Время первых. Лекции по истории античной литературы

Гор высочайших главы и утёсов верхи покрывая,
И цветущие степи, и тучные пахарей нивы;
Сыплется снег на брега и на пристани моря седого;
Волны его, набежав, поглощают; но всё остальное
Он покрывает, коль свыше обрушится Зевсова вьюга, —
Так от воинства к воинству частые камни летали,
Те на троян нападавших, а те от троян на ахеян…[27 - Гомер. Илиада. С. 171.]

    (Песнь XII)
Описание снегопада, с которым Гомер сравнивает летящие в противника камни, здесь, как видите, чрезвычайно подробно развернуто, оно занимает достаточно много места… Однако у Гомера нет соподчинения. Для него это всё различные проявления единого бытия.

Сравнения в поэме Гомера – это образ, художественный образ, в том смысле, как мы его понимаем. Он возникает в сравнении. Дело в том, что осла здесь и нет вовсе. Это – как осёл. И вьюги нет – это камни летят… Гомеровский слушатель воспринимает то, о чём рассказывается в поэме, как реальность, а не вымысел. А вот сравнение – это образ. И здесь выступает, собственно, само искусство.

Гомер широко использует постоянные эпитеты. Это отчасти связано с природой устного народного творчества, для которого они характерны. Безусловно, это некоторые формулы, клише, которые повторяются. Так Ахилл в «Илиаде» называется быстроногим, Гектор – шлемоблещущим, Парис и Менелай – русоволосыми; Афина – совоокая, Гера – волоокая и так далее… Что такое эпитет вообще? Это, конечно, некоторое определение. Но эпитет отличается от обычного определения тем, что не вносит никакого ограничения. Определение всегда очерчивает некий предел. Я могу сказать: бронзовая статуя, а она ведь может быть и мраморная, и деревянная. Это лишь один из видов – бронзовая. Само понятие статуя гораздо более широкое. А вот эпитет – это определение, которое не сужает, а только подчеркивает. Дело в том, что все воины здесь быстроногие, и все они русоволосые, и у всех блестят шлемы. Это не значит, что другие ходят медленно или один Менелай среди ахейцев – русоволосый. Это желание подчеркнуть какую-то одну сторону, одно важное качество, больше ничего.

Так в русских былинах очень часто встречается выражение широкая степь. Но степь и не бывает узкой. Использование эпитета широкая это лишь желание подчеркнуть простор степи. Это первая особенность постоянного эпитета. Вторая особенность – такие эпитеты всегда как-то характеризуют предмет. Ахилл ведь может и лежать, а он быстроногий. Гектор может и не надевать шлем, но он всё равно шлемоблещущий. Есть и более прямые примеры: корабли называются быстрыми, когда они стоят на причале, небо – звёздным – средь бела дня, глашатаи – звонкоголосыми – когда они молчат. Особенно удивительно одно сравнение в «Одиссее»: Навсикая стирает бельё в тот момент, когда появляется после долгих странствий Одиссей, и оно – ослепительно. Но если оно ослепительно, зачем же стирать? Что это такое? Но всё дело в том, что это взгляд из вечности, а не из бренности. Не важно, какое бельё в данный момент, важно, какое оно вообще. Глашатаи потому и глашатаи, что у них звонкие голоса, хотя в данный момент они могут и молчать. Какое это имеет значение?! Небо всегда звёздное. Это вообще его свойство. Ахилл – быстроногий. А у Навсикаи всегда ослепительное бельё…

Подобное видение имеет некоторые аналоги в древнем изобразительном искусстве, в частности, в греческой вазописи или в египетской живописи. Вообще, древняя живопись не знала перспективы, потому что перспектива навязывает определённую точку зрения на мир, показывает, каким его видит художник. А древние изображают, каков он есть на самом деле. Они считали невозможным выбирать перспективу. И, в сущности, в греческой вазописи всегда присутствует постоянный эпитет. Когда изображается пастух со стадом, это не значит, что он пасёт стада. Это значит, что он пастух. А когда на египетской фреске фараон изображён на троне – это не значит, что он восседает на троне, это значит, что перед нами – фараон. Это и есть постоянные эпитеты.

Такова основа гомеровского эпоса – это некая абсолютная точка зрения на мир. Это мир, увиденный глазами бога…

Греческая лирика VII–VI вв. до н. э

Возраст человечества насчитывает свыше ста тысяч лет. Мы даже не можем сказать в точности, каков он… Поэмы Гомера стоят на границе этого уходящего в даль прошлого эпического периода и начала этапа, который характеризуется тем, что из монолитной человеческой общности впервые начинает выделяться личность. На смену мифологическому приходит мышление, которое и сформировало в итоге тот тип человека, что существует по сей день.

Такой масштабный переворот в сознании не мог не вызвать к жизни совершенно новый тип культуры. Философ К. Ясперс справедливо обозначил его как осевое время, – это период примерно от VIII до II вв. до н. э. Если говорить о мире в целом, наступала эпоха библейских пророков, основателей зороастризма, буддизма, конфуцианства, первых греческих философов…

В литературе – это время рождения лирики. Хронологически оно приходится на VII–VI вв. до н. э., бурный период в истории Греции – разложение родового строя и постепенное становление греческого государства, которое окончательно складывается к V в. до н. э. прежде всего в Афинах.

Слово впервые обрело автора. По отношению к поэме Гомера такой вопрос просто не мог бы возникнуть. Гомер воспроизводит предание, рассказывает о том, что было: «Гнев, богиня, воспой…» Он, можно сказать, исполнил эту божественную песнь, обработал её, передал суть. А лирический поэт рассказывает о себе, о своём времени. Он сам и есть главное действующее лицо.

Если говорить о лирике в целом, она, как и эпос, тоже имела глубинные фольклорные корни. Это очевидно. Но её древние истоки иные, чем у эпоса. Лирика выросла из магии. Магия, магическое мышление – очень важные её составляющие. Прежде всего, это различные магические заклинания, заговоры. Допустим, чтобы вызвать дождь или избавить человека от болезни, жрецы, шаманы произносили особые заклинания. Но они непременно должны были обладать и какими-то особыми, выражаясь современным языком, экстрасенсорными качествами, иначе бы ничего не получилось. Помимо знания, от них требовалось ещё и некое собственное духовное движение…

Слово несло иррациональную, заклинательную силу. Этот момент сохраняется в европейской лирике на протяжении всей её истории. Она, конечно, уже перестает быть магической, но это особое внутреннее напряжение в ней всё же остаётся. Оно, вообще, всегда присутствует в поэзии. А иногда даже такие формулы возникают, хотя они, конечно, уже утрачивают прямую магическую направленность. Скажем, у Пастернака:

Не волнуйся, не плачь, не труди
Сил исcякших и сердца не мучай.
Ты со мной, ты во мне, ты в груди,
Как опора, как друг и как случай…[28 - Пастернак Б. Полное собрание сочинений. Т. 2. С. 66.]

    («Не волнуйся, не плачь, не труди…»)
Звучит вполне как заклинание… Или, к примеру, строчки Мандельштама:

Возьми на радость из моих ладоней
Немного солнца и немного мёда…[29 - Мандельштам О. Сочинения в 2-х томах. М.: Художественная литература, 1990. Т. 1. С. 131.]

    («Возьми на радость из моих ладоней…»)
Вообще, в языке этот слой существен – слово действенно, само слово и есть действие. Как однажды заметил Пушкин: «Слова поэта суть уже его дела…»[30 - Устное высказывание Пушкина, приведённое Н.В. Гоголем в «Выбранных местах из переписки с друзьями».]

Кажется, только скажешь, а слово что-то меняет… Сейчас, конечно, это уже не магия, но всё же внутренне связано. Как след в языке, это проявляется по сей день, когда говорят: «Будь здоров!», «Спокойной ночи!», «Прощай» и так далее. Некоторые слова долгое время ещё сохраняли подобное действенное значение, например: «Извините». Сейчас это просто знак вежливости, а, скажем, ещё в пушкинскую эпоху одна такая реплика вполне могла удержать человека от дуэли. Всё это, повторяю, следы древних корней слова. Из этого пласта возникла лирика.

С одной стороны, лирика кажется чем-то глубоко индивидуальным. Автор всегда рассказывает о себе… Но в то же время в лирике всегда есть и некая обобщённость. Главные персонажи лирики – это местоимения. Имена в лирике, как правило, отсутствуют: «Я помню чудное мгновенье – // Передо мной явилась ты…». «Я» и «ты» здесь предельно обобщены. Каждый может ассоциировать себя с этим «я» и увидеть кого-то за этим «ты».

Не случайно греки высоко ценили поэтов. Их изображали на вазах.

Как правило, такой чести удостаивались лишь боги. В поэтах ощущалось нечто божественное. Божественная сила как бы нисходит свыше, вселяется в душу творца:

Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружён;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснётся,
Душа поэта встрепенётся,
Как пробудившийся орёл. [31 - Пушкин А.С. Собрание сочинений в 10 томах. М.: Художественная литература, 1974–1979. Т. 2. С. 110.]

    («Поэт»)
Вдохновение «требует поэта»… Это проявляется в одной сущестенной особенности: поэт пробует говорить о себе, изображает собственные переживания. Но в то же время он смотрит на себя с какой-то абсолютной, высшей координаты. Его «я» не совпадает с «я» лирика.

Приведу простой пример. Допустим, Пастернак пишет:

Я кончился, а ты жива,
И ветер, жалуясь и плача,
Раскачивает лес и дачу.
Не каждую сосну отдельно,
А полностью все дерева
Со всею далью беспредельной,
Как парусника кузова…[32 - Пастернак Б. Полное собрание сочинений. Т. 4. С. 523.]

    ( «Ветер»)
Так ведь раз «кончился» – не станешь писать стихи! Но это человеческая жизнь автора подошла к концу, а как поэт он продолжает жить в своих произведениях…

В основе лирики лежит переживание. Что это такое, наверное, каждому понятно, здесь нечего объяснять. Главное, переживание должно остаться в памяти. Оно должно выражать какой-то важный момент жизни. Это нечто значительное, глубокое, что оставило след в душе, может быть, объективно и несущественное, но субъективно – важное. Объективность здесь не играет никакой роли. Гнев Ахилла – это что-то объективное, а лирическое переживание – совершенно субъективно. Если для меня это имело значение, значит, это – переживание.

Отличительная особенность лирики – это стих. А что составляет основу стиха? Почему стихи мы всегда можем отличить от прозы, даже если они написаны на неизвестном нам языке? Единицей стиха является строка. Это самое главное, строки составляют его основу. А, кроме того, они соотнесены ритмически.

Приведу пример из творчества И.А. Крылова:

Две Бочки ехали: одна с вином,
Другая
Пустая.

    (Басня «Две Бочки»)
Строчки здесь как бы уравновешены. Хотя это может быть и одно-единственное слово, но оно уравнивается с целой строкой. Это наиболее общая основа деления.

Существуют разные системы стихосложения. В тонических стихах важны только ударные. К ним можно отнести только что приведённые строчки Крылова. Есть система, основанная на другом принципе – количестве слогов. Так, скажем, построена французская система стихосложения, так называемая силлабическая система. Она предполагает равное количество слогов в строке. И, наконец, есть система греческого стиха, которая затем легла в основу классического русского стихосложения. Это силлабо-тоническая система: в ней важно сочетание ударных и безударных слогов. У греков заимствованы и двусложные размеры – ямб и хорей. В русском стихосложении ямб – это когда первый слог безударный, а второй – ударный. В хорее наоборот: первый – ударный, второй – безударный. И трёхсложная система: дактиль, амфибрахий, анапест… У греков не было контраста ударных и безударных слогов, а чередовались долгие и краткие. Ударному соответствовал долгий слог, безударному – краткий. Мы сейчас не умеем воспроизводить греческий стих. Но принцип, основные размеры остались те же самые. Это ямб, он играет важную роль. И гекзаметр… Им написаны поэмы Гомера. Это шестистопный дактиль: первый слог – ударный, два последующих – безударные, а у греков это – первый долгий, два последующих – краткие…