Тополята

Они с отцом навещали маму. Она старалась держаться бодро, ее глаза блестели среди бинтов. Тенька трогал бинты щекой и гладил маму по плечу. Один раз она не выдержала, всхлипнула:

– Была твоя мама красивая, а теперь станет… инвалид…

«Это же не смертельно», – хотел сказать Тенька, но слова были не его, а отцовские, и он сказал по-своему:

– Не будешь ты инвалид… потому что все равно будешь… моя…

Шрам оказался похож на отпечаток ветвистой красной молнии. И щека теперь казалась вдавленной внутрь. Но Тенька не боялся смотреть на щеку со шрамом. Он осторожно гладил ее и говорил:

– Ну и что? Мама, ты… все равно…

Мама – она же была мастер. Она знала, как работать с гримом и сглаживала шрам с помощью всяких кремов и красок. Он становился бледным, слаборазличимым. Только вот вмятина на щеке никуда не девалась. Мама стала делать прическу, при которой часть волос гладким темным крылом прикрывала левую щеку. Все время так ходить было неудобно, однако если при гостях или в людном месте, то выглядело, будто специальная такая стрижка…

Но не все шло гладко. Из театра мама уволилась. Ей было трудно среди людей, которые раньше помнили ее очень симпатичной и веселой.

– Глупости это, – говорил ей отец. – Надо быть сильнее обстоятельств.

Мама отвечала, что так могут рассуждать пропитанные бензином авиатехники и запасные штабс-майоры (папа как раз и был таким). А она из другого теста. И стала домохозяйкой.

Но после шумной театральной жизни быть домохозяйкой оказалось трудно. Чтобы заглушить печали, мама раз-другой купила бутылку красного вина «Каберне», потом портвейна. А затем и чего-то покрепче… Это случалось обычно, когда отец уезжал в Светлокаменск, на авиаремонтный завод, в командировку. А уезжал он часто. Когда мама выпивала бутылку, она делалась какая-то незнакомая. Бодро мурлыкала песенки, рассеянно гладила Теньку по голове, потом садилась к столу, подперев голову, и неподвижно смотрела перед собой.

– Мама, ты лучше ложись… – осторожно просил Тенька.

Мама послушно ложилась лицом к стене и опять замирала. Тенька, тоже замерев, сидел у кровати. В горле вырастал колючий шарик…

А один раз она не сумела добраться от стола до кровати, опустилась на колени. Потом все-таки подползла к постели, упала на нее, свесила голову. Ее затошнило.

Перепуганный Тенька бросился в соседнюю квартиру, к знакомой тете Тасе. Тетя Тася долго пыталась привести маму в чувство, а потом вызвала неотложку…

Худой насупленный врач и пожилая медсестра сделали маме укол и компресс. Когда уходили, медсестра погладила всхлипывающего Теньку по голове и сказала тете Тасе:

– Довела себя… Хоть бы ребенка пожалела…

Отец, конечно, про все узнал. Закаменел лицом. О чем они с мамой говорили, Тенька не слышал – ёжился в другой комнате. После этого мама целый месяц не брала в рот ничего такого. А потом опять…

Нет, были, конечно, и светлые дни, когда казалось, что все стало как раньше. Втроем ходили в кино и зоопарк, сидели вечером у телевизора. Но потом… мама шла на кухню и чем-то звякала там. Уже не очень скрывала это от мужа и Теньки…

Запасной штабс-майор Ресницын был человек прямой и крепкий. Однажды он сказал:

– Для меня самое главное – работа. Я не могу разменивать ее на семейные драмы. Давай что-то решать…

– Что именно? – вызывающе отозвалась мама.

Ничего решать она не стала, только покрепче обняла Теньку, а он замер.

Отец все решил сам – подал на развод. Сказал, что оставит маме квартиру («и живи как хочешь»), а они с Тенькой переедут в Светлокаменск – там на заводе инженеру Ресницыну давно предлагают хорошую должность. («В конце концов, кто-то должен в империи думать о ремонте самолетов».)

– Можешь ехать, – ответила мама. – Тем более, что всем известно, кто там у тебя есть, в Светлокаменске. А сын останется со мной.

– Степан поедет ко мне…

– Нет! – Тенька вцепился в маму.

Видимо, в этом «нет» была такая крепкость, что отец отступил от сына. Но не отступил от своих планов. Он снял комнату и стал жить отдельно. А маму начали вызывать на всякие комиссии и к судьям. Иногда с Тенькой…

С той поры Тенька возненавидел отца. Даже непонятно, как он мог с такой силой возненавидеть человека, которого недавно любил. А мама перестала пить (как потом стало ясно – раз и навсегда). И устроилась на работу в артель «Золотая нить» – там выполняли заказы для театра: шили костюмы, украшали узорами камзолы и шляпы. Делали и всякую другую работу: готовили на продажу в киосках коврики, скатерти, салфетки, халаты… Мама брала работу на дом. Руки у нее были волшебные, как у Золушки. Узоры на материи получались просто сказочные (так, по крайней мере, виделось Теньке). А еще мама поступила на должность вахтера при общежитии Торгового института. Общежитие было недалеко от дома, в бывшем особняке Карпухина. А вахта находилась в пристройке этого особняка. Можно было дежурить и шить одновременно и за Тенькой присматривать нетрудно…

Но все эти изменения в маминой жизни оказались напрасными. Дело о разводе раскручивалось в разных судейско-адвокатских конторах, отец не хотел его прекращать. А при встречах с Тенькой говорил:

– Почему ты не хочешь ко мне? Будем жить по-мужски. Будем ходить в горы. Попрошу знакомых летчиков покатать тебя на самолете. Ты же не боишься высоты, а?

– Не хочу, – угрюмо отвечал Тенька.

– Но почему?

– Хочу с мамой…

– Вас же никто не разлучает навсегда. Ты будешь навещать ее. А она тебя…

– Я хочу с ней всегда…

– Маме надо лечиться. Ей придется подолгу лежать в больнице.

– Не придется. У нее все прошло.

– Если бы…

– Не «если бы», а прошло.

– Тень, давай договоримся по-хорошему. Суд все равно решит, чтобы ты жил со мной.

– И меня, что ли, не спросят?

– Детей не спрашивают.

– Дети, что ли, не люди?

– Не спрашивают, вот и всё. Не положено по закону…

От обиды и злости начинало звенеть в голове.

– Значит, это паршивые, сволочные законы! И суд твой паршивый! Террористы!

– Это тебя мать таким словам научила?

– Ты научил! И твои гадские судьи!

– Пусть гадские, но они решат – никуда не денешься.