Вихрь

Зеленцов заговорил.

Все забыли даже о шуме в гостиной и столпились вокруг.

Зеленцов не был, собственно, совсем новым человеком в губернии, но он долго отсутствовал. В разговоре он беспрестанно вставлял слово «значит», – привычка, которую приобретают почему-то все люди, долгое время прожившие в Восточной Сибири.

Зеленцов начал тихо и как будто немного волнуясь, но с каждым словом голос его звучал твёрже, громче.

Это был один из тех голосов, в которых звучит что-то властное, которые невольно заставляют затихнуть и слушать.

А в упорно устремлённом в глаза Кудрявцеву взгляде Зеленцова с каждым словом всё сильнее и сильнее разгоралась ненависть и даже – вздрогнул Пётр Петрович – презрение.

– Всё это, повторяю, может быть, и очень остроумно, что вы и, значит, околоточный надзиратель изволите говорить. Но у нашей армии один пароль: «всеобщая, равная, прямая и тайная подача голосов», и один, значит лозунг: «свобода слова, печати, собраний, неприкосновенность личности». И иначе быть не может. Нет двух паролей и нет двух лозунгов. И, значит, не может быть. Мы стоим с бюрократией лицом к лицу и кричим ей наш пока боевой клич. Но мы сделаем всё, чтоб он был и победным. Нас спрашивают: «Из-за чего вы встали? Из-за чего вы поднялись?» И мы каждый раз отвечаем одно и то же. Бюрократия отступает частично, значит, отступает. – «Да вот мы посторонимся. Можно мирно. Зачем так?» Но мы наступаем грудью. Мы требуем: «Вот что нам нужно». И, значит, повторяем. Бюрократия обращается к той, к другой, к третьей нашей армии, к тому другому отряду: «Господа…» В ответ ей мощный, значит, крик: «Свобода слова, печати, собраний, неприкосновенность личности и в этих условиях всеобщая, равная, прямая, тайная подача голосов». Всякий отряд, всякая, значит, рота, всякий взвод хочет того же, чего вся армия. Никто, нигде не сдаётся. Напади хоть на одного, – он крикнет: «Свобода слова, печати, собраний, неприкосновенность личности, и в этих, только в этих, значит, условиях всеобщая, равная, прямая, тайная подача голосов!» Крик одного, – как крик всей армии. Отступления нет! Отступление есть только для противников. Вы сказали, значит: «Христос воскресе». А это наше «Верую». Это наше «Отче наш». Но читают «Отче наш» одинаково. И надо, чтоб все знали этот символ нашей веры, как «Отче наш». И повторяя, мы вырезываем в умах это. Как, значит, Моисей вырезал на скрижалях завета. Неизгладимо! Чтобы, значит, если человека разбудите сонного, – кого бы вы ни разбудили в стране, – и спросите его: «Что делать?» – Он ответил бы вам: «Свобода слова, печати, собраний, неприкосновенность личности и в этих условиях всеобщая, равная, прямая, тайная подача голосов». Как прочтёт вам, значит, среди. ночи, спросонья, ещё не придя в себя, человек «Отче наш».

– Браво! Браво! Превосходно! – прервав, крикнул Семён Семёнович Мамонов и бросился жать руки Зеленцову.

Тот почему-то отстранился.

– Браво! Верно! Хорошо! – раздалось среди слушателей, которые только что смеялись рассказу Петра Петровича.

В эту минуту в зал шумно вошла толпа из гостиной.

– Что делать господа? Как решите? – растерянный, подбежал к собравшимся на совещание хозяин дома.

– А! Не скандал же затевать! – раздражённо воскликнул Пётр Петрович, – его всего дёргало. – Пусть Семён объявит им, чтоб оставались. Это доставит ему удовольствие!

– Отлично!

И Семён Семёнович, стоя перед взволнованной толпой, вошедшей из гостиной, уж говорил:

– Совещание решило… Господа, наш любезный амфитрион, Николай Васильевич Семенчуков, не имеющий других желаний, кроме того, чтоб предоставить собравшимся работать при наиболее желательной для них обстановке… спросив их предварительно, как подобало хозяину дома… да… всецело присоединяется к выраженному собранием желанию допустить… то есть, я хочу сказать, сделать собрание публичным… Мы постановим резолюцию, но не прежде, конечно, как исчерпав вопрос и с достоинством… да… приличным поборникам свободы, выслушав все мнения за и против… Итак, господа, соблюдая все правила, которые предписывает нам оказанное нам гостеприимство, и поблагодарив за него нашего доброго хозяина, приступим к предмету совещания.

Раздались аплодисменты.

– Поздравляю! С успехом! – сказал, проходя мимо, Пётр Петрович.

Но улыбался он теперь криво и сказал это не добродушно, как всегда, а со злобой.

– Председателем, господа, – воскликнул Семён Семёнович, – мы изберём нашего же любезного хозяина! Просим!

Раздались жидкие аплодисменты.

Семенчуков конфузливо улыбался, поклонился на одну сторону, на другую. Но отпил воды, поднялся, и голос его прозвучал твёрдо и торжественно:

– Предмет совещания – отношение к Государственной Думе.

V

– Прошу слова!

Пётр Петрович решил «принять сражение» и поставить вопрос ребром.

Он начал, волнуясь.

Публика, среди которой уж разнеслось, что Зеленцов «срезал» Кудрявцева, превратилась во внимание.

– Господа! Есть три отношения к Думе: бойкот, попытка превратить её сразу в учредительное собрание, принятие на известных условиях Государственной Думы такою, какова она есть. Чтоб решить, какое отношение выбрать нам, поставим кардинальный вопрос: что такое Государственная Дума, объявленная манифестом 6-го августа? Я говорю: это – победа. Это грандиозная, это колоссальная победа! Это окончательная победа!

Публика всколыхнулась.

Кругом было удивление.

– Да. Это решительная победа! И всё, что мы получим затем, будет только контрибуцией за эту победу! Все победы, которые мы одержим потом, будут только логическим, неизбежным следствием этой главной победы. Это мой тезис.

– Блажени довольствующиеся малым! – раздался голос около Зеленцова.

Это был Плотников, маленький, чёрненький человек.

«Зеленцовский подголосок! – подумал, презрительно скользнув по нем взглядом, Кудрявцев. – Этот будет меня травить и „выгонять“, а Зеленцов брать на рогатину!»

Это сравнение себя с медведем придало силы Петру Петровичу.

Он чувствовал себя, действительно, медведем, огромным, могучим.

Кудрявцев говорил «одну из своих речей».

– Я знаю возражение. Сорок восемь тысяч избирателей из ста сорока миллионов народа – это, действительно, гора, которая родила мышь. Право советовать без уверенности, что будешь услышан, это небольшое право.

– Блажени довольствующиеся малым! – повторил Плотников.

Зеленцов обернулся к нему – словно:

– «Молчи!»

– Но, господа, допустим и это. Бюрократия пошла на уступку. На маленькую уступку. Она напоминает гимназистку, которая в диктанте не знает, поставить запятую или не поставить. Она колеблется, не решается и, наконец… ставит маленькую запятую. Нет, моя милочка! Нет ни большой ни маленькой запятой. Есть запятая. Она поставлена! И бюрократия, ставя «маленькую запятую»…

– Теперь вряд ли время рассказывать анекдоты! – зазвенел негодующий голос Плотникова.

Раздались аплодисменты.

Председатель звякнул колокольчиком.

Пётр Петрович встряхнул головой и повернулся в сторону Зеленцова с негодованием:

– Русская речь обвыкла украшаться улыбкой. «Улыбка красит лицо свободного», говорили ещё древние. Вспомните Герцена, если вам угодно: «В смехе есть нечто революционное»…

При этих словах он слегка поклонился Зеленцову.

«Смеются между собой только равные. Крепостные не смели смеяться при господах», – это сказал Герцен.