Каста предателей

В состав Временного правительства предложили войти и Сперанскому, на это Сперанский будто бы ответил: «С ума вы сошли! Разве делают такие предложения преждевременно? Одержите верх, тогда все будут на вашей стороне!»

Когда же заговор провалился, то Сперанский, хитрый лис, попал в состав Верховного Уголовного суда. Сперанский участвовал в комиссии, составлял доклад, принимал живейшее участие, словом, играл первую роль.

Не испуг руководил Сперанским, когда он принимал назначение быть членом Верховного суда, и не карьерные соображения, а наиболее важное – наказать тех масонов, которые приняли на себя главную роль и не выполнили обязательств перед Орденом, и спасти от жестокого наказания остальных братьев. Главная кара обрушилась на Пестеля.

«Павел Пестель, – пишет графиня Толь, – ставленник высшей масонской иерархии, не су-

87 мел или не захотел, мечтая для себя самого о венце и бармах Мономаха, исполнить в точности данные ему приказания. Много обещал, но ничего не сделал. Благодаря этому он подлежал высшей каре; не следует забывать, что он был «шотландским мастером», что при посвящении в эту высокую тайную степень у посвященного отнималось всякое оружие и объяснение гласило, что в случае виновности от масона отнимаются все способы защиты».

Мятеж в Петербурге произвёл в общей массе населения России потрясающее впечатление – так выражается очевидец. По его словам, «посягательство на ограничение царской власти и на перемену образа правления казалось нам не только святотатством, но историческою аномалией; а народ, видя, что заговорщики исключительно принадлежали к высшему сословию, признал дворянство изменниками, и это прибавило ещё одну резкую черту в той затаенной вражде, которую он питал уже к помещикам. Передовые люди и столичная интеллигенция одни только сочувствовали несчастным безумцам».

Лучшие люди отвернулись от этого дела с омерзением и заклеймили каинову работу масонов-декабристов. По словам Карамзина: «Вот нелепая трагедия наших безумных либералистов! Дай Бог, чтобы истинных злодеев нашлось между ними не так много. Солдаты были только жертвою обмана. Иногда прекрасный день начинается бурею: да будет так и в новом царствовании (Николая I – Ред.) <…> Бог спас нас 14 декабря 88 от великой беды. Это стоило нашествия французов: в обоих случаях вижу блеск луча, как бы неземного».

Благородный и чистый Жуковский назвал декабристов «сволочью».

«Народ, чуждаясь вероломства, забудет ваши имена», – заклеймил масонов-декабристов поэт Тютчев.

А теперь сравните оценки произошедшего 14 декабря 1825 года со стороны деятелей культуры советского и постсоветского времени. Интеллигенция своих не сдаёт! Это у Достоевского хватило ума и сердца по достоинству оценить заговор петрашевцев, о чём мы говорили выше..

Переломная эпоха, в которую правил Николай I, наложила на него неизмеримо тяжёлое бремя. Он правил, когда мировое масонство окончательно утвердило своё господство в Америке и Европе. Это была эпоха, в которую, по меткому выражению Гоголя, «диавол выступил уже без маски в мир».

В России родившееся во время наполеоновских войн поколение избрало своими руководителями не Николая I, Пушкина, Гоголя, славянофилов, а духовных отпрысков русского вольтерьянства и масонства, декабристов, и своим путём – путь дальнейшего подражания Европе.

Николай I избрал более трудный путь: он решил восстановить самодержавие в России и отказаться от традиций Петровской революции. «Вопрос еще, – сказал он однажды, – хорошо ли сделал Пётр I, что отменил некоторые русские благочестивые обычаи. Не придётся ли их восста-

89 новить?» Прежде всего необходимо было восстановить монархию.

«За время от Петра I до Николая I у нас не было монархии. Если мы под монархией будем понимать, прежде всего, арбитраж во всяких внутринациональных трениях, то мы согласимся с тем, что императрицы, попадавшие на трон на гвардейских штыках, никакими арбитрами быть не могли и основных функций монархии выполнять были не в состоянии. С русской точки зрения Екатерина II была чужеземной авантюристкой, пролезшей на трон путем муже- и цареубийства. Ей оставалось идти по течению этих штыков, дабы они не обратились против неё самой. Русские цари, и в особенности царицы, от Петра I до Николая I включительно, были пленниками вооружённого шляхетства, и они не могли не делать того, что им это шляхетство приказывало» (И. Солоневич. Сборник статей. Шанхай, 1942. С. 48).

Ключевский назвал этот период «дворяновла- стием». Известный монархический теоретик Л. Тихомиров написал про этот период в своём труде «Монархическая государственность»: «Нельзя обвинять монархию за то, что было сделано во время её небытия».

Николай I обладал ясным, трезвым умом, выдающейся энергией. Он был глубоко религиозный, высоко благородный человек, выше всего на свете ставивший благоденствие России. Французский дипломат маркиз де Кюстин, живший в Петербурге, писал, что «нельзя отрицать, что Николай обладал выдающимися чертами характера и питает лучшие 90 намерения. В нём чувствуется справедливое сердце, благородная и возвышенная душа. Его пристрастие к справедливости и верность данному слову общеизвестны».

Когда де Кюстин сказал Николаю I: «Государь, Вы останавливаете Россию на пути подражательства и Вы её возвращаете ей самой», Николай I ответил ему: «Я люблю мою страну и я думаю, что я её понял; я вас уверяю, что когда мне опостылевает вся суета наших дней, я стараюсь забыть о всей остальной Европе, чтобы погрузиться во внутренний мир России… Никто не более русский в сердце своём, чем я».

Николай I, действительно, вместе с Пушкиным и Гоголем, был по духу одним из наиболее русских людей своей эпохи.

Идеалом русского правителя для Николая I были не Пётр I, не Екатерина II, не оба эти «великих» правителя, а самый христианский правитель Средневековой Руси, Владимир Мономах. Христианскую настроенность Николая I ярко показывает резолюция, которую он наложил на отчёте министерства иностранных дел, составленном к 25-летию его царствования, перед тем, как передать отчёт наследнику: «Дай Бог, чтобы мне удалось тебе сдать Россию такою, какою я стремился её оставить, сильной, самостоятельной и добродеющей: нам – добро, НИКОМУ – ЗЛО».

Разгром России в Крымскую войну и смерть Николая Павловича открывали для масонства широкое поле деятельности. Смерть императора-рыцаря представители передовой общественности 91 встретили или с предательским равнодушием, или с необузданным восторгом.

«В Английском клубе, – записал в своём дневнике Погодин, – холодное удивление. После обеда все принялись играть в карты. Какое странное невежество».

«Смерть Николая, – писал Герцен, – удесятерила надежды и силы. Я тотчас написал напечатанное потом письмо к императору Александру и решился издавать «Полярную звезду». «Да здравствует разум!» – невольно сорвалось с языка в начале программы. «Полярная звезда» (рылеевская) скрылась за тучами николаевского царствования; Николай прошёл, и «Полярная звезда» явится снова в день нашей великой пятницы, в тот день, в который пять виселиц сделались для нас пятью распятиями».

Наступила, как тогда выражались, «оттепель», но все ждали полной «весны».

Печати был предоставлен полный простор. Университетам разрешено было принимать студентов в неограниченном числе. Вернулись из ссылки декабристы. Оппозиционные и революционные силы подняли голову.

Началась новая страница русской истории, новый её период – период революционный.

Когда польское восстание 1863 года стало свершившимся фактом, Герцен открыто проповедовал пораженчество, приветствовал поляков как борцов за отчизну и требовал сочувствия к ним всего русского общества.

В своей прокламации, распространённой в Москве и Петербурге в конце февраля 1863 года, общество 92

«Земля и воля» подало руку полякам во имя юной России и обратилось к солдатам и офицерам, удерживая их от повиновения.

«Мы с Польшей, – написал Герцен в номере «Колокола» от 1 апреля, – потому что мы за Россию! Мы со стороны поляков, потому что мы русские. Мы хотим независимости Польши, потому что мы хотим свободы России. Мы с поляками, потому что одна цепь сковывает нас обоих. Мы с ними, потому что твёрдо убеждены, что нелепость империи, идущей от Швеции до Тихого океана, от Белого моря до Китая, не может принести блага народам, которых ведёт на смычке Петербург».

Польскому движению помогали и русские университеты, в которых под влиянием польской пропаганды происходили забастовки и волнения.

Среди польских революционеров была весьма популярна мысль о достижении победы над русским правительством при помощи распространения смуты внутри России.

Энергичные меры, принятые русской властью к прекращению смуты, вызвали протест со стороны масонов Наполеона III и Биконсфильда с требованием созыва европейской конференции для разрешения польского вопроса.

Император Александр II приказал министру иностранных дел князю Горчакову ответить на это твёрдым отказом на недопустимость постороннего вмешательства во внутренние дела России. Ответ князя Горчакова вызвал среди здоровых элементов русского общества восторженный подъём патриотического чувства. «.Польский вопрос. Какова причина его замалчивания? – писал в это время Маркс. – Причина та, что аристократы и буржуа смотрят на темную азиатскую державу как на последний оплот против рабочего движения. Рабочее движение всегда будет терпеть поражения, пока остаётся нерешённым этот вопрос. Взять на себя инициативу в этом вопросе является долгом рабочего класса Германии.»

Как вы понимаете, «тёмная азиатская держава» – это Россия. А инициативу рабочего класса Германии мы в XX веке увидели дважды: в 1914-м – под руководством императора Вильгельма II и в 1941-м – под предводительством Гитлера. У последнего рабочий класс служил в Вермахте, а немецкие крестьяне служили в более знаменитой организации – «СС»! Заветам Маркса они были верны.

Герцен по поводу патриотического взрыва в русском обществе негодовал. Русское общество отвернулось от матёрого предателя и его соратников по развалу России.

В масонских ложах Парижа и Лондона было принято решение «серьёзно заняться обработкой идеологии русской интеллигенции в гуманитарных целях франк-масонства».

С 1840 года началась пропаганда материализма (Фейербах, Бюхнер, Молешотт, Фохт) и социализма Сен-Симона, Лассаля, того же Карла Маркса. Задача Карла Маркса была вполне конкретной: ошельмовать производственников как капиталистов, демонизировать их, представить их врагами 94

общества и государства и вывести из-под удара истинных капиталистов – банкиров.

Революция 1848 года окрылила надеждой все разрушительные антихристианские силы. Глубокий русский мыслитель В.А. Жуковский в январе 1848 года в письме «Что будет» пророчески предсказал кровавый хаос, который поразит Россию.

«Мы, – писал Жуковский, – живём на кратере вулкана, который недавно пылал, утих и теперь снова готовится к извержению. Ещё первая лава его не застыла, а уже в недрах его клокочет новая, и гром вылетающих из бездны камней возвещает, что она скоро разольётся. Одна революция кончилась, другая вступает в её колеины».

Обработку в нужном для революции духе вели Чернышевский, Добролюбов, Писарев, Лавров и Михайловский. «Колокол» Герцена свободно передавался из рук в руки, ходил по всей России. Статьи Чернышевского и Добролюбова принимались за откровения. В 1860 году из рядов университетской молодёжи выходит новый пророк молодого поколения – Писарев.

«Позвольте нам, юношам, – писал он в мае 1861 года, – говорить, писать и печатать, позвольте нам стряхивать своим самородным скептицизмом те залежавшиеся вещи, ту обветшалую рухлядь, которые вы называете общими авторитетами».

Чернышевский, Добролюбов и Писарев революционизировали молодёжь и подготавливали кадры разрушителей.

«Нам следует, – писал Добролюбов, – группировать факты русской жизни… Надо вызывать

95 читателей на внимание к тому, что их окружает, надо колоть глаза всякими мерзостями, преследовать, мучить, не давать отдыху – до того, чтобы противно стало читателю всё это царство грязи, чтобы он, задетый за живое, вскочил и с азартом вымолвил: да что же, дескать, это за каторга: лучше пропадай моя душонка, а жить в этом омуте не хочу больше».

Пушечное мясо революции – студенчество, озлобленное исключениями и репрессиями, резко выступало с протестами и призывами к борьбе.

В это время за границей усиленную деятельность развил среди русских эмигрантов Бакунин. Анархист по убеждению, он проповедовал разрушение вообще государства, насильственную замену его автономным обществом; приглашал молодёжь бросать университеты, вообще занятия и идти в народ готовить разрушение политического и социального строя в России.

По мнению Бакунина, российское самодержавие – оплот всемирной реакции; без разрушения Петербургской Империи не может быть свободы в Европе.

Он верил, что русский народ зажжёт пламя революции, которая пожрёт Россию и своим кровавым заревом осветит всю Европу.