясло. Дочку Мандрыкина тогда устроили в наркологическую лечебницу, и что было дальше, Борисков не знал и спрашивать боялся. Предпочел быть в неведении.

А из девчонок Борисков однажды летом встретил на рынке лишь Иру Варапаеву. За двадцать пять лет из просто крупной и веселой девчонки она превратилась в огромную накрашенную бабищу с большими грудями, которые, если бы не лифчик, отвисали бы, наверно, чуть ли не до колен. Замечательная была женщина. Как-то однажды уже лет десять назад они с ней покувыркались очень даже неплохо.

Кстати, окончив школу, Борисков, в общем-то, быть врачом поначалу вовсе и не собирался. Он даже записался на подготовительные курсы в электротехнический институт и регулярно посещал их, проживая в это время в родственников на Петроградской. С факультетом он никак не мог определиться и еще никак не мог сфотографироваться, поэтому и документы не сдал. В конце июля, случайно проходя мимо Первого медицинского, зашел туда и вдруг неожиданно для себя сдал туда документы. Мыслей и мотиваций своих по этому поводу он теперь совершенно не помнил. Все получилось несколько случайно. Экзамены тоже сдал без проблем.

Кто-то из ребят как-то ему на это попенял: "Вот ты, Серега, не по призванию пошел в медицину, а вот я – по призванию!" Иногда Борисков думал, что пойди он в другой институт, скажем в ЛЭТИ, то есть вовремя тогда сфотографируйся, жизнь его была бы совершенно другой. Он мог бы стать программистом, зарабатывать приличные деньги, он никогда не встретил бы Софьи, Киры и наверняка был бы теперь женат на другой женщине. Однако поступил он именно в медицинский.

Потом был бесшабашные первый и второй курсы, закадычные тогда друзья-приятели Дима Оленев, Андрей Салтыков, потом стройотряды, другие друзья, поиск любви. Второе институтское лето Борисков провел в стройотряде в Северном Казахстане. Ехали тогда в Казахстан специальным эшелоном и как-то уж очень долго. С каждым днем все сильнее жарило солнце. В одном городке стояли чуть не полдня, даже сходили там в кино. Отряд стоял в селе Николаевка. Строили там школу. Борисков приехал туда с длинными, чуть ли не до плеч, волосами, но в первый же день его послали работать на растворо-бетонный узел, и от цементной пыли и пота волосы его на голове к вечеру буквально закаменели, как каска, он даже голову не мог почесать и ему пришлось в тот же вечер постричься наголо. Сильные, несущие пыль ветры, жара, мухи, запах коровьего навоза – таким запомнилось то лето. Помниться, в какой-то день случилось полное солнечное затмение. Они наблюдали его сквозь закопченные кусочки стекла. Было странно видеть, как на землю посередь дня опустились настоящие сумерки. Душными ночами ходили купаться на карьеры, прыгали с высоты в воду. Борисков прыгать вниз головой не рисковал, а были ребята, что сигали со скалы ласточкой. А прыгать приходилось в темноту, вроде как должно было быть очень глубоко, но Борискову все равно было боязно. Он прыгнул "солдатиком", да и то падал с замиранием сердца. Было очень темно, назад шли по дороге чуть ли не на ощупь.

В один из выходных дней собрались за грибами в лес на сопки. Идти со всеми за грибами им с Вовкой Колпачевым был лениво. Решили и не ходить. Залегли спать на стогу. Ярко светило солнце, небо было пронзительно голубое. Это был один из счастливых моментов жизни. Проснулись, когда услышали в отдалении голоса.

Из Казахстана возвращались тоже на поезде. После отвальной целый день отпивались кумысом.

Из таких поездок в стройотряды были вынесены интересные впечатления, одно из которых состояло в том, что оказывается, в стране царит полный бардак.

Все эти два года что-то в Борискове неуклонно менялось. Что потом были какие-то два года – не заметишь как и пролетают, а тогда это было очень много. Это был важнейший период жизни, становления. Ты проверяешься, кто ты такой есть на самом деле. Жил сначала на съемных квартирах, а потом в общежитии с негром из Ганы – Томасом. Томас считал себя старожилом, а значит хозяином комнаты и пытался наводить дедовщину. Такие ввел порядки. Борискова поселил в глубине комнаты – у входа, сам жил за ширмой, где окно. Часто приводил к себе девок, всю ночь они шумно трахались, мешали Борискову спать и заниматься. Постоянно происходили и другие мелки стычки. Наконец, Борискову это надоело и он, по совету опытного товарища, запер дверь и избил Томаса. После этого они с Томасом стали лучшими друзьями. Самое поразительное, что избиение не вызвало никаких обид. Томас Борискова сразу зауважал. Жилищные условия Борискова тут же улучшились. Комната мгновенно была перепланирована. Теперь, перед тем чтобы кого-нибудь притащить из женщин, Томас всегда спрашивал разрешения, а иногда и Борискову предлагал присоединиться.

Впрочем, была одна самая умная девочка в группе, которая по-тихому договорилась с комендантом, платила ей сколько-то денег и жила в комнате совершенно одна. Возможно, там кто-то еще формально и числился – что сделать было не сложно. Впрочем, она это дело не афишировала, чтобы никого, и прежде всего себя не подводить. Родители присылали ей достаточно денег, но она дежурила медсестрой и вовсе не из-за денег, а чтобы получить сестринскую практику, которая для будущего врача всегда чрезвычайно полезна.

Шло время, но любви все еще не было.

На следующий год был уже Мурманск, и там девушка Маша. Казалось, вот она, любовь. Но это было только предчувствие любви, нега предлюбви, и лишь потом она пришла, любовь. Начались метания, неудачи, соперничество. Плохие поступки, неправильные решения, имевшие отдаленные последствия. Именно тогда в его жизни появилась Наташа. Тогда он вел дневник, и в тот день там появилась такая запись: "Что-то случилось". Он поначалу даже не понял, что это такое, а просто подсознательно пытался постоянно быть с ней рядом и хотя бы случайно коснуться, узнавал ее по шагам. Он тогда совершенно еще не знал, как это – любить и не представлял, что с этим делать. Ревновал ее ко всему миру. Потом появился и первый настоящий соперник. Фамилия его была Бурков. Коля Бурков в общем-то был нормальный парень, но в отношении женщин идея Буркова была проста и глобальна: "Переспать со всеми". Борисков ненавидел его до сих пор, а тогда – просто видеть не мог, как-то шел поздно вечером по проходу между корпусами к общежитию, и вдруг подумал: вот тут подкараулить бы его и дать по темечку молотком. Это была просто случайно промелькнувшая мысль, но потом Борисков подумал, что наверняка есть люди в схожих ситуациях, которые такую идею вполне могут воплотить в жизнь. Жизнь человека чрезвычайно хрупка, и это притом, что иногда люди выживают в каких-то совершенно невероятных ситуация, например, при падении с большой высоты без парашюта – с самолета. Борискову казалось, что число неявных убийств значительно большее, чем представляется. Алкоголику жена или соседка могут дать отравленную водку, и потом сказать, что он сам ее где-то купил. И докажи тут умысел. Могут быть превышены дозы сердечных препаратов, человек, будто бы поскользнувшись, может выпасть в окно при мойке стекол, угореть, якобы случайно быть убитым током, не выбежать при, казалось бы, случайном пожаре. Наверняка существуют научные способы выяснения истины, но в случаях, когда причина ясна и явного умысла нет, ситуация неразрешимая. Потом Борисков снова был с Наташей, но всегда оставалось ощущение, что это вот-вот кончится.

Борискова всегда поражала такая разница видения мира, когда ты любишь и когда не любишь. Он помнил тот день, когда впервые встретил Наташу. Сначала было обычное утро, потом они с ней встретились, куда-то прошли вместе, и все изменилось, и трудно было уже вспомнить, как это все было и чувствовалось до нее. С этого момента вся жизнь Борискова была разделена на период "до Наташи" и "после встречи Наташи".

Борисков всегда обожал лето и жару. В тот год на город упала жара. Эти несколько дней, реже неделя лета, запоминаются надолго, их потом помнят целый год. Наташа в такие дни приходила домой, скидывала с себя все и, пока не залезала под душ, какое-то время слонялась по дому босиком и совершенно голая. В этот самый момент или сразу после душа ее можно было прихватить. Борисков караулил ее по дороге от ванной до спальни. Это была их давняя летняя игра. Наташа делала вид, что сердится, поскольку потом приходилось снова идти мыться. Иногда потом уже оба болтались по дому голышом.

Спать было невозможно, одеяло прилипало к потному телу. Спали тогда полностью нагишом – даже в трусах казалось жарко – лишь под одной простыней. Народ ночами шлялся по улицам. Купались всюду, даже в заливе, рискуя на мелководье распороть ногу об осколки бутылок. Огромное количество пива было выпито, тонны мороженого съедено. Лучшим местом были прогулки по реке. Продавцы в магазинах имели вид вареных раков. Они одурели. Свободная от предрассудков молодая публика перла в шортах и в майках, а некоторые даже пояс голые шли прямо в метро. Парень в вагоне выразился странно:

– Жара дома стоит. Собака ходит с открытым лицом.

С тех пор институт в памяти Борискова был связан только с любовью. Все остальное помнилось крайне смутно.

Наташа тогда какое-то недолгое время подрабатывала в справочной скорой помощи. Борисков однажды там у нее был. В большом зале гудели голоса: "Скорая" – слушаю вас!.. Фамилия? Адрес? Возраст больной?.. Как зачем? Может быть, ей надо педиатрическую бригаду… Я не грублю, почему это нельзя спрашивать у женщин возраст?.." За стеклянной стеной в справочном тоже все кипело. "Как, говорите, фамилия?.. Так… Домой не пришел? Когда? Пятнадцатого? Одну минутку… Сколько лет? Тридцать четыре? Одет был как? Красная рубашка была? Синяя куртка? Та-а-ак… Пятнадцатого вечером был с подобными приметами доставлен во второй городской морг. Съездите туда, может быть, ваш… Телефон запишите…"

Отношения Борискова с Наташей претерпевали разные этапы. Как водится в юности, на них огромное влияние оказывали книги, друзья и музыка. Так Наташа однажды послушала одну эмоциональную песню (кажется «I Will Survive») и вдруг заявила Борискову: "Я от тебя ухожу!"

Именно в период учебы в институте стали проявляться и некоторые неприятные вещи. Стало понятно, что есть талантливые люди, а есть не очень. Есть трудолюбивые, а есть – ленивые. Поначалу многие собирались стать хирургами. В этом был определенный романтизм, однако потом Борисков заметил, что когда резали лягушек и вставляли им в аорту тоненькую канюлю – у него это никак не получалось: сосуд рвался, а соседка по столу своими тоненькими пальчиками сделала это играючи. Другие руки. Борисков начал чувствовать и понимать, что есть вещи, которые он сделать не может.

На пятом курсе в зимние каникулы Борисков, решив подработать денег, поехал в Новгородскую область. Строили там в одной деревне телятник. На беду все это время стояли жуткие морозы – за тридцать. Вода в умывальнике за ночь замерзала. Самое жуткое было возвращаться после работы через поле к деревне. Мороз там, на поле, был вообще ужасный – воздух обжигал лицо, снег визжал под валенками. Выли волки. Воду для строительного раствора приходилось постоянно греть. Строить в такие холода, наверняка было просто нельзя, но деваться было некуда. Другого времени не было. И как-то строили. Правда, Борисков получил небольшое обморожение кожи рук между рукавицами и ватником. Наташа его лечила.

Учеба шла своим чередом, и по мере обучения окружающий мир менялся. Понимание строения человека изменяло отношение ко всему и все восприятие вселенной. Тогда это воспринималось очень остро. Он как-то попытался рассказать об этом Виктоше, но она его не поняла, и Борисков заткнулся. Виктоша не могла этого понять в принципе. У них, «технарей», ничего подобного не было. Медицина – клановая специальность. Это и особая система обучения и особое восприятие действительности. Виктоша раздраженно сказала на это, что Борисков бредит. Возможно, она и была права.

Был на курсе и свой доморощенный поэт Петя Заслонкин. Он писал (правильнее будет сказать, строчил) стихи, которые из него хлестали, как вода из брандспойта. Заслонкин обожал всякие праздники и дни рождения, к которым всегда сочинял чуть не целые поэмы с рифмами типа "поздравляем-желаем", непременно выступая на всех застольях. Народ был в восторге: еще бы – свой поэт. Кроме того, недавно оказалось, что теперь Заслонкин создал и ведет собственную интернет-страничку, которая была буквально забита написанными им стихами и поэмами. Кто-то, возможно, их и читал. Судя по счетчику, иногда даже два-три человека в день на его сайт заходили.

Особенно Заслонкин любил что-нибудь сварганить к Восьмому марта. Всем девушкам в своей группе он сочинял индивидуальные стишки в открыточку, типа:

Пусть солнце из окна,

С гвоздей сверзятся рамы.

Тебе посвящена

Моя кардиограмма.

или еще Борискову запомнилось, застряло в памяти стихотворение из одной такой открыточки:

Когда-нибудь вспомнится что-нибудь

Типа: патанатомия.

Чья-то физиономия.

Анныивановнино ворчание.

Перед зачетом отчаянье.

И солнечный блеск нечаянно

Сквозь кленов листву замечаемый…

И этот вечер,

Как фотоснимок засвеченный.

На рояле оплывшие свечи.

До встречи, друзья, до встречи!