Перелётный словарь для почтовой вороны

Перелётный словарь для почтовой вороны
Владимир Старшов

Автор просит не думать о нём плохо, он не пьяница. Это всё лирический герой, такой-сякой, иногда и чокнешься с ним. Но ответственность за его грехи снять с автора никак невозможно. Стихи окликают поэзию исповедью. И не важно, файлы это или письма в папирусных свитках. Прав Пастернак, книга всего лишь «кубический кусок горячей, дымящейся совести.» Надо только подобрать слова. А словарей теперь, как будто, мало, и – не успеваем…

Перелётный словарь для почтовой вороны

Владимир Старшов

© Владимир Старшов, 2021

ISBN 978-5-4496-5056-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. Пора тополиного пуха

«Сегодня он настроен лупоглазо…»

Сегодня он настроен лупоглазо,
идёт и хочет всё увидеть сразу,
поэтому не видит ни хрена,
и жизнь житейская его обречена,
а с ним навек жена обручена.

Она не разделяет отрешенья,
и не даёт, голубка, разрешенья
среди зимы на самогон и ананас,
и говорит, что это не для нас,
и налицо здесь когнитивный диссонанс.

Он не снимается, и не снимается,
и до весны все маются, и маются,
и пьют, и пьют свой позитивный яд.
И вот весна, и пьяный в доску тополь
баюкает умильно семейку воробьят,
никто под тополем ножищами не топает,
и все в обнимочку тихонечко стоят.

«Как дети дождя и вокзала…»

Как дети дождя и вокзала,
бежали, смеялись, и вслед
какая-то тётка сказала,
что могут проверить билет.

Мы ехали, хлопали двери,
мелькали кусты и мосты,
никто ничего не проверил
до самой последней версты.

«Где шмель, как исполин травинок…»

Где шмель, как исполин травинок,
исполнен мёда и жужжанья,
летает средь больных тычинок —
там жизни видно прилежанье.

Он трудится в сиянье строгом,
в живое золото окован,
как маленький наместник бога
в своём народце лепестковом.

Он может всё – не покалечив,
пыльцу стряхнуть, росинку вправить, —
и небо там шмелю на плечи
не давит, не мешает править.

«Ренуара полотно…»

Ренуара полотно
словно тёплое окно,
покачнётся чуть пространство —
исчезает и оно.

Где-то в комнате камин,
дышит в воздухе жасмин,
я стою среди народа
перед женщиной один.

Эта встреча в полотне
предназначена не мне,
я побуду невидимкой
в запоздалой тишине.

Чтоб, рискуя головой,
понимая – сам не свой,
слышать: цокают копыта
над парижской мостовой,

приближаются шаги
из каштановой пурги…
А на улице московской
не видать уже ни зги,

и кружится снежный зверь,
и снежинок как потерь, —
и смотрительница в тёмном
запирает на ночь дверь.