Вихрь

– Хорошо-с! – сказал он, круто повернувшись на каблуках и пошёл.

Петру Петровичу захотелось пошутить.

– Ваше высокопревосходительство, позвольте добавить ещё… – просящим тоном сказал он.

Его высокопревосходительство при просительном тоне машинально приостановился.

– Что ещё?

– До свиданья!

В ответ был такой взгляд…

– Прощайте-с!

И слышно было, как хлопнула дверь даже в другой соседней комнате.

– Я никогда не видал, чтоб человек был так великолепно взбешён! – со смехом рассказывал приятелям в номере гостиницы Пётр Петрович. – Совсем бенгальский тигр!

– А результат? – спрашивали приятели.

Результат, – на какую бы должность ни избирали Петра Петровича, – раз должность требовала утверждения, его не утверждали.

– Мирабо неподвижен. Ни шагу! Ни взад ни вперёд! – торжествуя говорил губернатор.

А Пётр Петрович говорил в сознании своей силы:

– Обречённый на ничегонеделанье, я делаю больше. Если я, – я! – ничего не могу делать, это говорит сильнее всяких дел и слов. Это ясно и понятно каждому, как иллюстрация. Это производит гораздо сильнее впечатление. Передайте, что после каждого неутверждения я получаю в десять раз больше телеграмм! – просил он, чтоб позлить губернатора.

И вот теперь, в его гостиной, в доме Кудрявцева, сидит чиновник особых поручений Стефанов и чувствует себя, как у своих, как дома и сравнивает, у Кудрявцева в доме, сравнивает Россию с какой-то бутылкой кваса.

Что же случилось? Как это случилось?

III

– Задуло! Начинается бурно! – заметил кто-то из собравшихся на совещание.

В огромной передней старого барского дома шумели.

– Прежде всего, господа, почему нас держат в передней? – обратился к толпе истерический голос.

– Да-с! – и перед хозяином дома вырос здоровенный техник, широкогрудый, в синей рубашке под расстёгнутой тужуркой. – Перед вами интеллигентные люди, представители общества, учащаяся молодёжь, сознательные рабочие, представитель печати, дамы, наконец. Вы можете разговаривать в передней с просителями на бедность. Да-с! Мы явились не за подачкою. Да-с! Мы явились требовать того, что нам принадлежит по праву. Да-с!

– Совершенно верно! – раздалось несколько голосов.

– Совершенно верно! Верно! Верно! Совершенно! – закричала вся толпа.

– Ваше поведение, г. Семенчуков…

Семенчуков, хозяин дома, смешался:

– Извините, господа… Я к вам вышел… Прошу вас в гостиную. Но я должен предупредить, что это… это не согласие на ваше присутствие в собрании. Это для переговоров. Собрание, повторяю вам, предварительное, частное. Я решительно не понимаю, при чём здесь посторонняя публика, дамы…

– Разве собираются рассказывать неприличные анекдоты, что дамам нельзя присутствовать? Да? – воскликнул репортёр.

В публике засмеялись.

– Это частное совещание, повторяю вам, – продолжал хозяин дома, – земских деятелей, городских, приглашённых лиц.

– Вопрос о Государственной Думе не может быть делом частным! Это не вопрос об именинном пироге. Дело общественное! – прокричал из толпы безапелляционный голос.

– Опять канцелярия! И тут тайна! – раздался даже с отчаянием грубый голос, вероятно, рабочего. – Чем же это лучше?..

– Вы начинаете требовать свободы слова, печати, собраний с того, что воспрещаете гласность! Очень хорошо! – зазвенел опять голос репортёра.

– Это ваш первый экзамен! – крикнул женский голос.

– Вы срезались!

– Ловко! Недурно! Очень хорошо, господа!..

– Господа! Он нас ставит виновниками! Он нас ставит пред общественным мнением… – бегал среди собравшихся на совещание Семён Семёнович Мамонов, бывший предводитель. – Он ставит наш бланк на своём запрещении. Согласитесь, что это…

– Перепугался? – улыбнулся Пётр Петрович Кудрявцев.

– Я всегда привык уважать общественное мнение, – огрызнулся Мамонов. – Я не околоточный надзиратель, чтобы держаться мнения: «Тащи и не пущай».

– Да и я, надеюсь, не околоточный. Ты просто говоришь глупости с перепугу перед незнакомым дядей: общественным мнением! – махнул рукой Пётр Петрович. – Не волнуйся. Дядя не такой сердитый: за всякий пустяк тебя в мешок не посадит.

– Господа! Но поймите! Собрание предварительное! Предварительное! – надрывался в гостиной хозяин дома.

– Довольно-с! – загремел вдруг техник в синей рубахе.

Лицо у техника пошло красными пятнами от волнения. Он весь дрожал от негодования.

– Товарищи! Прошу слова!

Всё стихло.

– Довольно-с! – гремел техник. – Мы не желаем выслушивать готовых решений в ваших «публичных собраниях». Да-с! Вердиктов, которые «кассации и апелляции» не подлежат. Мы сами хотим участвовать в приготовлении наших судеб. В этом вся цель движения. Делайте общественное дело на наших глазах, под общественным контролем. Нам не надо спектаклей-с, комедий-с, разученных, срепетованных при закрытых дверях. Обсуждать дела такой важности, как отношение к этой самой Государственной Думе при закрытых дверях, – это кража у общественного контроля!

– Браво!

Гостиная огласилась аплодисментами.

– Но, господа! – Семенчуков был уж весь в поту. – Ведь это же только совещание нашей, местной, группы! И притом частное, предварительное!

– Мы желаем, чтобы местная группа отразила местные взгляды!