Жилец

– Что ты себе позволяешь? – искренне возмущенная девушка освободила руку и встала с намерением уйти.

– Мы с тобой знакомы в общей сложности несколько минут, а ты уже ведешь себя по-хамски.

– Постой, Галя, не уходи, прости меня, это больше не повторится. Понимаешь, я очень тебя люблю и любил всегда, даже когда ты была еще маленькой.

От последних слов Галя невольно улыбнулась и, глядя на взволнованного Степана, произнесла:

– Ладно! Жизнь покажет, а вот насчет твоих слов, что больше не повторится, надо подумать.

Галя резко повернулась и, уже выходя из палаты негромко произнесла:

– Завтра после работы зайду.

Через два дня меня выписали. В тот же день вечером я встретил Галю возле клуба и, несмотря на ее протесты, пошел провожать. Мы немного погуляли и по настоянию Гали расстались у все той-же трансформаторной будки. По пути в общежитие я услышал за спиной торопливые шаги, надо сказать, я их ждал, и когда они приблизились резко повернулся. Передо мной оказались четверо с виду агрессивно настроенных парней.

– Ну что, Бандера, похоже, ты так ничего и не понял. Сейчас повторим урок, может, поймешь, если на этот раз выживешь.

Говоривший в натянутой до бровей кепке достал из кармана нож и направился ко мне то ли попугать, то ли всерьез решил проучить. В следующее мгновение он оказался на земле, сбитый с ног ударом моего кулака. Остальные как по команде набросились на меня с разных сторон. Драка быстро закончилась. Нас окружили дружинники во главе с участковым дядей Гришей. Подъехала милицейская машина и всех правых и виноватых отвезли в участок, правда, кроме первого нападающего, его со сломанной челюстью отвезли на скорой в больницу.

Допрашивали нас по одному. Последним вызвали меня.

В прокуренной комнате за столом сидел дядя Гриша и что-то писал, поднял голову и, кивком указав на стул и не отрываясь от писанины произнес:

– Я еще в больнице понял, что ты это так не оставишь, ну и пришлось за тобой понаблюдать. Этих парней я давно знаю, по ним тюрьма плачет, но все не было серьезной причины задержать их, а теперь преступление налицо – групповое вооруженное нападение, не скоро выйдут на свободу. Пиши заявление.

Я сидел неподвижно.

– Что непонятного? – раздраженно спросил дядя Гриша. – Вот бумага и ручка, пиши, как они на тебя напали, как ударили дрыном по голове и как сегодня снова накинулись на тебя с ножом. Все пиши, не жалей их, не заслужили.

– Писать нечего. Кто ударил меня по голове, я не видел. Вот только не было никакого ножа, и никто на меня не нападал, это я первый ударил и сломал парню челюсть, о чем сожалею и готов ответить.

– И ответишь, – громко закричал возмущенный дядя Гриша, из-за этого упрямца план посадить распоясавшееся хулиганье рушился, – ты мне, блядь, за все ответишь. Народного мстителя из себя корчишь. Пожалел! А вот они тебя хер пожалеют и в следующий раз я рядом точно не окажусь. Вот смотри, что получается, сейчас я этих тварей отпущу, мне их благодаря тебе, не за что закрывать, а ты пока посидишь в камере за нанесение телесных повреждений, может, поумнеешь, а если нет – пойдешь под суд за хулиганку.

Не прошло и часа после ухода дяди Гриши, как в замке зазвенели ключи и в камеру вошел в сопровождении дежурного Андрей. Я резко поднялся с нар, приготовился к встрече.

– Тихо-тихо, я не драться пришел, разговор есть. Садись, у нас мало времени. Я в курсе, что у тебя было с моими ребятами, и что ты отказался писать заявление и потому сидишь здесь. Но ты не бойся, Васька против тебя ничего писать не будет, как-нибудь объяснит свою челюсть, но и ты на него ничего не пиши, одно дело, если он просто дурак, а другое – дурак с ножом, здесь реальный срок, а если ты все сделаешь как надо, завтра тебя отпустят, конечно, извиняться за недоразумение никто не будет, у нас это не принято, – улыбнулся Андрей, – но ты мне должен пообещать, что мстить моим пацанам не будешь, потому что если что-то подобное еще раз произойдет, то им вспомнят все и тогда реальные сроки, а у дурака Васьки больная мать, он у нее единственный, хоть и непутевый сын, она без него пропадет, да и всем этот скандал не нужен, так что думай до завтра.

Андрей встал, протянул руку для рукопожатия и уже направляясь к двери спросил:

– А с Галкой у тебя серьезно? – и не дожидаясь ответа, добавил: – Смотри, если иначе, никакой бокс тебе не поможет.

На следующий день после полудня меня, как и говорил Андрей, отпустили и действительно никто передо мной не извинился, в результате я получил первый прогул на работе, правда, с формулировкой «по уважительной причине».

Вечером мы встретились возле клуба с Галей, она, как и все в этом поселке, уже знала о вчерашнем происшествии, набросилась на меня с кулаками. И я, чтобы ее унять, прижал к груди и поцеловал в слегка приоткрытые губы. Галя сникла, перестала сопротивляться, потом обняла меня за шею и закрыв глаза поцеловала. Спустя мгновение, придя в себя, отшатнулась и тихо проговорила:

– Ой, Степа, что ты делаешь! Люди же кругом, завтра будет знать весь поселок.

В тот вечер мы долго гуляли по парку, часто останавливались и целовались. Настало время прощаться, подошли к нашей трансформаторной будке, я был полон решимости продолжить путь до самого дома, но Галя категорически запротестовала, пообещав мне это сделать в следующий раз и днем, потому что ночью я оттуда точно не выберусь. Следующий раз наступил только через самую длинную в моей жизни неделю. Я работал во вторую смену, а она оканчивалась очень поздно, так что о встречах с Галей я мог только мечтать, что я и делал, но все проходит и мы с Галей опять встретились в привычном месте и в привычное время, а вместо ставшей уже привычной прогулки по парку Галя повела меня к себе домой. Это были незабываемые впечатления. Прежде всего, сам Шанхай! От трансформаторной подстанции мы прошли несколько метров, а потом миновали небольшую лесопосадку и перед нами на пригорке появился поселок причудливых строений. Домами их назвать я не могу, это были разновысокие хибарки, лачуги, конуры, построенные из всего, что хоть как-то могло быть использовано для строительства, и издали казалось, что они не построены, а свезены и свалены в одну беспорядочную кучу. Когда подошли совсем близко, стало видно, что это не только строения, но и вокруг каждого был небольшой, в большинстве неправильной формы участок земли, огражденный кривым забором, а за ним, как правило, из обпила сооруженный навес для дров, небольшой короб для угля и туалет, который здесь называют уборной.

Кое-где виднелись низкие сарайчики, возле которых копошились грязно-серые куры. Сами хибарки имели странные формы, друг на друга не похожие. Стены, сделанные из чего угодно, у кого-то это были старые, ничем сверху неприкрытые шахтные деревянные затяжки, добытые тут же, на терриконе, были лачужки, беленные известью, из-за которой местами проступала коричневая глина, встречались постройки из самана. Окнами служили куски стекла, вмазанные прямо в стены. Деревянные, почти плоские крыши покрыты прорезиненным брезентом из отслуживших свой срок шахтных вентиляционных труб. Улиц в привычном понимании не было. Домишки располагались вдоль узких кривых проходов и по одному из них молча шли в глубь поселка мы с Галей. В некоторых местах проход раздваивался, а иногда пересекался с другим проходом.

Наконец со словами: «Вот мы и пришли», Галя остановилась у перекошенной калитки. Просунув руку в щель, открыла ее и прошла в маленький дворик.

– Проходи, будь как дома. – Галя закрыла калитку и посмотрела в мои глаза. Что она в них увидела, не знаю, но посерьезнев спросила:

– Обалдел?

Я неопределенно пожал плечами. Выразить словами впечатление от увиденного я бы не смог, да и не хотел. Галя открыла дверь и, пропуская меня вперед, предупредила:

– Пригни голову и так двигайся к столу, а дойдешь, сразу садись на табурет. Эта хижина не рассчитана на великанов, а для нас с мамой этой высоты вполне достаточно.

Я молча пробрался и сел.

– Сейчас будем пить чай.

Галя поставила на электрическую плиту чайник, зазвенела посудой, накрывая на стол, и при этом рассказывала историю своей семьи.

– Раньше мы жили в Полтавской области, в деревне. Я часто вспоминаю наш дом, он был просторный с большими окнами, с голубыми наличниками, с красной крышей и белыми-белыми стенами. Мне он казался огромным замком. Вокруг дома росли вишни, яблони, груши, абрикосы и еще какие-то деревья. Весной, когда сад зацветал разноцветными цветами все было как в сказке. Я никогда не думала, да и не могла подумать, что мне придется оттуда уехать и жить здесь, в этих условиях. Потом, когда я стала старше, мама рассказывала, что наш совхоз упразднили, а все хозяйство передали на укрепление соседнему колхозу. О чем они там думали, я не знаю, но колхоз не укрепился, а наше хозяйство развалилось, технику перевезли в соседнее село, туда же переехали специалисты и наш поселок оказался никому не нужным, то есть неперспективным. Вначале закрыли больницу, потом школу, а потом сам собой закрылся единственный магазин, возить сюда продукты стало невыгодно. Людей на работу в колхоз и назад возили на крытых брезентом грузовых машинах. Когда мне исполнилось семь лет и пора было идти в школу, это оказалось проблемой. Единственная в колхозе школа была в центральном селе, а это почти двадцать километров от нас, к тому же в нашем поселке осталось только двое школьников, считая меня, и возить нас туда-сюда у колхоза не было возможности. Тогда, воспользовавшись тем, что при переводе нас в колхозники у родителей по чьей-то халатности не отобрали паспорта, папа продал за гроши дом и мы переехали на Донбасс, поселились в этих хоромах и до сих пор в них и живем, привыкли.

– А где сейчас твои родители?

Галя на секунду замерла. Лицо стало грустным, потом с наигранной беспечностью продолжила рассказ.

– Папа четыре года назад умер, осложнение на сердце после гриппа. До этого работал на шахте, а сейчас на этой шахте работает мама, лампы шахтерам выдает. Работает посменно и сейчас она на работе. Ой! Да ты ее должен знать, а она тебя, вы же на одной шахте работаете. Мама у меня красавица. Представляешь, ей уже скоро тридцать два года, а у нее черная коса до пояса и ни одной сединки, а глаза карие, большие и глубокие, как у меня. Она всегда спокойная, а фигура у нее, как у королевы. Я вас обязательно познакомлю, но не сегодня, она придет домой поздно, а тебе надо будет уйти засветло.

– Почему? – спросил я недоуменно.

– Понимаешь, у нас на Шанхае, как в деревне, все обо всех все знают, вот и сейчас наши бабы уверены, что Наталкина Галка привела в дом хахаля, так что сейчас мы с тобой под пристальным вниманием.

И как бы в подтверждение ее слов без стука распахнулась дверь и через порог перевалилась женщина в телогрейке, повязанная теплым платком и с плохо скрываемым наигранным удивлением воскликнула:

– Ой, ты Галка не одна, а я не знала, ну ладно, я потом зайду.

– Погоди, тетя Клава, что ты хотела? Мы тут чай пьем, садись вместе с нами.

– Да не, я пойду.

– Так все же, чего приходила?

– Да понимаешь, я борщ варю, хотела посолить, а соль у меня в стеклянной банке, да и то осталось только на дне. Так вот, хотела я соль достать, полезла в банку, а она возьми, да и выскользни из рук, упала на пол и разбилась, соль рассыпалась по полу, а пол у меня земляной, вот и осталась без соли. А я не видела, как вы пришли, а то бы никогда не решилась, вот и зашла у тебя попросить соли, моя, как видишь, испорчена.

Не очень связно закончила свой рассказ тетя Клава. Галя достала с полки пачку соли.

– Бери, тетя Клава, сколько надо.

– Вот спасибо тебе, выручила. Да если бы я знала, я никогда бы не пришла, попросила бы у Светки, она мне должна, – и без перехода продолжила:

– А ты уже совсем взрослая стала, красавица, вся в мать, помню, когда приехала такая маленькая и худенькая была, а сейчас расцвела – прынцесса, прям хоть сейчас под венец. И куда только эти непутевые парни смотрят?