Вихрь

Куда его только не бросало!

В три месяца он прочёл Толстого от доски до доски, многое наизусть запомнил, – и сделался толстовцем.

Со всеми, как он говорил, «мелочами» толстовского обихода, вегетарианским столом, опрощеньем, пахотой земли, он покончил быстро.

Ввёл и запахал.

Обидеть его в эту минуту мог бы кто угодно.

Даже брачный вопрос разрешил без затруднений.

Сказал женщине, с которой прожил десять лет:

– Бери, что тебе, по-твоему, надо и уезжай. Не до тебя.

Та было начала плакать:

– Да хоть скажи, почему? Что случилось?

Гордей только показал на голову:

– Долго объяснять. Тут, брат, совсем другое теперь.

И явился к своим друзьям толстовцам:

– Формальности исполнены. Теперь сделаем дело.

– Какое?

– Я свои земли брошу. Пусть берёт, кому надо. Вы – банковское директорство, вы – службу на железной дороге.

– Но позвольте! Так мы приносим больше пользы! Мы печатаем, издаём…

– Слово – текст, факт – картинка. Ничего нет понятнее факта, поучительнее, сильнее, разительнее. Если бы Лютер на костре сгорел, – весь мир был бы лютеранами. Разве не правда?

– Позвольте! – ответили ему. – Правда, – это кислород. Без кислорода жить нельзя. Но в чистом кислороде всякое живое существо задыхается. Вы – чистый кислород. Вы ни в каком живом обществе немыслимы.

И стали от него бегать.

Он возненавидел самое ученье – толстовство:

– Разводит двуногих божьих коровок! Ни красы ни радости.

О толстовцах отзывался:

– Быть человеком, как всякий, – а воображать себя божьей коровкой! Покорнейше благодарю.

Когда его спрашивали:

– Ну, а как же Гордей, твоё непротивление?

Он показывал свой огромный, волосами обросший кулак:

– Злу? – Вот!

Гордей «махнул» за границу.

В Париже социалисты приняли оригинального «русского эмигранта» радушно.

Их интересовало всё в нём: и рост и размах в идее:

– Настоящий русский!

Так как у него были средства, и на банкетах он охотно платил за сто человек, его произвели в князья.

– Prince Tchernoff.

Рассказывали, что он очень высокопоставленная особа, что у него конфисковали какие-то миллионы, что он необыкновенно бежал, сочинили про него целую историю Ринальдо-Ринальдини, – это только усиливало к нему всеобщий интерес.

Но однажды он напечатал в газетах такое открытое письмо Жоресу относительно вопроса об отечестве, в котором поставил он в упор такие вопросы, что вся партия пришла в ужас.

Начались розыски:

– Да кто ему посоветовал?

– Ни с кем не советовался. Сам!

– Дисциплины партии не признаёт!

Все схватились за голову:

– Разве же можно такие вопросы поднимать?! Перед самыми выборами!

Сам великий лидер рвал на себе волосы:

– Сколько раз говорил себе – с этими «сынами степей», русскими, не связываться! Дикие!!!

Реакционная пресса подхватила письмо «князя Чернова»:

– Что ж г. Жорес не отвечает на поставленные с таким благородством, ясностью и прямотой неиспорченной цивилизацией натуры вопросы?

Жорес кое-как отмолчался, но уж везде, куда к друзьям и единомышленникам ни приходил Гордей, – ему все консьержи с испугом говорили:

– Monsieur[3 - фр. monsieur – месье] нет дома. И madame[4 - фр. madame – мадам] тоже! Тоже!

До того был везде строг приказ «этого русского» не принимать.

Чернов «подался» ещё более влево. На самый край.