Вихрь

– Мёртвых, значит, пришлось призывать на помощь! – буркнул Зеленцов.

В публике засмеялись.

– Вы уверяете, – вспыхнул Кудрявцев, – что мы ничего не сделали, добившись такой «Государственной Думы»! Ничего? Но, господа! Вы сейчас сидите и рассуждаете совершенно спокойно. А мы ехали в ноябре прошлого года в Петербург, не зная, вернёмся ли. Если бы не было ноября, не было бы ни августа ни сегодняшнего дня!

– Что это! Попрёки? – поднял голос Зеленцов.

– Святое воспоминание. Воспоминание, которое свято для меня; Да, господа, уезжая в Петербург, мы прощались с семьями. Мы съехались, разные люди. Среди моих знакомых был человек, который уверял… Настоящий русский. дворянин, в коем нет лукавства. Во всей истории знающий только французскую, воспитанный на декламации «Comedie Franecaise»[1 - фр. Comedie Franecaise – Комеди Франсез]. Он всю дорогу уверял меня…

У Семёна Семёновича при этих словах голова ушла в плечи.

– … что мы должны разобрать между собой фразы национального собрания. Он брал себе:

«Nous sommes ici par la volonte; de peuple, et nous ne sortirons, que par la force des bagnetess.»[2 - фр. Nous sommes ici par la volontee de peuple, et nous ne sortirons, que par la force des bagnetess. – Мы здесь по воле народа, и нас можно выгнать отсюда только штыками.] Как он произносил эту фразу! Муне-Сюлли! Словно собрались играть эффектную пьесу перед битком набитым театром. Для него всё игра. Накануне он пригласил меня ужинать с шампанским: «Быть может, в последний раз!» Я назвал это «последним ужином жирондиста». Он сделал вид, что обижается на мой смех: «Тебе всё шутки!» Но был в глубине души очень польщён «жирондистом». Какое было настроение? Когда, во время прений, он перебегал от одного к другому: «А? Совсем готовые ораторы! Совсем готовые! Речи русского парламента будут телеграфировать вовсе иностранные газеты», – от него отшатывались, на него глядели с изумлением, как в церкви смотрели бы на человека, который во время обедни бегал бы по молящимся: «Какие туалеты!» Это была литургия. И знаете что? Когда дошло до таинства, когда мы подписали резолюцию, и я взглянул на лицо моего легкомысленного друга, у меня бы язык не повернулся назвать его «жирондистом» Его лицо сияло. И я оглянулся кругом, и у всех сияли лица, как сияют лица у верующих в светлый праздник. И у меня грудь была полна слезами, как бывала полна в детстве после исповеди и причастия.

Семён Семёнович забыл все обиды и зааплодировал:

– Браво!

– Это была пасхальная заутреня.

VI

– Всё это, может быть, и очень трогательно! – в упор и непримиримо сказал Зеленцов. – Но были люди, которые, значит, не только «боялись» попасть в крепость, но и попадали и в тундры, и в каторгу, и…

Гром аплодисментов покрыл его слова.

Семенчуков позвонил:

– Господа! Господа! Мне кажется, это переходит на личности. Не может быть сомнения, что всякий из присутствующих сделал для освободительного движения то, что мог…

– Всякий ли всё, что мог?! – крикнул, глядя в упор на Кудрявцева, Плотников.

– Прошу извинить меня, господа, за отступление, которое я позволил себе, отдавшись воспоминанию, которое будет светить мне и греть мне душу до конца моих дней. Вам, может быть, не понятно это, как не понятен рассказ странника о чудесах Иерусалима тем, кто там не был. Вернёмся к делу. Я знаю всё, что говорят против «такой» Думы. Подавать советы, которых никто может и не слушать, – право досадное и незавидное. Но право. Возбуждать вопросы, которые могут похоронить в долгий ящик, – то же, что предложить женщине родить только хилых и больных детей, которые умирали бы на вторую неделю. Делать запросы, на которые вам могут ответить Бог знает когда, через столько времени, что вы сами успеете забыть о вопросе, – это даже не право жаловаться. Жалоба предполагает ответ. Это право стонать. Но, милостивые государи, страшно, когда вас бьют и «даже плакать не велят». Вот тьма и ужас. Снова вспомните Герцена: «Страшно быть задушенным в застенке рукой палача, и никто не услышит вашего стона». Право стонать есть уж первое человеческое право.

– Право рабов! – крикнул весь красный Плотников.

– Верно! – как из пушки выпалил огромный техник.

Он весь ушёл в прения и принимал в них участие всей душой и уже ненавидел Кудрявцева всей душой, за что, – сам не знал.

– Великое право для того, кто не имел даже и этого! – крикнул Кудрявцев. – Это ценно, что это только стон. Бюрократия и страна лицом к лицу станут друг к другу. Последняя декорация, – да, не стена, а нарисованная только, нарочно нарисованная стена, декорация, за которой она пряталась: «Нельзя же всего знать!» – упадёт. Она знает. Она слышит. Пусть оттягивают ответы на самые животрепещущие вопросы. Пусть для ответов запирают двери для гласности. Пусть не отвечают совсем. Страна увидит, – увидит воочию даже для слепых, – как бюрократия относится к её нуждам. Это будет последний удар бюрократии. Даже слепорождённые прозреют. Пусть запросы превращаются в бесплодные стоны. Стонов накопится столько, что не будет глухого, которой бы не услышал. Господа, бойкот – преступление! Преступление! Преступление! – отказываться от того, что мы уже завоевали, как бы мало ни было, с вашей точки зрения, это завоевание, хотя бы один шаг земли. Мы не имеем права перед страной отказываться и от одного шага, который мы для неё уже завоевали. Именем жертв, которые вы понесли, – именем жертв, которых, быть может, вы не считаете, но которые понесли мы, – именем наших ранних седин, исстрадавшихся, измученных сердец, сокращённых жизней, – в какое бы положение нас ни поставили, не будем бастовать, будем работать, работать. Цепляться за всякую малейшую возможность что-нибудь сработать. Народ, общество, как хозяин в Евангелии у рабов своих, спросит: «Я дал тебе талант. Что ты на него сделал?» Не ответим ему: «Я зарыл его в землю». Народ, общество спросят нас: «Вы получили маленькую, крошечную возможность. Копейку! Но что же вы сделали на эту копейку?» – «Мы бросили её. Копейка – маленькая деньга». Так нельзя ответить народу. Я знаю народ…

– Я тоже знаю народ, – поднялся Зеленцов, – от здешних мест до Минусинска, и от Минусинска, значит, до Якутска…

Целый ураган аплодисментов грянул.

Семенчуков тщетно звонил и кричал, надрываясь, охрипнув:

– Господа! Господа!

Это ещё больше навинчивало публику.

Минут через пять удалось восстановить спокойствие.

– Господа! Предполагается, что все, кто здесь присутствует, знают народ.

VII

– Благодарю вас за защиту, г. председатель. Но, господа, что ж это такое? Мне не дают говорить!

– Хо-хо! – сказал вдруг техник.

– Господа! Вы смотрите на нас как на врагов! Почему?

В тоне Петра Петровича послышалась глубокая горечь.

«Ранен!» подумал он.

И больше уж он не представлялся себе огромным, могучим медведем. Медведь истекал кровью.

– Мы отвечаем, значит, на слова! – твёрдо и в упор ударил Зеленцов.

– Господа! Пора же нам перестать витать в заоблачных каких-то сферах…

– Из «Московских Ведомостей»! – крикнул Плотников.

– Пора нам стать практичными. Бойкот, сорвать Думу, принять её и работать, – это вопросы тактические. Поучимся же тактике хоть у японцев. Возьмём японскую тактику. Да. Не бросать, не гнать, не преследовать, отвоевать хоть маленькую позицию, но окопаться, укрепиться: «Она наша!»

– Изволите-с, значит, на военные сравнения! – поднялся Зеленцов; всё его лицо дёргало от гнева и негодования. – Мы идём на штурм. Мы тесним. Мы побеждаем. И нас, значит, останавливают на каком-то несчастном выступе стены. Останавливают среди победы! «Довольно! Укрепимся на выступе!» За нами горы трупов-с, трупов и… перед нами победа. Это никуда не годится, г. Кудрявцев! Значит, не годится. Ха-ха-ха-ха!

Он закашлялся тяжёлым неприятным смехом.

– В споре с нами вызывают мёртвых! Прибегают к заклинаниям! Японцев зовут! Ха-ха-ха! Недостаёт, чтоб начали вызывать чертей или окропили нас святой водой! У нас есть тоже заклинания, у нас есть тоже памятки! Наш путь вдали вьётся лентою, лентою могилы. Горы трупов, моря крови, все стоны, вздохи в казематах, все стоны, вздохи, от которых оглохли бы вы, значит, если бы их собрать все до едина, – всё это нам предлагают продать. За что? За что? Из священного писания по-вашему скажу: за чечевичную, значит, похлёбку. И когда? Когда мы у победы! Цинизм с вашей стороны, г. парламентёр!

– Позвольте! – крикнул, словно, действительно, раненый, Кудрявцев.

– Цинизм-с! Повторяю: цинизм! Одной пяди уступить не можем из наших требований! Перед теми не можем…

И среди нового урагана аплодисментов Зеленцов сел, ещё потрясая рукою куда-то вдаль.

– Я не отвечаю! – ответил Кудрявцев.

– Передайте наш ответ, г. парламентёр! Другого не будет! – крикнул Плотников.

– Я не отвечаю вам! – закричал Кудрявцев; у него чуть не сорвалось: «Подголосок! Шавка!»

Семенчуков позвонил.