Третий

Больная провалилась в душный сон. В комнатке, похожей на внутренность супницы, вместо окна имелась отдушина у потолка, куда от силы мог влететь голубь. Ворона бы застряла. Толстые стены копили прохладу, покрытие отражало свет. Больная не знала. Снаружи и через помещения её перевозили под простынёй. Покров отдёрнули только здесь, в маленькой комнате и очень большой праздничной супнице.

На предположения не хватало концентрации, внимание не реагировало на требования здравого смысла, зрение не захватывало объекты, и перед глазами вообще стояла пелена вроде дымки от костра, наевшегося травы. Стены расплывались – то ли близко, то ли далеко, узор на белеющем смещался и плыл. В сложившейся ситуации нервная система не придумала ничего лучше, чем погрузиться в сон.

На улице, за толстыми стенами, с неспешной июньской постепенностью стемнело. Для дневного сна достаточно, но больная не проснулась, а только предприняла попытку перевернуться с затёкшей спины. Тело чуть двинулось, в узкой прорези бинтов на лице левое веко собралось морщинками – поморщилась от боли. Мимическая реакция вызвала укол боли под челюстью. Больная не проснулась и оставила попытки устроиться удобней. Подозрительная ситуация со спиной угрожала пролежнями.

Посетители явились неприлично рано, в полной готовности будить, но больная уже не спала. Лица были мрачные, и сложно было определить, насколько она им насолила, проснувшись самостоятельно.

Четверо мужчин. Их девушки, видимо, ещё отдыхали.

Главный, по-прежнему в чёрном, занял единственный стул у изголовья. Проверка началась без пожеланий здоровья. В таком состоянии одними пожеланиями сыт не будешь, но всё же.

– Сколько пальцев?

– Два.

– Какое сейчас время суток?

Больная ещё раз глянула на зябкий сизый свет из отдушины над головой.

– Раннее утро?

Мужчина в чёрном не менялся в лице и не отводил глаз от обзорной прорези в бинтах.

– Какой сегодня день?

– Не знаю, – признала больная. Названия месяцев вспоминались без труда, но даты не всплывали, никаких планов или воспоминаний.

– Месяц? Год?

Мужчина будто присмотрелся внимательней, хотя глаза и так сверлили чёрными шахтенными бурами:

– Сегодня 23 июня.

Лица собравшихся выразили ожидание. Больная поглядела на них и выдавила:

– Как скажете.

– Июнь, – на всякий случай повторил старший по возрасту, как психиатр, дающий пациенту одуматься и разглядеть в чернильном пятне, допустим, бабочку, а не симфонию №9 в исполнении Берлинского камерного оркестра.

Он участливо приподнял русые брови и уже почти сам шевелил губами, произнося ответ. Но больная не разобрала, что нужно отвечать.

– Тебя не смущает, что сейчас июнь? – не удержался он.

Главный выразил недовольство, неуловимо изменив положение губ. Впрочем, если бы кто сделал его фото восемь секунд назад, разницы с нынешним выражением не нашёл бы.

– Не знаю, – вовремя спохватилась и не пожала плечами больная. – А что?

Вопрос проигнорировали.

– Ты получила травмы прошлой осенью. Какие выводы ты делаешь?

Голова довольно быстро сопоставила информацию.

– Меня… лечат уже полгода?

– Десять дней, – исправил главный.

– Не понимаю, – призналась больная.

– Как тебя зовут?

– Пол…ина, – задумчиво и с запинкой произнесла она.

– Фамилия?

– Н…не знаю.

Странно. Знать месяцы и не знать свою фамилию. Или не странно?

– Сколько тебе лет?

– Не знаю.

Пыталась вспомнить. В реанимационном отделении в карте значилось от 16 до 20, поэтому вопрос в уме возникал.

А ответ нет.

– Где живёшь?

– Не знаю.

Если у больной были сомнения в том, насколько сиротлива и убога её жизнь, то сейчас они оказались полностью развеяны. Сиротлива и убога.

– Знаешь, где ты?

– Нет, не узнаю.

Этот ответ их нисколько не удивил. Была причина, по которой супницу не узнавали изнутри и возможно снаружи, и информация не продвигала хмурых посетителей в решении.

Они не могли быть из больницы. Больница была реальная как неизвестно что, с её резкими запахами и неприятными звуками. Комната-супница, в которой пациентка реанимации однажды очнулась, с больницей не имела ничего общего. Собеседники ушли, не таясь заговорив о своих делах от двери. Полина всё равно не очень их понимала.

– Что он хочет этим сказать? – удивляется незнакомый молодой голос.

– Считаешь, он специально? – серьёзно осведомляется старший из них по возрасту. – И ты вообще уверен, что это он? Как насчёт хорошо известных нам «нечистых дел»?

– Прежде можно было заподозрить подделку… Уже Венька не сомневается… – зло вставляет главный…

И это последнее, что удаётся уловить, прежде чем хлопает белая, будто фарфоровая дверь.