Третий

Пришёл кто-то стремительный. Опять не видно, понятно, что пришёл и всё. Можно даже точнее определить. Мужчина. Реаниматолог. Даже в темноте… нет, я и так в темноте… даже увидев бы узнала – чувствуется его гель для душа. Дурацкие литровые бутыли с малопонятным названием «Мужская свежесть». В сочетании с водой убьёт любые микробы. Реаниматолог расходовал аккуратно. «Мужская свежесть» всё равно стремилась занять пост и освежителя воздуха, раз других запахов-претендентов не наблюдается.

Комаром заныл реанимационный аппарат. У-у-у-у… Не хватало ещё повторно подвергнуться реанимации. Глаза не видели, но сама грудь помнит, как её вминали, едва не ломая рёбра. Дашеньке, что ли, не повезло?

С новым пылом разакался алкоголик. Поднялась нездоровая суета.

– Разряд!

– Иииииии… а… иииии… а…

– Разряд!

– Иииииии…

– а…

Дата неизвестна

В крохотном помещении был высокий потолок. Стены стояли белые, словно глазурованные, по ним пестрела цветная объёмная роспись. Цветочные орнаменты синего, розового, красного и жёлтого. Ненавязчиво. На площади в шесть квадратов помещалась каталка и столик со стулом. Стол, стул да и каталка не попадались в область зрения, зато сухощавый дед попадал.

Он сидел на стуле, брал что-то со стола за головой пациентки одной рукой и подносил к её рту. Он ничего не говорил, вообще производил впечатление, что иностранец. Какой-нибудь монгол. Смуглый, скуластый, с чёрными волосами, сплетёнными в жидкую косицу. Глаза задраны внешним углом к бровям, но щёлками не назвать, и радужки не чёрные, а синие, как фарфоровая лазурь, оттого глаза вызывали ассоциации с кошками. Нитка губ была одного цвета с кожей, скулы сильно выпирали. Челюсть смыкалась плотно, как створки пещеры Али-Бабы, и, видимо, от прежних ударов и верхняя и нижняя кромки пошли трещинами. Он носил плотную черную водолазку с высоким горлышком, а поверх ни на что не похожий огроменный, раздутый, как парус, канареечно жёлтый жилет тонкой ткани. Остального девушка не видела.

Старик занимался своим делом с небрежностью большого профессионала, хотя что он делает, лежащая не представляла. Во рту у неё стояла воронка, неприятно давящая на гортань – и она не помнила, как она там очутилась. Дед орудовал одной рукой. Даже не рукой, а пальцем. И даже не пальцем, а непомерно длинным ногтем указательного. Зачерпывал им летучие порошки и направлял в воронку, прямо в рот. Оставляя в стороне антигигиеничность происходящего, девушка не была уверена, что порошки достигают цели.

Дед надменно продолжал, будто так и надо. В финале действа подхватил плошку разнообразия ради всей рукой и опорожнил на перебинтованную грудь какую-то тягучую жидкость. Её пациентка тоже не почувствовала. Дед взял следующую и поступил с ней так же. О чём-то поразмыслив, он поднялся, оправился и ушёл, не глянув на столик со своими примочками.

Голова девушки была тяжёлая, готовая провалиться в сон.

Посетители не нашли лучшего времени, чем в начале двенадцатого, чтобы явиться в комнату, похожую на супницу.

Больная спала в прежней позе. По виду тела чувствовалось, что поза некомфортна. Тело лежало на каталке, маленькое и скрюченное, будто огибало что-то.

Тёмная фигура выдвинулась вперёд, опережая остальных, заняла место у головы. Плавно зажглась лампа, дающая света как раз, чтобы выхватить шаром нижнюю половину супницы. Верх поглощали сумерки.

Мужчина был молод, немногим старше двадцати, но что-то заставляло считать его здесь старшим. У него было смуглое привлекательное лицо, не слащавое, строгое. В облике проступали сила, усталость и тщательно сдерживаемое раздражение. Другой брюнет, чьи блестящие глаза блуждали по чахлому телу в бинтах, не был красив. Грубые, рубленные черты его лица были пересечены через переносицу обрывающимся на щеке шрамом. Это была ни какая-нибудь белая едва различимая полоса, шрам был старый и глубокий, глядя на него легче представлялся топор, чем упругая молодая ветка, отведённая беззаботной рукой на узкой тропинке в лесу. Мужчина был старше первого лет на семь-восемь, он невесело улыбался, прикусив нижнюю губу, плотно обступленную чёрной щетиной. Последний из молодых людей был светловолосым. Он стоял чуть в стороне, и рассмотреть его не особенно удавалось. Он был высок, по крайней мере выше других. Отсюда лицо его казалось классическим, правильным – шутка, проделываемая со многими расстоянием, полумраком, близорукостью и определённой дозой спиртных напитков.

– Выжившая жертва? – удивлённо осведомляется одна из девушек с брезгливостью. Шатенка, в ладном костюмчике из пиджачка и мини-юбки, кромку которой видно над краем каталки, белая блузка застёгнута до уровня перемычки между чашечками бюстгальтера. Кто-то шикает на неё, кажется, мужчина, и она понижает голос: – Она не кажется выжившей. Я бы даже сказала, производит обратное впечатление. Почему у неё открыты глаза?

Голос молодой, энергичный, очень уверенный.

– Нерв повреждён, – скупой мужской голос.

– Что он с ней сделал? – спросила другая девушка, с голосом помягче и подобрее. Блондинка, кровь с молоком, на гладких щеках натуральный, не косметический румянец, губы вишнёвые, глаза детские, голубые, светлые волосы собраны заколкой на затылке, вроде небрежно, но стильно. Эта была в блузе и юбке, но юбка уходила куда-то за край каталки.

– Он использовал четыре разноосновных приёма. Стахий сможет сказать точнее.

– На вскрытии? – цинично усмехнулась первая из девушек.

– Она будет полноценной?

– Маловероятно.

– Ну она хотя бы жива… – задумчиво добавила блондинка, пытаясь найти плюсы.

– Идите в свои комнаты, – сухо распорядился брюнет.

С брезгливым интересом склонившаяся над каталкой худая шатенка беспрекословно отпрянула. Сразу, но без спешки, простучали острые каблуки.

Без снов спящей казалось, что она видит сон, и где-то в нём, за кадром, процокала лошадь. Каждый шаг отчётливо отдавался в голове, как будто это единственное, что там есть.

Когда место в комнатке освободилось, внутрь зашёл галантно уступивший дамам место мужчина лет пятидесяти. Среднего роста, плотный, широкоплечий, с зачёсанными назад рыжеющими волосами, не обнаруживающими признаков увядания.

– Приступаем к вскрытию, – шутливо выдал представительный мужчина, левая щека под глазом пошла эндемическими морщинами. В руке такого человека уместнее бы смотрелся пузатый бокал и сигара, но он держал у бока планшетку, на которой вроде не собирался писать. Если его действительно забавляла предстоящая процедура, веселье сквозь утомление пробивалось сдержанно.

Ещё двое стояли с опущенными пустыми руками, а легко определяемый вожак щёлкнул складным ножом. Сталь блеснула холодом.

Вскрытие началось на лежащей вдоль туловища руке. Острие чётко и скупо взрезало бинты на запястье.

Радоваться или бояться, что пришедший так легко орудует небольшим ножиком? Больная спала дальше, не реагируя.

Брюнет, не изменившись в лице, бестрепетно и легко отщипнул кончиком ножа сантиметр желеистой материи из-под бинтов, перехватил рукоять длинными сильными пальцами и покрутил у самого лица, как винную пробку на дегустации. От ножа пошёл стойкий горьковатый запах. Мужчина откровенно принюхался.

– Цжуанг переборщил, – тихо сказал он, ни к кому не обращаясь. – Не меньше двенадцати унций противорубцовой мази. Она вся расквасилась…

Мужчина с планшеткой испортил благодушное выражение своего лица брезгливо поджав губы. Он этично тронул брюнета пальцем, коснувшись лишь ткани чёрного рубашечного рукава:

– Это фатально?

– Неет, – брюнет коротко, но медленно обернулся, показывая снисхождение к его неосведомлённости. – Для лечения это подходит. Для расследования – нет.

Желе с ножа с ускорением полетело на пол. Один из до сих пор молчащих услужливо поднёс руку без зажигалки. Брюнет принял любезность кивком. Окунул острие в пламя, повернул, подержал. Пустая рука вернулась на прежнее место за спину. Нож зашуровал в районе бедра, деловито, словно разделывал тушку.

– Здесь остались следы, – брюнет пригласительно махнул ножом. Мужчина с планшеткой послушно приблизился. – Вот здесь. Это не только ожог. Здесь рассечено, здесь параллельное рассечение… вот это… – он опять сковырнул что-то кончиком, поднимая к глазам, – частицы камня.

– Я ничего не вижу.

От брюнета повеяло снисходительным превосходством. Мужчина с планшеткой ничуть не обиделся.

– Значит, камень, то есть, Земля и Огонь?

– Огонь был произведён трением о Воздух, – уверенно добавил брюнет. – И тридцать первого там шёл дождь. Иначе Огонь распространился бы.

– И начался бы пожар.

– И мы бы знали, где это произошло, – не одобрил оптимистичного тона брюнет. – Выжившая жертва не многое нам даёт. Мы же не рассчитываем, что он придёт её добивать.

Дата неизвестна

Закрытая в фарфоровой банке больная не смогла долго бодрствовать. Может, не она оперировала на сморщенной огнём и некрозом плоти, не она сводила края медицински точных разрезов и сшивала их нитью и хирургической иглой, не она бинтовала голову, шею, грудь, руки и ноги и не она с трудом везла каталку по неровному городскому, а потом вокзальному ландшафту, время от времени нечаянно, но чувствительно стукая колёсами о бордюры. Иногда так устаёшь, когда ничего не делаешь.