Побеги древа Византийского. Книга вторая. На перекрёстках двадцатого века

В дверях показался Соломон, из-за его спины выглядывала девушка.

– Заходите, ребята!

– Вот, познакомьтесь, это моя невеста.

– Фаня, – поклонилась она.

– А я Михаил.

– Знаю. Много о вас слышала.

– Конечно, есть от кого! – пошутил Михаил, внимательно разглядывая избранницу Соломона.

Девушка была необыкновенно хороша, но не той чисто славянской красотой, а с примесью восточной резкости, чернявости и большеглазости. Открытое, с правильными чертами лицо, прямой нос и пронзительный взгляд чёрных глаз сразу выделяли её из многих ровесниц и вызывали к ней неподдельный интерес.

«Не зря Соломон так долго тянул с выбором», – подумалось Михаилу.

– Вот… мы хотели… поговорить, – начал, запинаясь, Соломон.

– Да-да, – перебил его Комнин, – разрешите, я задам несколько вопросов? Фаня, если вопреки воле родственников вы выйдете замуж за Соломона, чем вам это грозит?

– Видите ли, Михаил Константинович, я родилась и выросла в довольно замкнутой еврейской общине, где соблюдение традиций – главный признак благочестия. Так что я могу лишиться благословения на брак, который традиционно дают родители или старшие в семье, и, как следствие, самого приданого.

– Понимаю. Сейчас, хоть и настали иные времена и человек свободен в своём выборе, вы девушка, для которой очень важно иметь надёжную опору, тыл за спиной. Насколько значимо для вас благословение родных и приданое? Перевешивают ли они уверенность в надёжности и серьёзности намерений Соломона? Любите ли вы его так, что все эти традиционные установки меркнут по сравнению с вашим чувством? И ещё, жизнь красного командира нелегка, опасна, связана с проживанием в различных условиях и участием в военных операциях. Всё это обязана будет пройти и его жена. Готовы ли вы к такой судьбе?

Фаня довольно долго молчала, и это красноречиво говорило о том, какую трудную задачу ей приходится решать.

– Конечно, для меня традиционные установления очень важны, ведь я плоть от плоти своего народа. Но для себя выбор я уже сделала, переступила через привязанность к семье, через боязнь осуждений и проклятий. Мне выпал хороший шанс, и в дальнейшем я могу не встретить такого же человека, как Соломон. Да другой мне и не нужен. Поэтому, какие бы трудности ни предстояли нам, мы любим друг друга и преодолеем всё вместе. Думаю, что никогда не пожалею о своём выборе.

Соломон радостно вскочил во весь свой огромный рост, подхватил тоненькую и хрупкую Фаню и поднял высоко на вытянутых руках:

– Спасибо, фейгеле[1 - Птичка (евр.).], моя любимая!

Долгий поцелуй молодых заставил Михаила тактично отвернуться к окну.

– Ну, тогда благословляю вас, ребята!

Поженились Соломон и Фаня в начале лета. Свадьбу организовали скромную, без традиционных хупы[2 - Хупа – балдахин или полог, под которым стоит еврейская пара во время бракосочетания; также сама церемония.] и ктубы[3 - Ктуба – еврейский брачный договор, неотъемлемая часть традиционного еврейского брака.]. Из родственников Фани никто не пришёл. Михаил тоже не смог приехать из Москвы. Зато почётными гостями на празднике были Григорий Иванович Котовский и Николай Криворучко. Командир корпуса распорядился выделить молодым комнату в общежитии красных командиров.

А вскоре произошло трагическое событие, потрясшее 2-й кавалерийский корпус. В августе в совхозе Чабанка был убит Григорий Котовский. Целый год длилось расследование, хотя стрелявший был известен сразу: он сам явился к жене Григория Ивановича и признался в убийстве.

Николай Криворучко, принявший корпус после гибели своего командира, рассказывал позже Михаилу, что дело это сразу затребовал к себе Фрунзе, которого также через три месяца не стало. Убийца Григория Ивановича был взят под стражу, но суд затягивался.

– Понимаешь, – говорил Криворучко, – здесь цепочка прослеживается: убирают людей, которые кому-то мешают во власти.

Михаил сразу вспомнил слова Котовского о борьбе между «бывшими своими».

– Чем же они могли помешать? – задал он вопрос не столько Николаю, сколько себе самому.

– Сильные, талантливые и самостоятельные люди, пользующиеся доверием войск, народа и партии, способны на смелые, неординарные поступки. Власти проще ставить на такие ответственные места своих доверенных, слепо и беспрекословно исполняющих их указания, – поделился своими мыслями Николай.

– Кто же они, эти люди, раболепствующие перед властью?

– Не знаю.

– Посмотрим, кого назначат народным комиссаром и председателем Реввоенсовета вместо Михаила Васильевича, – заявил Михаил, выразительно глядя Криворучко в глаза. Он хотел увериться, что с ним можно говорить откровенно.

– Это станет известно буквально на днях, – ответил тот, так же пристально глядя на Михаила.

– Я буду уже в Москве, – заметил Комнин, – так что не знаю, когда мы с тобой снова встретимся.

– Всё тайное когда-то становится явным, – загадочно произнёс на прощанье Николай.

Уже по приезду в столицу Михаил узнал, что на место Фрунзе назначен Климент Ефремович Ворошилов.

Ранняя весна пришла в этот год на землю московскую. Только не с ласковым тёплым солнышком, а с промозглой холодной сыростью. Температура словно застыла на нулевой отметке термометра, холодный ветер обжигал лицо, под ногами хлюпала грязно-серая каша из воды и полурастаявшего снега.

Михаил вошёл в знакомую квартиру. Брусилов полулежал на кровати, одетый в тёплую куртку. Нога была укутана.

– Здравствуйте, Алексей Алексеевич!

– Здравствуй, Михаил! Прости старика, только что пришёл с процедуры, ногу прогревали. Нездоровится мне что-то, знобит постоянно, вот и прилёг, – словно оправдывался Брусилов.

Михаил взглянул на его бледное лицо, на котором отчётливо выделялись подёрнутые влажной плёнкой глаза и усы.

– Беречься надо, Алексей Алексеевич. У вас тут прохладно, так и простудится недолго.

– Да уж, видимо, долго не протяну… Всё к тому идёт… под уклон.

– Ну что вы! Ум у вас ясный, мышление чёткое. Нас ещё переживёте!

– Ум-то ясный, да силы на исходе… Ладно, что мы всё обо мне… Как у тебя дела? Как в инспекции?

– В инспекции всё в порядке. Хотел услышать ваше мнение по одному неоднозначному делу. В феврале прошлого года я был с проверкой в корпусе Котовского и остался доволен. Распрощались мы с Григорием Ивановичем и договорились о встрече, а летом его убили. По моим сведениям, дело затребовал себе Фрунзе, с которым Котовского связывала давняя дружба и который назначил его своим заместителем. Через три месяца не стало и Михаила Васильевича. Вы, я знаю, были в хороших отношениях с наркомом…

– Да, Михаил Васильевич был замечательным человеком. Я неоднократно имел возможность убедиться в том, что он, не имея военного образования, по природе своей был прирождённым военачальником. В годы Гражданской войны под его руководством был осуществлён целый ряд блестящих операций. И до самой своей кончины он практически с нуля создавал армию нового типа. Верю, что его старания не пропадут даром, что это будут мощные и сильные войска, крепкие духом и преданные Отечеству.

Брусилов умолк, углубившись в размышления, и скрестил руки на животе, машинально вращая большими пальцами.

Михаил выждал некоторое время и осторожно спросил:

– Вы не видите связи между смертью Котовского и Фрунзе?

– Конечно вижу! – очнулся от своих мыслей Брусилов. – Только говорить об этом сейчас не совсем корректно. И даже опасно. – Он испытующе посмотрел на Михаила. – Мне кажется, тебе лучше не знать всех этих подковёрных битв с реальными жертвами.

– Думаю, что, зная об этом, буду лучше понимать происходящее и наделаю меньше ошибок.

– Ну что ж, тогда поделюсь с тобой своими наблюдениями. Но дай слово, что об этом больше никто не узнает. Мне, собственно, уже ничего не страшно, я свою жизнь прожил, а у тебя всё ещё впереди.