Третий

…в глазах потемнело, когда долетели каменные осколки…

– ААААкх!…

…не поняла, что происходит что-то очень плохое, что надо спрятаться, обожгло грудь, ударило под рёбра. Свалилась, кисть правой руки защемило, завизжала. Инстинкты не помогали, дёрнулась, дрожащие руки подломились и сознание ушло…

Очнулась со стоном, вдыхая раскалённый воздух. Что-то не так с ушами – ни звука снаружи.

Хотела позвать на помощь, но боль парализовала связки. Не было сил закричать. С трудом попыталась открыть глаза. Один открылся, посмотрела перед собой. Голова не поворачивалась, что-то с шеей – горячо и липко, но увиденного достаточно: переплетение горящих веток, размокшая, изрытая неостывшими камнями земля, орошённая красным. Дым от камней, запах пали… Красное не сразу распозналось, сначала глаз различил его в буром, незначительном цвете. Красный имел важное значение.

Почувствовала запах горящей плоти, к горлу подступила тошнота. Из последних сил дернулась прочь, затрещала ткань, затем подкатила новая волна боли, краски опять начали расплываться – потерять сознание сейчас, в эпицентре пожара равносильно смерти. В панике вдохнула горячий воздух – поперхнулась, стенки горла сократились, вывернуло от вони горящей плоти, собственного мяса. Масса из желудка надавила на горло и хлынула повторно. Девушка дёрнулась снова, раздирая о ветки кожу на руках и лице, упала в соседнюю лужу. Вода зашипела. Боль осадила руки, защипало…

Повернулась на спину и закусила губу, чтобы снова не отключиться. Шёл дождь. Капли попадали в рот, чтобы с грязью и кровью провалиться в горло. Язык чувствовал вкус крови, на зубах скрипел песок. Беспомощность и непреодолимый ужас ночного кошмара, когда можешь только наблюдать и каждой фиброй сознания верить в истинность происходящего… Зашлась кашлем, почти задыхаясь, повернулась на живот и протащила себя на полметра от фатального места. Тело пульсировало от боли и не слушалось, ободранные руки саднили. Поблизости никого не было, никто не мог ей помочь.

Она тратила силы, вкладывала себя в каждый рывок, но, казалось, не двигалась с места. Казалось, этому не будет конца – боль, невыносимо неровный асфальт, словно наждачная бумага, терзающий раны, стёртые в мясо руки с ошмётками кожи – щипало, как от кислоты, боль, набегающая на глаза кровь, тошнота, боль, одиночество, запах гари, сгущающаяся темнота и боль. И одиночество. Почему, почему никого вокруг?! Боже, почему?! Почему?!

Когда в ладонь впилось бутылочное стекло, она почувствовала. Собралась с силами и встала, цепляясь за ограждение. Мерзкая стекляшка отвалилась и пропала. Где-то внизу, где глаза разбирали темноту. Это было далеко, потому ничего не видно. Перед глазами шаталось и мелькало, сзади трещало пламя, близко. Если бы уже не была обезвожена, вырвало бы снова, пришлось сесть и передохнуть. Перед глазами плыло, назад старалась не смотреть. Едва ли смогла бы. Сознание отказывало. Еле поднялась.

Путь был бесконечен.

Глаза постоянно видели серый шершавый асфальт. Дорога плыла то влево, то вправо. Мозг отказывался направлять ноги. Они словно увязали. Асфальт не кончался. Время как будто остановилось. Капли перестали падать на землю, ей богу, это не дождь закончился, капли застряли где-то наверху, в пяти метрах над головой, а внизу влага разошлась по воздуху, насытив его сыростью. Идти по нему было тяжело, как сквозь воду. Он стал плотен, он сопротивлялся. По дороге домой не встретилось ни одного человека, не проехал ни один автомобиль, велосипед, мотоцикл, автобус, троллейбус, не пролетел ни самолёт, ни птица, не пробежала ни собака, ни кошка, ни крыса, ни таракан. Путь запомнился урывками. Ограда парка, потом сразу парковка и вот уже серый массив спящего дома.

Звёзд не было на небе, только под конец пути вышла на вид заторможенная сонная луна.

В лунном свете со второй попытки набрала номер квартиры, размазывая по кнопкам бурую густеющую кровь.

– Кто! – недовольно рявкнул сонный голос.

Губы спеклись, их было трудно открыть, когда удалось, на язык попала кровь. Связь пропала.

Сглотнула больным горлом. Снова набрала номер. Легли, не дождавшись её? Не стали выяснять, где она? Не попытались выяснить, не она ли звонит в дверь?

Пальцы едва слушались. Глаз видел нечётко.

– Два часа ночи! Прекратите звонить сюда! Оставьте нас в покое! – трубка домофона снова щёлкнула по рычагу.

Задыхаясь от негодования – попробовали бы ободранными, обожжёнными, негнущимися пальцами попасть в кнопки домофона – снова набрала номер.

– Сколько можно!

– Это Пол…ина, – ломким неродным голосом наконец сказала она.

– Полина дома! Я сейчас милицию вызову…

– Скорую… – еле слышно попросила Полина, не в силах спрашивать, какая ещё Полина сейчас дома.

Кажется, сознание снова оставило её. Будто сквозь вату доносились испуганные голоса, назойливая резкая сирена. Она замычала, когда что-то грубо коснулось её и бросило на неудобное и холодное.

– Она сказала, её зовут Полина, – сказали где-то вдалеке.

Проволочки дали о себе знать. Полина осознала себя в момент перед потерей сознания в исковерканном теле. Ушло основное сознание. Колени и подбородок перевесили, упала лицом вперёд. Хрупкое второе сознание не имело власти над телом, зато проволочный каркас поднатужился. Вдруг увидела свои руки в глубоких порезах, из ран щедро сочилась кровь. Знакомое место. Она была не способна это сделать, но ей руководила чужая сила – и она оторвала голову от земли, повернув её туда, где дымился чёртов метеорит. Без страха и боли прислонившись к раскалённому камню, стояла высокая фигура в чёрном, с головой в глубоком капюшоне, не оставляющем шансов разглядеть лицо.

Удар. Теперь какой-то иной, словно с разбегу головой в стену. И будто одного раза мало. Ещё удар. Ещё удар.

«Хватит!» – взмолилась Полина.

Проволока неохотно перестала. Снова темно. Что-то проступает во мраке, с огромным трудом. Стол. Стопка листов, исписанных мелким почерком. Марионеточный каркас алчно зависает над расплывающимся контуром ежедневника. Что там?

Страница открыта на тридцать первом августа. Страница пуста. Чужая воля дёргает к стопке исписанной бумаги. Какие-то ученические записи, то ли физика, то ли химия. Полина испытывает чужое разочарование. Смазанная комната неприятная и старая. Каркас заставляет осматривать её, и ничего не привлекает внимания.

Темнота. Полина хлопала глазами, пытаясь вернуть зрение. Голова гудела, как чумная, даже зубы заныли, все одномоментно… Слабость накатила, до мути. Из открытых губ полилась мутная слюна. Вот почему не кормили.

Кто-то, скорее всего оставшийся за спиной Цжуанг, подобрал бегущую слюну чистой тряпицей. С глазами было так скверно, что никого не разобрать, зато материальные объекты ощущались шершаво и выпукло: плетение тряпицы, запах чистой ткани, шероховатость и заскорузлость бинтов, запах медикаментов…

– Это действительно был он, – Тимур как будто был разочарован.

Все молчали. Потом не выдержал светловолосый красавец:

– И что теперь?

– Надо поговорить.

Затопали прочь подошвы.

– Поправляйся! – уже от дверей пожелал добрый блондин.

Остальные не попрощались. Полина поняла, что больше не представляет интереса.

Она дышала через рот, затрудняясь соображать сквозь мигрень. Цжуанг был рядом. Слюна ещё раз выливалась изо рта, каким-то плотным пузырём, опадающим через несколько секунд. Глаза едва что-то разбирали, зато болезненно реагировали на свет. Каталку повезли, и каждый поворот колёс отдавался в теле болью. А потом что-то изменилось. Полина уснула.

Июнь, 24

Лиза любила, чтобы её звали Лисой. Лиза – распространённое имя, человечье имя, данное людьми, с которыми Лиса старалась дел сверх необходимости получения средств от родителей не иметь.

Одета она была вполне привычно. Серые джинсы и полосатая футболка с прищипленными для нарядности рукавчиками. Из новых бордовых кед торчали кокетливо подвёрнутые белые носочки. Футболка с поперечными зелёно-сиреневыми полосками делала её долговязой. На голове темноволосой, но веснушчатой девчонки были накручены две пушистые шишечки. С переносицы на щёки тянулась краснота от пребывания на солнце. Из мочки одного маленького уха свисал носатый полумесяц, из другого – серебристая пентаграмма. Чувствительная кожа успела прихватиться и на запястьях и даже на внутренней поверхности предплечий.

– Мне восемнадцать, – представившись, для начала предупредила она, стараясь произвести впечатление.

Люди не представляют как их выручает возможность кивать. Не знаешь, как отвечать – кивни, и от тебя отстанут.

Мне пришлось неловко промолчать.

Лиса кивнула сама, демонстрируя недюжинную проницательность.

– Несовершеннолетние не имеют права находиться в городе без законных представителей. Твои родственные связи не установлены, возраст определили как 16 лет, поэтому…

– Как определили? – спохватилась я.

Лиса поморщила готовый облупиться нос. Кажется, не дать ответ ей было обидно.