Вихрь

А хохот, дружный, искренний, гомерический, не прекращался.

– Кудрявцева со-о-оло! – гремел голос колоссального техника.

Председательского звонка не слышал никто.

И Семенчуков, наконец, крикнул:

– Объявляю перерыв… Это же невозможно.

XI

Публика смешалась с собравшимися на совещание.

Стоял шум.

Семён Семёнович перебегать от группы к группе:

– Господа! Не знаете ли кто стенографии? Нет ли стенографа?

Хватался за голову:

– Не пригласить стенографа! Это ужасно, ужасно!

И бежал дальше:

– Не знает ли кто стенографии? Сейчас столик. Ей Богу, есть речи, заслуживающие стенографии. А?

Зеленцова окружили, жали ему руку.

Из центра группы, его окружавшей, только и слышалось:

– Значит… значит… значит…

Очевидно, он был сильно взволнован.

Вокруг, Гордея Чернова споры были самые горячие.

И, покрывая гул голосов, гремел его спокойный протодьяконский бас:

– Зовите как хотите! От слова не станется. Анархия, – так анархия. Всё одно, этим кончится. Что такое анархия? Я говорю, известно, не про теоретиков анархии, не про анархистов-мечтателей, не про Толстого, не про Реклю. Я говорю про анархию действующую. Это, по-русски перевести, отчаяние. В государствах неограниченных надежда – конституция. В конституционных остаётся ещё: республика. А когда люди и в конституции и в республике разочаруются, – всё один чёрт! – тогда анархия. Чего ж по ступенькам то идти, ежели можно сразу?

Петра Петровича кто-то осторожно тронул сзади за локоть.

Он оглянулся: купец Силуянов:

– Большое спасибо вам, ваше превосходительство, как вы ловко мальчишек отделали!

Пётр Петрович отшатнулся от него с отвращением.

– А нам за это ничего, стало быть, не будет? – с улыбкой продолжал Силуянов.

– За что?

– Да вот, что мы так… говорим… Ну, да что ж! – тряхнул он головой. – Дело обчественное! Ежели и пострадать придётся…

«Ещё напьётся со страху, что его выдерут!» подумал Пётр Петрович, с отвращением глядя на Силуянова.

На Семенчукова наскакивал весь красный Плотников:

– Вы не имели ни малейшего права укоризненно качать мне головой! – кричал он. – Да-с! Я никаких ваших нотаций не принимаю, и никто не давал вам права. Да-с. Здесь не школа, я не школьник, и вы не учитель. Я признаю ваше поведение в качестве председателя непарламентарным, нарушающим элементарные…

– Однако они лезут напористо! – говорил Семенчуков, кое-как отделавшись от Плотникова, подходя к Петру Петровичу и утирая пот со лба. – Штурм!

– Да! – грустно улыбнулся Кудрявцев. – И перережут они кого? Только нас!

В нём не было больше злобы. Он был просто весь разбит.

– Господа! – позвонил, наконец, Семенчуков, подходя к столу. – Объявляю совещание открытым.

Все заняли свои места.

– Приступим к практическим…

В эту минуту вбежал бледный, с перепуганным лицом лакей:

– Барин… Никифор Иванович… Полиция…

В зад вошёл участковый пристав, в полной форме, в новеньком с иголочки мундире, с сияющим кушаком, и поклонился так, что всякий околоточный надзиратель при виде этого поклона сказал бы:

– Корректно!

В публике запели.

XII

Пётр Петрович вернулся разбитый.

На утро, за чаем, жена протянула ему газету:

– Что за скверности пишут? С ума они, что ли…

Пётр Петрович прочёл:

«По независящим обстоятельствам мы не можем дать подробного отчёта о вчерашнем совещании, закончившемся быстро не по желанию участвовавших… Обсуждался вопрос об отношении к Государственной Думе. Из ораторов больше всех времени отнял у публики П. П. Кудрявцев. Чтоб передать полностью содержание его речей, достаточно будет сказать, что среди всех присутствовавших лучших представителей нашей интеллигенции г. Кудрявцев нашёл себе только одного сторонника и единомышленника в лице… известного содержателя бакалейных магазинов и ренсковых погребов, гласного думы, первой гильдии купца Силуянова… Sapienti sat[7 - лат. sapienti sat – понимающему достаточно]. Стоило быть столько лет Кудрявцевым для того, чтоб сделаться Силуяновым?! Вот уж истинно вспомнишь татарскую поговорку: „Какое большое было яйцо, и какая маленькая вывелась птичка!“»

– Репортёр – дурак, но факт верен.

Пётр Петрович помолчал и поднял на жену глаза.