По стопам маргинала. Роман

– Как, что за причуды. Я – твой дядя и хочу только добра тебе. Ты что, забыла мои уроки, как должна представляться натурщица. Пропали даром. Не позорься, уходи. Зря только уговаривал такого человека, знаменитость страны.

– Я… попробую.

– Иди, художник не простил бы мне твое кривлянье. Будь умницей и заработаешь хорошие деньги, если выберешь эту профессию. Не пожалеешь. Все.

Едва Лора, пунцовая от стыда, вышла из-за ширмы, как тут же дядя сделал первые снимки. Потом не удержался, с восхищением произнес:

– Какая ты все же прелесть, моя милочка. Настоящая женщинка, неотразимое очарование.

В ответ она стыдливо скрестила руки на груди, прикрыла крупные соски цвета спелой вишни.

– Ну-ну, без рук, – недовольно крикнул дядя, суетливо наведя глазок фотоаппарата на ее грудь, и немедленно, умелыми движениями, заставил ее выполнять его команды. Она принимала ту или иную позу с разными эмоциями на лице.

Скоро она устала от непривычного напряжения и попросила отдыха. Но дядя, захваченный своими мыслями, не разрешил расслабиться. Наоборот, сорвал простыню со шкафа, бросил ее на пол. И, встав на четвереньки, изобразил на ней позу в каком-то крайнем возбуждении, с улыбкой, напоминавшей сходством с ликом святой на картине фламандского художника. Она торопливо изобразила то же самое, в тот же миг крепкие руки дяди слегка приподняли ее легкое тело и что-то горячее и твердое вошло в ее плоть, пронзив болью до самых конечностей. Вскрикнув, она попыталась разогнуться, но он цепко держал ее и продолжил методичные движения. При этом плавно и напевно, как припев песни, повторял:

– Спокойно, моя радость, искусство требует терпения и жертв. Только испытав все это, его можно по-настоящему понять.

Наставнический тон дяди действовал успокаивающе и скоро исчезла судорога, ощущалось приятное. В то же время возникла тревожная мысль: как сложатся их отношения в дальнейшем? Будто поняв ее, дядя прекратил вхождения в нее и позволил ей встать со словами:

– Все, моя радость. Хватит. Нас ждут, надо ехать в Студию художника. Сейчас же. Вот что: быстро в ванну. Там полотенце, мыло – все готово: примешь душ и быстро оденься, времени в обрез. Но помни о нашей тайне.

Под сильной струей горячей воды вернулось спокойствие, на место растерянности пришла легкость мыслей. «Ну и что, – беззаботно говорила себе, – давно привыкла к нему, даже ждала что-то большего, чем его поглаживания. Показал себя мужчиной, ну и что? Не страшно. Совсем не обманщик: едем к художнику. Если все получится, у меня будут свои деньги, успех. Поживем – увидим. А секрет между нами – это несложно. Врать умею, научилась дома и в школе.

Из ванны вышла кокетливая, понимающая женщина и улыбнулась ему, как близкому другу. Дядя оценил и похлопал ее по плечу; он тоже любил позу. По дороге, в автобусе, они вели себя расковано, на поворотах прижимались друг к другу и смеялись. Она одновременно наблюдала за эффектом на публику и радовалась растерянному любопытству в глазах взрослых, особенно, молодежи.

Доцент Иннокентий Скворцов заканчивал урок, – сеанс рисунка с натуры, студентам Высшего художественно-промышленного училища имени Строганова. Увидев вошедших дядю с племянницей, что-то сказал натурщице, а затем громко объявил: «На сегодня все. Свободны. До свидания». Только когда за последним студентом закрылась дверь, обратил внимание на Лору, которая с гадливым ощущением обозревала сводчатые стены с детства знакомой, постоянно закрытой церкви у Никитских. Они были все в трещинах, облупившаяся штукатурка сделала малопонятными силуэты изображений святых на ней. По простоте душевной, не понимала, почему классы солидного учебного заведения поместили в убогую, давно заброшенную церковь, мимо которой нередко, проходила по своим делам.

– Наслышан, вот мы какие! – произнес над ней насмешливым голосом преподаватель. – Дай руку, будем знакомы. Итак, начнем. Покажи, на что мы способны. Но без ужимок. Не терплю. Настроилась? А-ха! Хорошо. Представь мне образ школьницы на балу, как ты танцуешь с партнером, который тебе понравился. Ну, больше эмоций, зажги нас! Вижу. Ну-ну, скромница, еще! Есть мимика, можешь обольщать. Очень хорошо. Идем дальше.

Увидев, как при его словах ее лицо покрылось красными пятнами, сказал с приказными нотками в голосе:

– Сейчас по моей команде будешь делать все, что скажу. Не забывай об эмоциях на лице в разных позах на подиуме. Ага. Точеная фигурка, походка безупречная, губы, угловата. С возрастом пройдет. Мне нравится. Новый Пигмалион в мою компанию. Беру, Сэм. Оформлю, а завтра, прямо с утра за работу. Все.

– А что, Ника, – доверительно заговорил дядя, – может быть, отметим удачный дебют Галатеи?

– Ты думаешь? – с сомнением переспросил художник, бросил острый взгляд в сторону Лоры, – а что, согласен. Неплохо для начала, прошу в мои пенаты.

Своими пенатами Иннокентий Скворцов называл цокольную часть церкви, бывшую когда-то складским помещением, где хранилась церковная утварь. За счет государства эта часть здания была заново отреставрирована и переоборудована по эскизам художника. На внушительных размеров площади разместился актовый зал со шкафами, заполненными фолиантами трудов классиков марксизма-ленинизма. В середине – традиционный длинный стол под кумачом и стульями, кресло председателя под портретом Генсека страны. Для отдыха и затянувшихся встреч были предусмотрены комнаты для гостей, ванная с душевыми кабинками, туалеты мужской и женский, а также кухня с необходимыми принадлежностями для кормления и хранения продуктов.

Быстрое согласие приятеля смутило Самуила Цимера, он знал: не в привычках приятеля было принимать незнакомого или малознакомого человека в помещении, которое служило исключительно для приема особо важных персон. Они спустились вниз по винтовой лестнице вслед за художником, дядя бросал растерянные взгляды на племянницу и держал ее за руку. Он понимал: привилегия для новой натурщицы означала что-то большее, чем любезная услуга приятеля. Художник был известен еще тем, что умел покорять дамские сердца не только речами на партийно-хозяйственном активе. Однако, человек верхов, Самуил Цимер с иронией относился к тому, о чем шептались в кулуарах богемной Москвы. Он предпочитал мнение «сарафанного радио», так называемых «красных платочков» из «народных» низов. Оно вполне совпадало с официальной точкой зрения нашей прессы и считало, что заслуженный художник страны обладал всеми качествами советского интеллигента из сферы культуры. Хотя бы тем, что умел возвеличить на своих портретах наших вождей, понимал, как непросто сделать героическим образ человека с рябым лицом и бородавками в самых неподходящих местах. Конечно, это вознаграждалось соответствующим образом наградами, званием, финансированием, устройством показательных выставок. В качестве благодарности его приятель с азартом обличал западный модернизм, абстракционизм и другие течения в искусстве; после поездки за границу – особенно. Но пока лишь догадывался, что задумал его расчетливый друг.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Впоследствии Лора вспоминала тот первый визит к художнику и кокетливо завершала рассказ такими словами: «Вот это был сюрприз, настоящий шок для меня». Прежде всего ее впечатлил актовый зал своими размерами и пышностью. Не картинами с пейзажами и портретами, их там вовсе не было у художника, кроме портрета главного вождя государства над креслом председателя, а пластиковыми цветными стенами, в потайной двери одной из них, неожиданно исчез хозяин. Это произошло так стремительно, что, пораженная, она схватилась за дядю, чтобы не упасть. Давила торжественность обстановки: наедине с ней ей было страшно. Тот тут же галантно подставил ей стул, успокоил, а затем направился туда, куда исчез его друг.

В их отсутствии Лора ощущала себя кроликом, ждущим участи в окружении кровожадных охотников. Как сквозь пелену тумана, она увидела быстро вошедшего хозяина дома с большим подносом в руках, с лицом, выражавшим неудовольствие. «Что они ссорятся?» – испуганно задала себе вопрос. Уловив ее смущенный взгляд, он игриво произнес: «Угощайся». Поставил поднос прямо на кумач и подвинул к ней вазу с фруктами. За ней последовала бутылка дорогого импортного коньяка, тарелка с десертом, пластиковые приборы. Возвращаясь из заграничной командировки, Иннокентий Скворцов привозил с собой целый комплект вещей для родных и друзей, как впрочем делал любой советский человек. В своих запасниках он хранил привозные пластиковые и бумажные принадлежности, в том числе полотенца, туалетную бумагу, в новинку в то время. Использовав, выбрасывал в контейнер во дворе церкви. Вслед за ним вошел дядя, тоже с большим подносом, на котором стоял настоящий деревенский самовар с заварочным чайником на нем, салатница и нарезанный в пластиковые тарелки сервелат. Когда он неуверенно поставил все на стол, художник нервно обратился к гостье:

– Твой дядя, мой коллега, сегодня какой-то тормоз. Ну, как?! Сам предложил отметить дебют новой натурщицы, причем, сейчас же. И сам же вдруг заторопился домой. Ждет жена! Нужен ты ей! Давно плевать твоей Рахеле, где ты и что ты. Молчи, Сэм, Да, я очень уважаю ее, вас обоих. Не будем цапаться. Давай, выпьем за амплуа моей новой натурщицы, за тебя, Лора! Лехайм, как у вас говорят.

Они выпили, а она с аппетитом стала есть. «Вкусная еда, – как учила ее мама, – быстро снимет напряжение». Действительно, она скоро успокоилась и уже в мыслях воображала себя идущей по подиуму под гром аплодисментов. Будто забыв о ней, мужчины занялись своими разговорами, непонятными, но с очень энергичными выражениями. Потом резко поднялись и дядя, порозовевший от шеи до лба, стал говорить в лицо художнику о каких-то обуржуазившихся интеллигентиках, а тот вдруг высмеял речь Генсека о «недостатках в работе с кадрами». Это выглядело так смешно, что она рассмеялась, за ней дружно расхохотались мужчины. Приняв их смех на свой счет, Лора приняла осуждающую позу, поправилась и преданно посмотрела на портрет вождя. Это еще больше рассмешило их. Хозяин вдруг вспомнил о чем-то и с шуткой назвал имя ее матери.

– Вы знали мою маму? – в замешательстве вырвалось у нее.

– Конечно, – уверенно согласился тот и, как само собой разумеющееся, добавил, – между прочим, тоже по рекомендации твоего дяди; все из-за вашей проблемы с деньгами. Она была бы восхитительной моделью. Жаль, не случилось. С Викой – тоже, но не по моей вине.

– Нет-нет, – быстро вмешался дядя, – она уже тогда работала на перспективной должности в институте отца, по его протекции.

– Подумаешь, чертежница – брезгливо отозвался художник, – моя натурщица зарабатывает больше в гораздо меньшее время; поэтому имеет массу возможностей для личной жизни. Инженеркам и не мечтать об этом. Богема ценит женскую красоту, дарящую наслаждение и творческий драйв…

– Согласен, конечно, – перебил его дядя, вот и цени мой подарочек, – он от полноты чувств приник к щеке племянницы. Под сверлящим взглядом приятеля тут же отпрянул.

– Но-но, Сэм, ты знаешь меня. Оставь нравоучения публике. Короче, будем считать дебют успешным и, не теряя времени, завтра приступим к работе. В час. Как обычно, начнем с фотосессии…

– Почему? – возмутился дядя, – уже все сделал сегодня, как договорились. На днях снимки будут готовы…

– Не могу ждать, Сэм, заказ срочный. И вообще, больше доверяю своему чутью и своей лаборантке в мастерской. Затем, повернувшись к Лоре добавил назидательно, – гордись, милочка, скоро твое лицо в образе советской пионерки растиражируют в камне массовым тиражом в местах отдыха детей, взрослых тоже. На сегодня все. Хватит. Завтра жду и без опозданий. До свидания.

Художник направился к выходу, за ним послушно последовал дядя, держа за руку озадаченную племянницу. По дороге домой он досказал ей то, что не услышала от художника. Поучительным тоном сообщил, тоже по секрету, следующее. Грета часто жаловалась ему на недостаток денег, и поэтому по-родственному предложил ей поработать натурщицей у приятеля. Она согласилась позировать за соответствующий гонорар, потому что муж – «жадюга», как выразилась мама, прятал от нее деньги. За тот небольшой срок работы у Иннокентия Скворцова, она успела пополнить и обновить свой гардероб фирменными вещами и косметикой, не хуже той, что получала в посылках от ее американской сестры, Берты. Но потом это вызвало подозрение мужа Давида. Сын раввина сделал элементарный расчет, оказалось, что дебет уборщицы Худфонда Министерства Культуры никак не сходился с кредитом на ее дорогие покупки. Тогда начал устраивать ей скандалы, доходило до драки в присутствии детей. Не сумев убедить жену, Давид выследил ее до ворот известной церкви у Никитских, и, воспользовавшись благоприятным моментом ухода студентов из двойных запирающих дверей после занятий, проник в Студию Скворцова под видом должностного лица.

– Как в детективе, – шутливо произнес дядя Самуил и добавил, – твоя мама, однажды, рассказала мне, что там случилось.

В общем, не испугавшись темноты мрачных, облупленных стен, он прошел через предел и уже в середине услышал, у винтовой лестницы впереди, звуки музыки. Ревниво подумал, что жена там развлекается с кем-то и спустился по лестнице вниз. Стал стучать в чугунную дверь: «Откройте! Иначе разнесу вашу богадельню!» Твоя мама в испуге: «Никогда не ожидала от отца такой прыти», – уже собралась открыть, но Иннокентий задержал ее. Гаркнул в дверь: «Кто здесь, вон отсюда! Вызову милицию!» А Давид ему: «Выпусти жену!» Тогда возмутилась твоя мама, открыла дверь и началась комедия.

– Зачем пришел? Я – на работе. Ты что: позоришь меня? Ты же знаешь твоих денег не хватает. вот и подрабатываю в Худфонде натурщицей, обычная структура в Министерстве Культуры. В данный момент со спецоплатой; включила музыку, потому что утомилась.

– Слышал, подлая, какая спецоплата, – хамски бросил ей в лицо. Тогда ему в ответ:

– Подбирай слова, импотент! Ты – не дома: ушло время, когда безнаказанно оскорблял меня. Я защищена законом – мать четверых детей, при официальной должности. Оставь себе прогнозы, соблюдай приличия.

Иннокентий тоже не выдержал, сорвался петушиным фальцетом, даже сломал при этом дорогой импортный фломастер:

– Какой-то тиран! Не прав: у женщины тоже свои интересы, не только у тебя, мужлан. Кстати, кое-что известно о твоих киевских похождениях в командировках по проекту «Дружба». Имей в виду, найдутся свидетели о твоих любовных интрижках. Лучше прикрой свой рот! А Давид – свое: «Если еще раз застанет „художества“, то с нарядом милиции».

– И что, мама перестала позировать из-за отца? – переспросила удивленно Лора и зевнула.

– Ну да, – подтвердил тот, – от него можно ожидать все, если еще молодую шестнадцатилетнюю твою мать сумел развести с мужем, таким же молодым танцовщиком в Харьковском театре Оперетты. Не посмотрел, что у них грудной ребенок, твой брат Фред. За месяц развел их и женился на ней. Потом увез с собой в Москву, почти в два раза старше ее.

– Как интересно, – вырвалось у Лоры, – а что дальше?

– Скажу тебе откровенно, – задумчиво произнес дядя, – душа твоей мамы – какая-то фантазия. Иначе не скажешь. В ней живет одновременно капризный подросток и пожившая, много пережившая женщина. Для нее жизнь – водевиль, она – автор и главный его герой. Люди, как куклы: она играет с ними, переставляет по-своему и, развлекаясь, получает удовольствие. Так поступила с твоей сестрой. Вика тоже хотела выступать на подиуме, но, узнав через мою жену о ее желании, категорически запретила. Ты знаешь, под банальным предлогом: готовит ей перспективного юношу из числа «золотой» молодежи в Институте международных отношений. А моего приятеля, Иннокентия, обозвала неуравновешенным гением, с которым лучше не связываться: никакого с ним будущего. С чего так решила – непонятно. Из-за Вики мы рассорились с братом, Давид устроил ее к себе в институт. Ты знаешь.

После откровенного разговора с дядей Лора не впала в разочарование: практичный ум подсказал меньше рассуждать, а делать. Тогда будут деньги. Ради них и мама не посчитала зазорным стать натурщицей. К тому же есть возможность сверкать своей красотой в кругу богемы, для начала, студенческой. Но всегда рядом будет друг и советчик, дядя Самуил. В качестве студийной натурщицы, Лора дважды в месяц получала заработную плату вместе с напарницей, Верой. Они успевали немного переговорить, прежде чем художник, очень опасавшийся интриг, не выпроваживал кого-то из них к двери. Коллега по ремеслу как-то рассказала ей забавную историю о предыдущей натурщице Рае. Ее уволили после того, как она пожаловалась в профсоюз на «некорректное поведение» гостей художника во время «творческой вечеринки» в цокольных пенатах церкви у Никитских. Потом студенты долго цитировали крылатые слова их шефа: «Богема, в этом феня, – не профсоюз для еврея».

Судьба улыбалась Лоре. Получив от дяди багаж знаний по живописи и зодчеству, она свободно использовала его в общении со студенческой аудиторией преподавателя Скворцова. Их ответные быстрые суждения развивали далее ее вкус. Художник снисходительно относился к «шалунье», племяннице друга, когда узнавал о ее «хождениях» на вечеринки, в компанию его учеников, живших в общежитии. Он был либерал, когда выслушивал интересные детали «о песнях под гитару и вино до утра». Гвоздем программы была его натурщица Лора.

– Зачем нам с тобой модная одежда, макияж, – говорила она сестре Вике, – у нас с тобой и без них привлекательная внешность: я – брюнетка, ты – блондинка. Красоте не нужна помада, а фигурка, косы, полненькие ножки сведут с ума любого мужика и без модных туфелек. Ха-ха, сногсшибательный дуэт! Достаточно тряпок и косметики из посылок тети Берты.

Родная сестра Греты, Берта, эмигрировала вместе с матерью в Америку в двадцатые годы. Там устроилась переводчиком в Морское ведомство США и вышла замуж за морского офицера Дугласа Хьюма на шестнадцать лет старше ее. Они жили многие годы в достатке и в свое удовольствие, пока внезапная смерть матери от рака не изменила все ее планы. У Берты произошел психологический срыв и, как следствие, понижение жизненного тонуса. Затем возникла ностальгия по родине, усиленная неудачами России на фронтах с Германией в первые годы войны. На пике заостренной тоски по родной сестре в разоренной бомбежками Москве, она начала оказывать ей помощь посылками, а также – морально, многостраничными письмами о своих переживаниях. У жены военного атташе при Посольстве была возможность делать это через дипломатическую почту. Вскрывать почту, вещевую и продуктовую пересылку – запрещалось даже КГБ СССР.