По стопам маргинала. Роман

– Слушай, ребя, вот еще интересный экземпляр. Познакомился с ним в общаге, в день рождения Влада. Представляете, отрываемся по полной программе, а этот оригинал не колбасит и никакая водка не берет. Неприступен, как скала. Занятно, решил познакомить со своими. Как? Зовут его просто Жорж.

Все взгляды с любопытством рассматривали его несколько минут, но новый гость никак не откликнулся на обращенные к нему слова: равнодушно сидел и молчал. Наверное, он бы просто ушел, если бы не Ваныч, который обратил внимание на его длинные тонкие пальцы рук, время от времени сжимавшиеся и разжимавшиеся до хруста.

– Слушай, какая у тебя музыкальная кисть, – пошутил он над ним, – может лучше заняться игрой на инструменте, чем водить по бумаге?

Обычный прикол в компании неожиданно задел самолюбие будущего художника. Он неспешно поднялся и тоном человека, не терпящего нравоучения, громко заявил:

– Хотите докажу: кисть художника сможет такое, что не у всякого музыканта получится. Кто согласен мне позировать?

– А что? Докажи, – озорно сказала Грета, окинув всех победным взглядом, – на что способен ты!

Гость тут же привычно полез в свою видавшую виды спортивную сумку, достал коробку с пастелью и лист ватмана. Закрепил его на дощечку и, спокойно попросив ее не двигаться, начал наносить быстрые мазки. Делал, не отрывая задумчивых глаз от модели; при этом сохранял молчание, несмотря на то, что Грета нередко двигала головой в разговоре с кем-то. Едва он устало откинул руку от ватмана, как рядом оказался Ваныч. Всмотревшись в рисунок, он громко восторженно воскликнул:

– Ба, смотрите! Да это же искусство. Просто здорово! – и показал всем. Рисунок пошел по рукам и каждый выражал такой же восторг. Это был мастерски исполненный поясной эскиз портрета чувственной красивой женщины в профиль. Величавая головка под тяжестью пышного пучка волос на затылке слегка была откинута назад, подчеркивая длину лебединой шеи, которая плавно переходила в выпуклость высокой изящной груди. Она завершала сюжетную линию в незабываемый образ. Он понравился и самой Грете: потом она хранила его вместе с письмами сестры в своем шкафчике. С этого дня Жорж стал своим у Цимеров, но не только из-за удачного рисунка. Он мастерски умел делать по собственным чертежам оригинальные домашние приборы и принадлежности. Например, декоративные светильники, оригинальные сантехнические приспособления, ручки кранов из пластика. Это был неповторимый дизайн, который украшал потом не только комнату Греты, но и коммунальную квартиру. На глазах соседей студент снял и выбросил в помойку засиженные мухами старые металлические светильники из коридора, кухни и ванной, а на их место повесил красивые новые из пластика.

Георга Галустяна, сироту с четырехлетнего возраста после автокатастрофы в горах Армении его отца с матерью, на семейном Совете решили отправить в Москву на воспитание к брату матери. У дяди Ашота не было своих детей с женой Марго и, занимая высокий пост в Министерстве Торговли, он был, по мнению Совета, самой подходящей кандидатурой для этой миссии. Дядя охотно принял предложение, посчитал, племянник украсит жизнь его и жены. Он встретил с подобающей помпой ребенка с сопровождавшими его бабушкой и тетей в аэропорту, затем отвез на служебной машине к себе домой. Пожив три дня, женщины вернулись домой, уверенные в том, что мальчик в надежных руках. Не учли лишь одного: воспитанием будет заниматься не вечно занятый на работе дядя, а его неработающая жена и домохозяйка, моложе мужа на четырнадцать лет.

Тетя Марго вначале с энтузиазмом взялась за воспитание приемного сына, но, обнаружив в ребенке упрямство, быстро охладела к этой непростой миссии. Неполное среднее образование подсказало мачехе самый простой метод добиться послушания – физический. Так учили ее родители: практиковали наказания за провинность. Она ставила мальчика в угол и в такт шлепкам закручивала ему ухо до боли: «Сколько мне еще терпеть непослушного заморыша, когда, наконец, перестанет пачкать стены мазней». Маленький Жорж терпел, не издавал ни звука; отмалчивался, даже когда дядя Ашот, заметив на лице племянника отчуждение, спрашивал с удивлением: «Отчего такой мрачный, зачем так ожесточился?» Не услышав ответа, сам себя успокаивал: «Какое может быть недовольство: дом – полная чаша всего. Только скажи, племяш, и будет тебе птичье молоко на блюдечке. Но учти: – мой дом – епархия жены. Надо ее слушать».

Однако скоро в одном из шкафов его кабинета, на самой нижней полке, стали появляться брошюры и книги по искусству, графике; в том числе, детские, по обучению рисованию. При их появлении дядя Ашот приглашал к себе племянника, рассказывал и давал объяснения, если тот спрашивал. Выпускнику Архитектурного института это было совсем нетрудно, потом он даже оставлял Жоржа в кабинете и уходил по своим делам. Так было до тех пор, пока тетушка Марго не обнаружила пропажу подписного издания книг Стендаля из книжного шкафа. Она обвинила в краже приемного сына. Дядя угрюмо похлопал племянника по плечу и поучительно произнес ему в глаза:

– Знаешь, племяш, воровство – оно для подлых, низких людей. Не поступай так никогда Это – мерзко. Проси у меня все, и я достану тебе, как бы трудно это не было. Клянусь, сделаю все, кроме одного – не дам тебе сбежать к бабушке Куджеран. Знаешь почему? У нее и так, без тебя, много голодных ртов, которые просят есть. Но ты у меня будешь джигитом. Запомни.

Подписка на другой день оказалась на своем месте в книжном стеллаже.

Вика, как никто другой, умела разговорить и выслушать Жоржа. Кокетка увидела в нем родственную душу: она с детства увлекалась рисованием. Отдавая дань тому увлечению, девушка, стремилась извлечь и академических знаний у преданного поклонника. Ее практичный ум подсказывал, это может пригодиться в работе в конструкторском отделе института отца. Однако заливистым смехом отвечала на слишком серьезные его объяснения: умела найти забавный подтекст в них. Поэтому развлекала и привлекала внимание других в комнате. Больше всех любил слушать их Ваныч, который обнаружил в «серебристом голоске» Вики нотки, близкие душе простого человека.

Типичный инженер работал, как все, по принципу: «каков оклад – такова и отдача». Но был очень конструктивен в доставании дефицита в продуктовых магазинах, а также вещей и одежды в универмагах и комиссионных магазинах. С соседями он был вежлив, корректен, избегал всякого рода скандалов, но держался «на расстоянии». Дома пил свое пиво или вино, о чем-то рассуждал сам с собой. Если до него доносился смех Вики, он подходил к уголку «парочки» и садился на пол со своими разговорами. Однажды они вызвали не ту реакцию, которую ожидал:

– Пойми нас тоже, – обиженно пропела Вика, – мы вовсе не неблагодарные, а просто равнодушные. Да, у тебя доброе сердце и мама с тобой другая, не то, что прежде: выдержанная, не срывается, как при отце. Но понимаешь, мы стали черствыми после их скандалов, как черствый хлеб. Все видели своими глазами, переживали за их любовь и страсть. Никто не виноват – это судьба. Но запах родного отца не заменит ничто. Даже деньги.

– Слушай, – запальчиво вмешался Жорж, – я сам испытал на себе, как жить с чужой мачехой. Никогда не вернусь к ней, даже если попросит мой дядя, – очень хороший человек, но под сапогом жены. Некогда ему было защищать меня, потому что всегда пропадал на своей ответственной работе. Спасибо ему за то, что хотя бы вовремя догадался пристроить меня в школу для одаренных детей при Строгановке. Если бы не общага, все равно бы сбежал от них. Сейчас живу в кайф, о прошлом не вспоминаю, как бы ты не пытался напоминать о дяде своими речами. Не интересно, у нас своя Альма-матер, живем ее капризами, но не жалуемся. Вон, Фред, свидетель: в нашем курятнике хватает всяких птиц. Терпим – никуда от них не деться. Они – свои…

– Вот именно, – в разговор нетерпеливо вмешалась Грета, бросая возмущенные взгляды на Ваныча, – прошлой ночью ты спал или прикидывался, не знаю. Не хотел подняться помочь уложить Фреда: он был в таком ужасном виде, бледный, как сама смерть, рубашка, пальто нараспашку, но с гордо поднятой головой. Это – в два часа ночи. Представляете, в раскачку, немного пьян, нашел постель и бум в нее, в чем был. Встала, хотела хотя бы снять с него туфли. Что вы? Ни в какую. Лягнул так, что отскочила. Зову мужа, а он спит, не слышит. Вот как: чужому плевать, только мать все стерпит. Сейчас-то вспомнил?

В подтверждение своих слов, Грета легко соскочила со стула и шатаясь, заплетающимися шажками, принялась изображать походку Фреда ночью. Быстро вошла во вкус и, приблизившись к незадачливому мужу, выхватила из его рук стакан с недопитым вином и провела им перед его носом. В тот же миг со своих мест соскочили Вика с Лорой и, образовав кружок вокруг растерянного отчима, начали с матерью изображать пьяного брата. В финале чокнулись кулачками и с наигранным испугом спросили, нет ли дружинников. Вика, вдруг прижавшись к матери, как к фонарному столбу, пропела сладким голоском: «О, братцы, классно оттянулись сегодня».

Софья Марковна, приятельница и постоянная заказчица у портнихи Греты, между смехом и приступами кашля заученно кричала: «Ой, граждане, держите меня! Цирк, и только, у этих артистов. Можно умереть от смеха. ” При этом сильней прижималась опухшей от рожистого воспаления ногой к худощавой голени Ваныча. А он, будто щенок, которого отчитали за шалость, и не пытался сопротивляться. Сидел без движения, как на суде, ожидая своей участи. Когда улеглось общее возбуждение, Грета умиротворенно заявила:

– Тоже мне – воспитатель. Да, конечно, правильно наставляешь детей скромности и уважению. Даже я стала с тобой сдержанней. Хорошо, избавил от многих хлопот, а дальше что? Надо, да не умеешь, вызвать ответные чувства. Тебя раздражает невежливость Роба, такой нервный. Будет тебе известно, он с рождения такой. Отец постоянно скандалил, ревновал по пустякам. Не стеснялся детей. Изранил душу ребенка, пришлось лечить у психиатра. Одно время Роб так ожесточился, что сбежал из дому с приятелем. Двое суток их искала милиция. Спасибо добрым людям: нашли, накормили и убедили вернуться. А чем питались, так и не сказали. Потом, спасибо скажу дяде Самуилу за то, что пристроил сыночка в Дом Кино, иначе не знаю, что случилось бы: ведь он связался с дворовыми хулиганами, а дома – прямо Робин Гуд.

Она старательно вытерла слезу краем носового платочка, а другим – пот со лба бледного Ваныча, добавила:

– А каков финал? Представить себе трудно, клянусь честью. В настоящее время Роб работает не где-нибудь, а на знаменитой киностудии Мосфильм. Ему без конца звонят оттуда. Судите сами: нужен и просят – значит совсем неплохо у него получается…

Ее речь оборвалась из-за внезапного появления нового гостя. Без стука в комнату вошел деловитого вида молодой человек в беретке, плотно надвинутой на низкий лоб. Серые глазки плутовато осмотрели всех и успокоились, не найдя кого-то.

– А вот, кстати, и Боб, приятель и коллега Роба по работе. Привет, дружище, легок ты на помине. Что нового у вас на Мосфильме?

Но тот не спешил с ответом: стоял и о чем-то думал.

Паузой воспользовался Ваныч, чтобы скрасить неприятное впечатление после спектакля, разыгранного над ним:

– Боб оказывал протекцию Робу во дворе, а вот недавно помог устроиться к нему осветителем в Студию Мосфильма, – с готовностью объяснил он, – обучает ремеслу, как настоящий друг. Как не быть благодарным ему за все хорошее.

Однако Боб, не проронив ни слова в ответ на похвалу, еще раз окинул острым мышиным взглядом компанию и исчез с кислой миной на лице. Вениамин Крысин по кличке Боб, невысокий, рано полысевший блондин, родился в семье слесаря Николая Крысина и крановщицы Клавдии Петровны, работавшей на том же заводе и тоже посменно. Не часто бывая вместе, у главы семьи была возможность провести в жизнь его идею о воспитании детей. Она заключалась в том, что им была предоставлена свобода самим решать свои проблемы до определенного возраста: окончания классов начальной школы. Дальнейшее образование должно было происходить у рабочего станка, где сдельный труд оплачивался лучше, чем у стола с бумагами. Также был стимул для повышения квалификации и освоения профессии. В связи с этой установкой отца, три старшие дочери, одна за другой, пришли к фабричной проходной осваивать специальность «без отрыва от производства». Их младший брат с трудом дотянул до четвертого класса и, связавшись с компанией дворовых авторитетов, несмотря на призывы отца, начал «преуспевать» в их уголовных делах. Таким образом, в свои неполные тринадцать был судим и отсидел год в колонии для несовершеннолетних.

После освобождения жизненный путь Вениамина Крысина сбивался в разные направления, только не к заводской проходной. На временных работах он долго не задерживался, занимался распродажей краденных вещей, которые скупал за дешево у воров, а потом с выгодой продавал на рынке, базарчиках и просто так, где было много людей. Постепенно преуспел в этом бизнесе. Однажды в электричке Боб перепродал старинный дорогой кокошник пассажиру. Сделка устроила обоих, и они разговорились. Узнав, что торговец ищет какую-нибудь работу, которая избавила бы его от общения с милицией по поводу тунеядства, тот предложил обратиться в дирекцию Мосфильма. Там проводился в то время набор для участия в массовых сценах нового художественного кинофильма. Боба заинтересовала так называемая массовка с точки зрения наводчика для совершения квартирных краж у тех, к кому сумел бы влезть в доверие. Он охотно принял предложение, а случайный попутчик даже обещал позвонить знакомому со связями.

При отборе кандидатов Боб вел себя непринужденно, уверенно и был принят в число участников съемки. В процессе общения с персонажами киноленты любознательный наводчик нашел более выгодный, чем кражи, путь для обогащения. Артисты, режиссеры и сценаристы по роду профессии нередко выезжали в заграничные командировки и привозили оттуда дефицитные вещи, в основном, на продажу для пополнения скромного в то время семейного бюджета. Знаток «черного рынка» сразу понял, что попал в нужное место. Он завязал деловые и приятельские отношения с клиентами, вернувшимися оттуда, и перепродавал товар с выгодой для них и для себя. Вскоре Боб получил штатную должность осветителя на Студии. Работа нравилась ему тем, что всякими световыми эффектами можно воздействовать в нужном направлении на психику кинозрителя; по его любимому выражению, «вешать лапшу на уши клиенту и доить». Его просьба дать ему в сменщики старого приятеля была без каких-либо вопросов удовлетворена.

С первым появлением Роба на площадке Студии, где снимался очередной эпизод киноленты, он навсегда забыл, что такое школа. Матери было прямо заявлено: семилетнее образование его вполне устраивает, чтобы приступить к индивидуальному творческому труду на киностудии, как воплощению его детской мечты. Отец пробовал возразить, сослался на пример брата Фреда с аттестатом десятилетки в кармане, а также, что для ВГИКа тоже нужно полное среднее. Однако вызвал только гнев на себя. Супруга затем поставила конец всем сомнениям словами:

– Что ты хочешь, мучитель! Мальчик с детства бредил кино, а какие устраивал сцены с нами. Целый спектакль. Рыдали и смеялись от его фантазий! Кроме тебя. Он вечно занят, работа. Ему всегда есть что сказать. Лучше молчи и не мешай. Увидим, кто еще прав.

Прошло время и подтвердило ее правоту: Роб действительно не только освоил профессию осветителя, но и быстро обучился операторскому искусству. Начинал с работы на должности помощника оператора, но скоро стал делать самостоятельные работы. Время меняло и саму Грету: мятежной душе стал тесен мирок Ваныча, а семейные рамки показались слишком навязчивыми. Особенно ее раздражали его беседы с Викой и Жоржем, сентиментальные разговоры о счастье, как о любви, которую нельзя купить за деньги, сколько бы их не было у богатого жениха.

Она видела, как увлажнялись глаза дочери слезой радости от тех слов. И переживала. В начале Грета старалась высмеять простодушие мужа, вмешивалась и заставляла говорить о другом. Когда же это не действовало, стала устраивать скандалы Ванычу, чтобы не повторял подобные речи. А дочери прямо заявила, еще рано думать о замужестве при таком успехе в среде молодежи из состоятельных семей. В общем, давала понять, что Жорж – вовсе не партия для замужества, а художник, как другие профессии из области культуры, которые не обеспечивают жену и семью всем необходимым.

Однажды произошло то, что никак не входило в ее планы. Вернувшись поздно ночью с дружеской тусовки, Вика неровными шагами поднялась на свой этаж и вздрогнула от неожиданности. На подоконнике лестничной площадки сидел, изогнувшись, Жорж. Как верный пес, он преданно засветился улыбкой, увидев ее, и бросился к ней. Не в силах контролировать тело, отяжелевшее после съеденного и выпитого, она качнулась в сторону и упала бы, если бы не вовремя подставленные руки друга. Он аккуратно и осторожно пододвинул ее к подоконнику, но не отпустил: ощущал, насколько нетвердо она стояла. «Ой, кружится голова», – пролепетала Вика. Тогда Жорж, набравшись храбрости, поднял и посадил ее на деревянную плиту подоконника. Она благодарно вздохнула, а он в ответ начал преданно целовать ее руки. В тот же момент, по какому-то наитию, она безвольно наклонилась к нему и прошептала: «Я – твоя. Бери меня, иначе – возненавижу». Их губы слились в долгом поцелуе, а тела сомкнулись жарко друг в друге. Ложе подоконника показалось им мягче и слаще перины до самого утра.

Последующие события заставили мать предпринять решительные меры. Она сразу заметила резкое изменение в поведении дочери: та грубила, ссылалась на недомогание, головную боль, когда ее звали отвечать на телефонные звонки. Короче, с неохотой принимала и разговаривала с гостями и даже друзьями, но сразу превращалась в веселую и озорную подружку, когда приходил Жорж, затем уходила с ним в палисадник дома для каких-то их разговоров. В дневнике соседки Нюши, найденным Иосифом, была следующая запись, многое сказавшая ему: «Намедни ейна дочка погнала ухажеров, шо дымят сигарой, хошь топор вешай. Угореть можно в коридоре от смрада. Дак поделом им. А Жорика, шо малюет и делает всякое добро обчеству, потчует. И нам значится в прибыль. Не зря сыновья нерусской вражины называют его докой. Спрошу у Аникеича, чтобы это значило?»

Когда Роб, войдя домой, шутливо бросил: «Воркуют, как голубки», – мать сразу поняла, о ком идет речь. Она послала Ваныча привести дочь с Жоржем и как только Вика раздраженно ответила ей: «Счастье – дороже денег», устроила всем скандал. Ванычу пришлось совсем уехать, вернуться в свой подмосковный дом, где проживал до того с семьей брата; с дочерью состоялся у нее серьезный разговор с последствиями. Вика, повзрослевшая и решительная, заявила родительнице, прошли те времен, когда она с сестрой зашивала платьица куклам и подпевала под аккомпанемент ее швейной машинки: «а сюда карманчики, чтоб любили мальчики». Она вполне самостоятельна, чтобы выбирать, с кем ей быть. И постарается избежать тупики в отношениях с мужчинами, в которые не раз попадала мама. Та, еще надеясь переубедить любимую дочь, пошла на хитрость – откровенность во всем!

– Доца, даже если у тебя самый сердечный дружок, не торопись с выводами. Не отказывай тому, кто до него одаривал тебя подарками. Не убудет тебя, если встречаться не с одним поклонником. Запомни, женской ласки хватит на всех, еще останется. Время летит быстро и вот уже нет кого-то, а подарочек-то остался; будет, что вспомнить потом. Помни, услужить даме – честь настоящему мужчине. Принимай таких с достоинством, а безгрошовых гони. Только вонь от них козлиная, любил говорить твой папаша. Да! Хоть и жила с ним в законе, но у меня и при нем были поклонники, богаче и здоровее. Но клянусь честью, если бы не этот кооператив его, терпела бы. Пусть импотента, но свой, родной. Ах, что ни делается – все к лучшему.

Однако, узнав о беременности дочери, Грета собрала семейный совет и потребовала от Вики сделать аборт, либо искать себе новое жилье. Компромисса найти не удалось, молодые объявили о предстоящем браке, в связи с чем занялись поиском арендованной квартиры. В тот же день она прогнала Ваныча и подала на развод.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Оказавшись в сложной ситуации, Вика с Жоржем сидели в палисаднике дома и обсуждали варианты съемного жилья из реклам. Внезапно перед ними возникла, как привидение худощавая фигура соседки Нюши, протягивавшей крючковатыми пальцами связку ключей.

– Вот, держите от мужниной каптерки. Поживите, покуда некуда деться. Апосля видно будет. Куды приятней, нежели ничего.

Ее умерший несколько лет тому назад муж Никифор называл каптеркой, по-армейски, служебную комнату, двенадцатиметровую жилую площадь со всеми удобствами в котельной, обслуживавшей ближайший район домов отоплением и горячей водой. В связи с переходом на централизованное отопление ТЭЦ, надобность в ней отпала. О ней забыли местные руководящие обломовы, исходили из известной российской привычки: ждать пока сама развалится или сгорит. Короче, кирпичное, приземистое здание стояло заброшенным и закрытым на ключ последний раз еще Никифором, истопником и дворником по совместительству. Стекло решетчатого окна его дежурки было разбито мячом мальчишек, но никто не пришел, не снял металлическую раму, чтобы вставить новое стекло. Никто не интересовался и ключами от здания, которые хранились невостребованными у Нюши, Анастасии Гай по мужу.

На радостях Жорж вскочил, вырвал у нее ключи и хотел обнять добрую женщину за бесценный подарок. Но костлявая рука уперлась ему в грудь;

– Ничаво, не стоит благодарностев. Все равно скоро туточки будут строить, снесут усе. Да, покуда, чуточки еще поживете малость. И то – хлеб. Я к тому даю, шо помню хорошее от тебя опчеству, для нашей квартиры, хоть ты и решил породниться с энтами раскулаченными нерусскими.

Во времена коллективизации Анастасия Зонина вместе с приятелем, Никифором Гаем, вернувшимся со службы в армии, отправилась на поиск счастливой жизни для них в Москву. В обнищавшей их деревне Тверской губернии не было ни работы, ни хлеба. Их приютила на первое время землячка, тетка по матери Никифора, Фрося, жившая во флигеле для прислуги при большом частном кирпичном доме, бывшее когда-то поместье царского вельможи с прилегающим парком и конюшнями. Она уже много лет работала кухаркой в семье раввина Московской синагоги Абрахама Цимера, занимавшей весь второй этаж здания со стороны первого подъезда, Всего их было два.

Скоро Никифора приняли на работу постовым милиционером, туда же устроилась уборщицей и дежурной на вешалке Нюша Гай, его жена. Им повезло: «раскулачивание», начавшееся в деревне, пришло и в город, в виде «изъятия излишней площади у богатой буржуазии и примкнувшим к ним отщепенцам из горожан». В число последних попала семья Цимера. Религиозный деятель вместе с женой и тремя взрослыми дочерьми был репрессирован и отправлен в Сибирь на поселение. Двоих же его младших сыновей, Самуила и Давида, благодаря хлопотам тети Хазан, активной участницы революционных событий на Украине, удалось оставить на ее попечение, с сохранением для них прописки по названному адресу, в той же квартире, ставшей коммунальной для шести вселившихся семей. В их число вошла и семейная пара Гай, занявшую хозяйственную, уже бывшую, кладовую при кухне. Она была отделена гипсовыми стенами от нее и снабжена окном. Записи в Дневнике Нюши начались с того времени.

Судя по ним, она занималась активным разоблачением «врагов народа» на службе у некоего Аникеича, имя которого часто встречалось в ее записях; после смерти мужа этот человек оказал ей покровительство, разрешив московскую прописку ее старшей сестре, Матрене Зониной, колхозной скотнице. «По инвалидности и отсутствию других родственников», – как было записано в документе Мосгорисполкома. «Тихая» Маня, так называли ее соседи, была полной противоположностью энергичной сестре, члену партии с тридцать второго года.

Однажды вселившись в жилище Никифора, Жорж горел желанием облагородить даренную, пусть на время, собственную квартиру. С помощью дяди Ашота, пытавшегося убедить его не торопиться с обустройством жилья, что со временем купит ему кооперативную квартиру, племянник высокого советского сановника добился своего. Получил необходимые материалы и помощников из «конторы» дяди и отделал заново «дежурку» в очень приличную квартиру в нечто похожее на бунгало с террасой на месте деревянного сарая для угля и дров. Она служила ему мастерской какое-то время и гостиной для друзей и новых знакомых.