По стопам маргинала. Роман

Впоследствии они не были только физическими. У них оказалось общее увлечение – туризм, благодаря которому появилась прочная привязанность. Тем же летом они отправились в многодневный поход по Северной Осетии с приятелями из первомайской компании. Их дружеская спайка помогала при восхождении на ледники, при переходах через бурные холодные горные потоки в темных лесистых ущельях рек и речушек. Много было романтики на перевалах у костра, когда после вкусно пахнувшей, слегка подгоревшей еды из консервов и местных овощей, следовал ароматный свежий чай. Конечно, звучали разные забавные рассказы, пелись песни под бардовскую гитару. И неизменные танцы перед сном. Лежа в спальных мешках рядом, они смотрели на удивительно черное небо в ярких изумрудах звезд и мечтали. Потом кто-то из них от усталости проваливался в крепкий сон и завлекал туда же другого, счастливого от ожиданий. Даже в грезах ему не верилось, что это все для него.

По возвращении в Москву они продолжали встречаться, а выходные дни проводили вместе на природе. Когда на следующий день она звонила ему и спрашивала, как доехал, он шутил: «по шпалам». Со временем родители стали напоминать о том, что пора оформить их отношения. На это у обоих был один ответ: «Нам и так хорошо». Однако случилось то, что должно было рано или поздно случиться: после второго аборта здоровье Лины резко ухудшилось и, по рекомендации врача, ей был прописан постельный режим. В результате их встречи стали редкими и только у ее кровати в присутствии кого-то из родственников. Иосиф затосковал по любимой, не находил себе места по вечерам и, наконец, решился: придя с букетом красных роз и подарком – обручальным золотым кольцом, он попросил у ее мамы, Софьи Ароновны, руки дочери. Предложение было принято со вздохом облегчения. В знак согласия все обнялись и расцеловались.

Свадьбу сыграли в ресторане в присутствии родственников и друзей. Прямо оттуда молодые отправились на туристическую базу в районе озера Селигер. Весело проведя там время, они вернулись через неделю в отведенную для них комнату в четырехкомнатной квартире. Там проживали кроме них бабушка, Ревекка Моисеевна, ее дочь, Софья Ароновна с гражданским мужем, Анатолием Викторовичем, моложе ее на двенадцать лет. Его просто звали Толя за покладистый характер, а когда хотели подколоть, называли бойфрендом. Так однажды прокричала ему жена за систематические опоздания на обед: «Мне нужен бойфренд, а не холодный расчет в пижаме». В чуланчике при кухне он, главный экономист в проектном институте, делал «левые» расчеты по заказам другого института.

Женщина без комплексов с жестким вспыльчивым характером, Софья Ароновна умела сказать правду в глаза, но в воспитании дочери придерживалась правила уважать право на личную жизнь. В связи с этим доверяла ей и не вмешивалась, даже когда ее женская интуиция подсказывала: «Здесь что-то совсем не то». Иосиф скоро отметил для себя разницу в характерах его тещи и ее матери, скрытной, очень бдительной пожилой женщины. Ревекка Моисеевна придерживалась строгих норм морали, в связи с чем нередко возникали ссоры по разным пустякам, особенно, между ней и внучкой. Бабушка очень сердилась, когда Лина заходила в чуланчик к Толе с каким-то вопросом, житейским или по учебе, например по высшей математике. Если чуть задерживалась там, она громко стучала в дверь, звала помочь в чем-то, а не «болтать» и терять время на разговоры.

Приход зятя не изменил заведенный порядок вещей в доме; за исключением комнаты молодых, куда удалось уместить двуместный диван вместо кушетки, но при условии, чтобы оставался шкафчик бабушки и два стула. Вся эта проза мало интересовала нового члена семьи, главное, что в квартире установилась непринужденная обстановка. За обеденным столом в выходные дни и в будничные вечера происходили беседы на разные темы, включая студенческие. Иосиф чувствовал себя вполне комфортно в них. В том же салоне он и Лина готовили свои домашние задания за уже убранным столом, другие члены семьи обсуждали телевизионные передачи. Конечно, были общие семейные прогулки с родителями, посещали кинотеатр, кафе. В общем, в откровенных разговорах раскрывались маленькие и большие секреты родственников.

Однажды прозвучал веселый каламбур Софы, так теща просила ее называть для простоты общения, о двух Иосифах в их жизни. До него у них был другой, более старший Иосиф, с которым мама Лины работала в одном институте. Она была там бухгалтером, Иосиф-старший, для краткости, преподавал физику на кафедре. Вначале он подружился с мамой, стал приходить к ней в гости с женой и познакомился с ее дочерью. После развода с женой такие посещения превратились в обычное явление. Бабушка готовила его любимые оладьи из тертого картофеля – «драники», а Лина поздним вечером провожала «друга семьи» до автобусной остановки «дохнуть» свежего воздуха после душного салона. Таким образом, она тоже подружилась с ним, старше ее на семнадцать лет. Особенно после поступления в институт, в котором он заведовал кафедрой. Лина была откровенной, как мать, и не скрывала от мужа, что иногда встречалась с Иосифом-старшим, потому что простила. У него была уважительная причина не придти на свидание с ней: заболела его дочь, которую пришлось срочно везти в больницу.

Наш герой в тот раз отшутился, но затаил тревожную ревность в душе. В свои двадцать три года, воспитанный на строгой морали мамы и понятий двора о женском целомудрии, он наивно не мог представить себе, как близкий друг мамы мог быть в такой же близости с дочерью. Поэтому требовал от жены более подробных объяснений о ее связи с тем Иосифом-старшим. Ничего не скрывая, она рассказала возбуждающие детали ее интимных отношений с другим Иосифом. Он слушал и глотал слезы ненависти; не однажды злоба, кипевшая в сердце, взрывалась негодованием. Он терял терпение и был готов убить ее за измену. Но неспособный на подобный шаг в силу характера, он прекращал пытку себя и ее, решительно заявлял, что уходит навсегда, что жить с обманом – не для него. Немедленно подаст на развод. В тот же миг на лице Лины появлялось испуганное выражении, она что-то отчаянно произносила полушепотом, а потом вдруг, поймав его движение, прижималась всем телом и сладострастно произносила: «Нет, ты, только ты мой самый любимый, самый необыкновенный. Без тебя нет жизни. Прости, прошу, прости; навсегда только твоя. Люблю». От ее слов его охватывала сладкая истома, он сдавался и оба сливались в страстном желании секса. Потом, с угрызениями совести, приходила на ум неубедительная отговорка: «У каждого – свой скелет в шкафу». Легко отходчивый человек, он прощал и забывал ради их счастья.

Однако конец бывает всему. Об этом напомнила ему Света, давняя подруга Лины и свидетель при их бракосочетании во Дворце на улице Грибоедова. Они встретились в коридоре редакции, где Иосиф подрабатывал внештатным корреспондентом. Она остановила его в коридоре для разговора без свидетелей и сказала:

– Ты знаешь, твоя жена изменила тебе с твоим дружком Семеном, да еще где? На вашей супружеской постели. Эх ты, дублер!

– Как это? Откуда ты знаешь? – переспросил заплетающимся от неожиданности голосом и подумал: он же коллега по работе внештатником, а еще раньше сдавали вступительные экзамены в институт, «обмывали» первую сессию, а потом первые гонорары в редакции.

– Бабушка Рива, – последовал быстрый ответ, – мы старые друзья. Меня и внучку она забирала из школы. Эх, рогоносец, даже ни разу не спросил Линку, о чем она долго беседует с твоим приятелем по телефону. Бабушка все слышала, она не станет клеветать на внучку. А этот Семен – прохвост и мерзавец.

– А, вот оно что, – мелькнула догадка в его голове. Он вспомнил незначительный, по его мнению, эпизод. Они с Линой решили купить в комнату небольшой письменный стол для занятий, чтобы не занимать обеденный стол в салоне своими книгами. Он сказал об их решении за обедом в воскресенье, однако ответом на него было молчание. Иосиф принял его за знак согласия и вскоре купил и установил стол на место бабушкиного шкафчика, его же выставил на свободное место в прихожей. На другой день заметил, бабушка перестала с ним здороваться и старалась не появляться в салоне, когда он находился там. В суете дел забывал об этой «странности», не обращал внимания и на то, что в семье стали муссироваться слова Софы о молодых людях с чрезмерными амбициями. К ним он был глух. И вот сейчас все прояснилось.

– Стоп! – вразумительно ответил Свете, глядя ей в глаза – что могла видеть бабушка Рива, полуслепая и плохо слышащая женщина, занятая проблемами своего здоровья.

– Напрасно так думаешь, ты бы видел, с какой печалью она высказывала мне пикантные вещи, о которых просто неудобно говорить женщине. Сам должен разобраться со своим другом. Меня это не касается, вообще. Но скажу тебе такое, что может заставить Семена сказать правду. Во-первых, спроси его, чем занимался у вас после телефонного разговора с Линой, в два часа дня неделю тому назад. По ее приглашению он приехал посмотреть ваши готовые свадебные фотки. «Они так мило беседовали», – сказала бабушка Рива. И второе, напомни ему, как он, абсолютно голый, вышел из туалета на виду бабушки Ривы. Даже не постеснялся, бессовестный. Все, нечего больше добавить. Сам убедишься, если не дебил.

– Ну, спасибо за аванс, – вспыхнул от обиды Иосиф, – уж точно разберусь во всем. Обещаю.

– Извини, конечно, за прямоту, но иначе не могу. Для меня быть свидетелем на свадьбе – кое-что значит, не в пример твоему свидетелю, развратному Семену. Вообще, даже противно вспоминать, как он умильно смотрел на женщин, эти улыбочки. Но за Линку просто очень обидно: никак не ожидала от нее такого. Мы больше не подруги; вот только не знаю, как буду теперь смотреть в глаза ее мамы, не представляю. Ладно, будь. Прощай.

Когда Семен вернулся из командировки по заданию редакции, они встретились у кассы во время получения внештатными репортерами гонораров. Иосиф не позвал, выжидал когда тот заметит его и обнаружит на лице виноватый взгляд или неуверенное движение человека с угрызениями совести. Он верил еще в нравственность отставного офицера, его словам о «чести офицера», которые Семен любил вставлять при случае. По мнению Иосифа, человек с таким богатым багажом красивых слов не мог не покраснеть, увидев его.

Однако обидчик его не замечал или делал вид, что не видит, стоял намного впереди в очереди и привычно развлекал мрачноватую пишущую братию новостями и всякими подробностями, которыми живет репортер. Он был из тех людей, которые неспособны молчать в окружении себе подобных, заводил разговоры и с теми, с кем не был знаком. Через короткое время был уже на «ты». Общительность позволяла ему быстро устанавливать связи в редакциях, его бойкая речь с нецензурной лексикой, к случаю, отвлекала от однообразного труда и текучки дел. В общении бывший офицер не забывал показать себя преданным своему долгу гражданином, ответственно относящимся к порученному делу, пусть и на внештатной службе. Без осечки действовали его фразы о роли СМИ в воспитании советского человека в духе патриотизма и любви к родине. В присутствии женщин обязательно звучали эпитеты о новой роли женщины в обществе полной эмансипации.

Выпускник энского военно-артиллерийского училища, Семен Щербина не очень преуспел в освоении военной науки, зато был успешен с женщинами. Может быть, поэтому командование направило новоиспеченного офицера на охрану дальних рубежей родины, на Курильские острова. Так это или не так, но через несколько месяцев выяснилось, что здоровью вновь прибывшего младшего лейтенанта очень вредят местные условия и климат. Врачи во Владивостоке, куда прибыл Семен на лечение, в итоге приняли решение комиссовать его из-за проблем с желудком. Будучи отчислен «под чистую» из рядов армии, он, не заезжая к матери, в родную Самару, приехал в Москву и быстро женился на Вере, ткачихе с фабрики «Московские зори». У него с ней была переписка со времени учебы в училище. Но их совместная жизнь оказалась недолговечной, они развелись. Семен оставил «простоватую» Веру после того, как в его паспорте появился штемпель о московской прописке.

Холостяком бывший офицер ходил менее недели, его подругой, потом женой стала корректорша Надя из газеты «Московская правда». С ней он развелся из-за прозаически громкого храпа во сне. Следующим предметом его страсти стала Роза, кассирша в универмаге и хозяйка отдельной двухкомнатной квартиры. Их брак был оформлен лишь спустя полгода, на основании известного Постановления, предусматривавшего такой срок для тех, кто был уже не однажды в браке. Это не одобрялось, хотя и не преследовалось, как многоженство, например.

Где бы ни появлялся Семен: на работе, в Университете, в гостях или на свадьбе, он был всегда в своем офицерском кителе. Он не менял его, даже когда жена купила ему вполне приличный костюм. Более того, злосчастный костюм стал причиной скандала. Друзья знали, что самый ценный подарок для него – конверт с деньгами. Их никогда не хватало; он обычно брал взаймы и отдавал частями. Всегда в компаниях, он тратил деньги на выпивку в редакционных «закоулках» с друзьями по учебе, просто с незнакомыми выпивохами в пельменной, не жалел денег и на полюбившуюся ему женщину.

Что удивительно, спиртное никак не отражалось на его работоспособности, или на занятиях в Университете, или в библиотеке, где он готовил домашние задания для заочника, а также нередко дорабатывал репортерские интервью и статьи. Если, конечно, не отвлекла очень «впечатлительная» незнакомка за соседним столиком. Офицер, недавно из «горячей точки», находил время познакомиться с ней где-то в уголке храма науки и провести приятно время. Однако не забывал позвонить жене и сказать о ночном дежурстве в редакции в связи с поступившим «горячим» материалом.

Когда Семен заметил Иосифа в очереди, то крикнул с наигранной веселостью:

– Привет, старина! Давно не виделись, как поживаешь?

– Твоими молитвами, – неопределенно отозвался тот.

– Слушай, – энергично заговорил, приблизившись совсем близко, – у меня уйма материала после Омска. Надо срочно обработать и выдать: торопит редактор. Завтрашний выпуск. Зашиваюсь. Поможешь? Гонорар пополам, это обещаю, идет?

– Ты вот, что, – сдержанно процедил Иосиф, – для начала обмоем этот, а потом потолкуем о том…

– Согласен, – нетерпеливо перебил его Семен, – и поспешно вернулся к кассе.

За время их студенческого знакомства Иосиф увлекся внештатной работой репортера в редакциях Госкомитета радио и телевидения. На свои гонорары, купив в складчину вино, они обычно отмечали это событие в кафе, если там не было дружинников. В то время строго соблюдался запрет на распитие спиртного в общественных местах, за этим строго следили и дружинники с московских предприятий, их с красными повязками посылали на дежурство для «соблюдения порядка» на улицах, в заведениях Общепита. Встреча коллег-«внештатников» за вином стала традиционной еще потому, что в эти часы можно было обменяться студенческими и житейскими новостями, анекдотами и прочим, а для Иосифа такое общение служило источником познания специфики репортерской работы. Семен ее оперативно осваивал в разговорах с редакторами и на факультете журналистики МГУ. «У меня врожденное чутье языка,» – любил он повторять. Иосиф учился у него излагать материал в ясной и краткой форме.

Таким образом, получив свои гонорары, коллеги привычно направились обмыть его в ближайшем кафе. Каждый ощущал неизбежность крупного разговора, но интуитивно старался не выдать себя неосторожным словом или взглядом. Однако у входа в кафе Иосиф неожиданно заволновался, резко остановился и мрачно произнес:

– Стой, там дружинники. Увидел двоих, узнал по прошлому разу. Давай не рисковать. Вот что: идем в тот подъезд дома напротив. Как-то приметил там подходящий подвал со светом. Идем.

– Почапали, – нетерпеливо ответил Семен: ему не терпелось «промочить» горло, – если что, раз-два и разбежимся. Работа ждет к тому же.

Они молча спустились в подвал дома. В неярком свете электрической лампы Иосиф выхватил из-за пазухи бутылку вина, рывком другой руки повернул Семена к себе лицом и, приставив горлышко к его горлу, зло крикнул в глаза обидчику:

– Говори, гад, как дошел, трахал жену. Не мотай башкой, знаешь когда. Бабуля Рива не спит с того дня, как увидела твою грязную жопу у нашего туалета. Ублюдок!

– Ох… Не дави, хоть слово…

– Говори, только быстро и правду, – прошипел Иосиф, – не то, клянусь, ею – меж глаз. Убью!

– Прости, кобеля сраного, было, виноват. Только Лина сама позвонила и позвала смотреть ваши свадебные фото. Еще раньше просил их показать. Думал, попросить парочку себе. И вот, кстати, в командировке буду посматривать на наши рожи от скуки.

– Не тяни кота за… Тогда причем секс!

– Клянусь честью офицера: и в мыслях не было. Захожу к вам, встречает в прозрачном халатике, на шпильках. Извинилась за вид – только закончила уборку. Улет, думаю, и за ней в вашу комнату. Уютно, играет музыка. Закрылись, не будить бабулю. И к фоткам. Прямо на вашей постели. Ни одного стула у вас. Смотрим, но как глянули на одну, так грохнули от смеха. Ваш бой-френд просто зверски уставился на Светку, а она умильно улыбается так, будто ее гладят. Не выдержали, покатились прямо на кровать. Куда еще! Тут ее халатик расстегнулся, раскрылся – вся красота мне в глаза. Не выдержал, припал к ней. Не оттолкнула… тогда началось. Потом в туалет, по нужде, а выхожу – передо мной бабуля. Я – нагишом. Скорее в комнату. Оделся.

– Ну, нос разбил. Дай утрусь…

– Обойдешься. Что бабуля?

– Ничего, даже не попрощался. Скажу честно, как мужик мужику: Лина не будет верна тебе. Прости, слаба на передок, не перебесилась еще. Тогда же решил: больше не взгляну в ее сторону. Веришь?

– Нет, не верю. Забудь о нашей дружбе! – Коротким взмахом руки Иосиф разбил бутылку вина рядом с головой Семена. Подвал заполнился кисловатым запахом.

– Не надо… нет, – испуганно прохрипел Семен, закрыв лицо рукой.

На несвежий воротничок кителя упало красноватое пятно и напомнило Иосифу желтое пятно на свадебном платье Розы, невесты Семена. На том странном торжестве по случаю их бракосочетания в ее квартире, не было криков «горько» и даже общего стола. Все разбрелись кучками по своим углам, пили и разговаривали между собой, как в обычной пивной случайные люди. Иосиф наблюдал эту картину как зритель со стороны. Жених пропадал куда-то надолго, потом появлялся один или с кем-то, а невеста, напившись от скуки, упала на постель. Она о чем-то просила, звала Семена и только ленивый не поправлял ворот запачканного платья, от которого она стремилась освободиться. Иосиф ушел, не простившись, раньше времени, не в силах смотреть сцены на вкус журналистской братии. Впоследствии он постарался забыть о ней, простил Семена из мужской «солидарности».

Сейчас, однако, те сцены всплыли в его глазах благодаря красноватому пятну на кителе и прошлись раскаленным утюгом по совести. Он бросил оставшееся в руке горлышко бутылки в угол подвала и молча вышел из духоты на свежий воздух улицы. Вдохнул его полной грудью и подумал: «Ладно, повинную голову меч не сечет». В Таком настроении он пришел к Лине и объяснился. Она равнодушно на этот раз выслушала, не спорила, не просила. Они спокойно расстались до встречи в Суде по разводам.

Иосиф переехал жить в однокомнатную квартиру мамы, в которой жил до женитьбы и где единственное, что требовалось от него – не влезать в «кухонные дела». На крохотной кухне, одновременно столовой, все было продумано до мелочей. Кухонный шкаф с выдвижной доской служил не только для хранения посуды и продуктов, но и представлял собой обеденный стол, на котором умещалось одно блюдо на одного человека. Обедали и ели соответственно порознь. Главным за этим занятием было не отвлекаться и не задумываться «по пустякам», чтобы неловким движением не сдвинуть доску и нарушить тем самым баланс ее ножки. В этом случае площадку с едой немедленно наклоняло книзу и все или часть, что было на ней, имело шанс оказаться на полу. Мама не ждала: сразу входила с тряпкой и щеткой, решительно выпроваживала сына в салон, одновременно их спальню со словами: «ротозей, опять думает, вместо того чтобы есть. Сколько надо еще говорить? Иди!» И начинала уборку. Он садился за свой письменный стол, не очень расстроенный тем, что не потребовалось его помощи, и вновь, уже без оглядки на стол, начинал мечтать.

В свои неполные двадцать пять, конечно, о счастье с любимой. Той, которая будет преданной, верной подругой и женой, матерью его детей. В ожидании тех дней бурлил в нем сладко-терпкий коктейль еврейской крови, сродни африканской. Но был при этом очень разборчивым кавалером в выборе кандидатуры: едва находил в приятельнице самый малый недостаток, немедленно разочаровывался и расставался. Вскоре находил новую пассию, очаровывал ее своими особыми приемами воздействия голосом, движениями рук, тела. Так повторялось до женитьбы на Лине. И вот после развода с ней, все изменилось: ушла куда-то легкость общения. Была и другая причина такой перемены: в этом возрасте его начала брать досада вследствие неудачных попыток овладеть рабочими специальностями. Его трудовая книжка, размером с приличную брошюру, запестрела записями из разных заводов и предприятий, свидетельства несостоявшегося монтажника, электрика, телевизионного антенщика и других. Когда на лице очередного начальника отдела кадров появлялось кислое выражение при виде его книжки, Иосиф вспоминал слова старшины Иванова: «разгильдяем у нас не место. Каждый должен быть умелым в ратном и трудовом деле». Тогда впервые пришел комплекс неполноценности.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Итак, в тот жаркий летний день Иосиф направлялся от Патриарших, от наблюдавших за ним аккуратных старушек на скамейке, к Никитским, в булочную, за хлебом по заказу мамы. В то время это был единственный в районе дежурный магазин, где можно было купить в воскресенье хлеб и сопутствующие изделия. Помрачнел еще больше, когда вошел в нее. Там толпился, шумел народ в длинной очереди. В этой суете он с трудом нашел последнего и возмущенно разговорился с ним. Незнакомец был с юмором, он поднял его настроение. Когда же Иосиф выходил из магазина, пережевывая свежую корочку черного хлеба, оно стало даже приподнятым. Но выйдя на улицу, ее твердая кожура застряла в горле из-за того, что внезапно его затрясло, будто от разряда электрического тока неопытного электромонтера. Судорога перехватила дыхание, он закашлялся и стал искать источник, откуда последовал разряд. Он ничего не обнаружил подозрительного и хотел идти дальше, если бы не случайный взгляд, кинутый в сторону заброшенной давно церкви, в которой когда-то венчался Пушкин. Из ее тяжелых чугунных ворот легкой бабочкой выпорхнула девушка и юной походкой стала пересекать улицу в его сторону. Проходя мимо, она искоса посмотрела на него, слегка расширенный носик нетерпеливо дернулся кверху, в то время как оборки сарафана Тургеневских времен обдали его воздухом и последовали дальше. Глядя в след «курсистке», это слово сразу пришло ему в голову, он отметил длинную черную косу, в такт движениям касавшуюся почти до аппетитных, полненьких икр ножек в импортных дорогих туфельках.