Готы

Итак, теперь нам известны причины долгого готского странствия на юг. Мы можем себе представить, чего готские переселенцы ожидали от своей новой жизни на берегах Евксинского понта, и можем с большой степенью уверенности утверждать, что во II и III вв. по Р. Х. готские мигранты вовсе не имели намерения, приписываемого им многими историками Средневековья, Ренессанса, «века Просвещения» или позднейшими германофилами из академической среды, – намерения собрать под своим руководством в единый кулак мощь всех германских племен, дабы сокрушить Римскую «мировую» державу. Не было у готов такого намерения – повторим это еще раз для уважаемых читателей. И на то была причина, которую предводители готских мигрантов, вероятнее всего, осознавали в полной мере. Было бы просто глупо резать курицу, несущую золотые яйца, или дойную корову, пока она исправно дает молоко. Разумнее как можно дольше питаться этим молоком, а также изготовленными из него продуктами – сыром, творогом, пахтаньем, маслом, простоквашей, чем один раз наесться вволю мяса забитой коровы. А что потом? «Булки съедим, булочные – сожжем»?

Была у готов, впрочем, и еще одна причина не стремиться сразу же к уничтоженью Рима – укорененная, должно быть, в готском подсознании причина, которую, вероятно, осознали лишь великие готские вожди III и IV вв. по Р. Х. В чем же она заключалась? В том, что необходимые для такого концентрического, со всех сторон сразу, нападения на Рим силы всех германцев невозможно сплотить воедино, собрать в один кулак, мирным путем; что ради создания такого «пангерманского союза» для сокрушения Рима готам придется очень много и долго воевать с многочисленными германскими племенами, известными своей строптивостью, много и долго вести с ними переговоры и очень много чего им обещать в обмен на поддержку. Поэтому готские «князья» могли об этом в лучшем случае мечтать, если это вообще приходило в голову им, занятым более насущными заботами.

А вот пограбить богатых соседей, занятых внутренними «разборками», готы, естественно, были не прочь, не отличаясь в этом отношении от прочих «варваров».

«По ту сторону Рейна и Дуная северные страны Европы и Азии были населены бесчисленными племенами охотников и пастухов – бедных, жадных, отважных на войне и нетерпеливо ожидавших случая присвоить себе плоды чужого трудолюбия», – как писал Эдуард Гиббон в своей «Истории упадка и крушения Римской империи».

Наш старый знакомец Иордан очень заботится в своей инспирированной Аблабием, через Кассиодора, «Гетике» о «сохранении незапятнанности риз» готского народа, дабы представить его римлянам в качестве приемлемого во всех отношениях партнера. Он сообщает о выдающемся взлете в духовной жизни готов после их прихода в Северное Причерноморье, или, точнее говоря, после распространения власти готов на сегодняшние румынские и болгарские области Южных Балкан.

«Когда вышеназванные племена (готы «со товарищи». – В.А.), о которых мы сейчас ведем речь, жили на первом месте своего расселения, в Скифии у Мэотиды, то имели, как известно, королем Филимера; на втором месте, т. е. в Дакии, Фракии и Мизии, – Залмоксеса, о котором свидетельствуют многие летописцы, что он обладал замечательными познаниями в философии. Но и до того был у них ученый Зевта, а после него Дикиней, третьим же был Залмоксес, о котором мы говорили выше. К тому же не было недостатка в людях, которые обучили бы их премудрости. Поэтому среди всех варваров готы всегда были едва ли не самыми образованными, чуть ли не равными грекам…»

Написав этот панегирик готской мудрости и образованности, Иордан, возможно, сам счел его чрезмерно хвалебным и потому решил, на всякий случай, чтобы не быть обвиненным в пристрастности, заручиться свидетельством «образованного эллина», добавив к сочиненному им панегирику:

«…Как передает Дион, составивший их (готов. – В.А.) историю и анналы по-гречески. Он говорит, что тарабостезеи, впоследствии именовавшиеся “пиллеатами” (“носящими шапки”. – В.А.), были среди них [готов] благородными; из их числа поставлялись и короли, и жрецы».

Дион, на которого ссылался Иордан, навряд ли идентичен упомянутому выше известному греко-римскому историку Диону Кассию, ибо тот приводит в сохранившихся частях своей 80-томной (!) «Истории» лишь самые общие и краткие сведения о готах, чаще всего смешивая их с другими народами Припонтиды. Тем не менее римляне очень скоро стали относиться к готам со вниманием и даже с определенной долей уважения в силу сложившихся обстоятельств. Ибо не подлежит сомнению следующий факт. Появление готов на понтийском побережье вскоре привело в большое беспокойство весь Черноморский регион. Его успокоение (замирение или умиротворение – как угодно) требовало от римлян постоянных и притом немалых военных усилий. Речь, конечно, шла – пока еще – не о крупномасштабном готском наступлении на Рим, а «лишь» о серии готских военных походов, опустошавших окраины Римской державы, порой – и не только окраины. Причем именно походов достаточно крупных воинских контингентов, хотя и принимающих, под пером «готофила» Иордана сильно преувеличенные размеры, а не просто набегов на римские земли отдельных, малочисленных конных или пеших готских разбойничьих шаек.

«Полчища скифских народов прорвались на двух тысячах судов через Боспор, прошли по берегам Пропонтиды и произвели жестокие опустошения на море и на суше, но, потеряв большую часть своих, вернулись назад. В сражениях с варварами пали императоры Деции, отец и сын; подверглись осаде города Памфилии[206 - Прибрежная область на юге Малой Азии, между Киликией и Ликией.], опустошено было много островов, вся Македония была охвачена пламенем, в течение долгого времени была в осаде Фессалоника[207 - Совр. Салоники (Греция).], а также Кизик, взят был Анхиал и в то же время Никополь, который построил император Траян[208 - Император Марк Ульпий Нерва Траян (годы правл.: 98—117) – покоритель Дакии. При Траяне, мечтавшем даже о походе в Индию – по стопам Александра Македонского – территория Римской империи достигла максимальных размеров – от Британии до Аравийского, или Персидского, залива.], как свидетельство победы над даками. После многих жестоких поражений с той и другой стороны разрушен был Филиппополь[209 - Пловдив (Болгария).], причем – если верно сообщение историков – убито было в стенах города сто тысяч человек. Пришлые враги свободно бродили по Эпиру[210 - Албания.], Фессалии[211 - Северная Греция.] и всей Греции; верховная власть была предоставлена славному полководцу Клавдию[212 - Император Марк Аврелий Валерий Клавдий II Готский (годы правл.: 268–270) получил свое прозвище за победу над готами при Наиссе в 268 г. По другим сведениям, он не пал в битве с готами, а умер от чумы, регулярно опустошавшей Римскую империю со времен Марка Аврелия.], но он пал смертью героя и прогнал их уже Аврелиан[213 - Император Луций Домиций Аврелиан (годы правл.: 270–276) – «Реставратор империи и Востока». Победив готов, вандалов, ютунгов и сарматов, восстановил данубскую границу Римской империи. Разбил в 271 г. вторгшихся в Италию алламанов (алеманов) под венетской Папией, или Тицином, родным городом историка Тита Ливия. Окружил Рим на Тибре дополнительной линией укреплений – Аврелиановой стеной. Вернул в состав империи отпавшее от нее в период смуты Пальмирское царство (272–273) и Галлию (274). Но был вынужден вывести римские войска из Дакии, завоеванной ранее Траяном.], человек дельный и строгий мститель за злодейства. После этого в течение продолжительного времени варвары держали себя спокойно и ничего не предпринимали, если не считать того, что изредка в течение последующего времени их грабительские отряды совершали губительные набеги на соседние с их землей местности» (Аммиан Марцеллин).

Кстати говоря, первые упоминания античных источников о разделении готов появляются как раз во время правления упомянутого выше Аммианом «славного полководца Клавдия» – императора Клавдия II Готского, к которому, кстати говоря, возводил свое происхождение первый христианский император Константин Великий. Античные историки упоминают, что в 256 г. вестготы, в числе готов, переправились через Дануб в его нижнем течении и вторглись в пределы Римской империи, наводнив сегодняшний Балканский полуостров. Исидор Севильский сообщает, что «почти пятнадцать лет они держали в своей власти Иллирик и Македонию», пока в сентябре 268 г. император Клавдий II не нанес вестготам поражение в битве при Наиссе (ныне – Ниш в Сербии), а император Аврелиан не изгнал их из Фракии и Иллирии. В 270 г. римские войска покинули провинцию Дакию, и вестготы расселились на оставленных римлянами территориях. Около 291 г. римский поэт Мамертин в «Панегирике», сочиненном в честь императора Максимиана, упоминает «тервингов, часть племени готов» (лат. Tervingi pars alia Gothorum), вступивших в союз с тайфалами для нападения на вандалов и гепидов. Тервинги, т. е. «люди лесов», «лесовики», «древляне», – раннее название вестготов (ср. с ранним названием остготов – гревтунги, «жители степей и грубых песков»). В начале VI в. наш старый знакомый Кассиодор, автор «Истории готов», переложенной и сокращенной вслед за тем другим нашим старым знакомым – Иорданом, переосмыслил эти названия и ввел в обиход новые, обусловленные географией, – «восточные готы» и «западные готы». Для магистра оффиций равеннского двора царя остготов Теодориха Великого новые названия отражали фактическое положение дел, ибо во времена Кассиодора вестготы контролировали запад Западной Римской империи – большую часть Пиренейского полуострова и Галлии, остготы же правили на территории Италии, т. е. на востоке Западной империи. Но об этом мы подробнее расскажем позже.

Нам не представляется необходимым, да и, честно говоря, возможным, перечислять в настоящей книге все готские военные походы и анализировать их результаты. Во-первых, ввиду уже упоминавшегося выше отсутствия у историков единого мнения об этнической принадлежности участников грабительских набегов «варварских дружин», лишь обобщенно именуемых «готскими». Во-вторых, ввиду того, что очередной римский наместник или император восстанавливал прежнее положение, отвоевывал захваченные готами римские земли, заключал с ними очередной мирный договор… и так – до бесконечности.

Дело в том, что достигнутому тогдашними готами определенному военному превосходству над римлянами весьма способствовали сотрясавшие Римскую державу постоянные гражданские войны, убийства императоров, провозглашение мятежными римскими легионами новых «солдатских» императоров и «антиимператоров» в разных пограничных провинциях и разгоравшаяся всякий раз с новой силой кровавая междоусобная борьба между самими римлянами, разумеется, ослаблявшая обороноспособность Римской державы. Вместо того, чтобы отбивать от всех ее границ всяческих «варваров», хорошо вооруженные и обученные, опытные римские легионарии[214 - Легионарии (легионеры) – воины регулярной римской армии, состоявшей из легионов.] и ауксилиарии[215 - Ауксилиарии (ауксилии) – воины вспомогательных частей римской армии, как правило, иноземцы.] гибли тысячами и десятками тысяч в битвах… не с внешними врагами, а друг с другом, во славу соперничающих претендентов на императорскую власть. И где было найти им замену? Только в «варварской» среде. В тщетных попытках «изгнать бесов силой князя бесовского» (Евангелие от Луки, 11, 15).

Одним из римских императоров, обязанных своим вхождением в анналы[216 - Анналы (от лат. «аннус», т. е. «год») – погодовые записи важнейших событий (ср. русск. «летопись», от «лето», т. е. «год»). Наиболее известное произведение под названием «Анналы» принадлежит Корнелию Тациту. Современное значение слова «анналы» – «хроника». «Войти в анналы» значит «войти в историю».] готам, т. е. их очередному вторжению в римские пределы, был Деций (249–251), упомянутый в приведенном выше фрагменте аммиановых «Деяний». Римский сенатор Гай Мессий Квинт Траян Деций удостоился порфиры[217 - Пурпурного императорского облачения.] почти насильно, будучи провозглашен императором по воле воинов взбунтовавшихся римских гарнизонов в Паннонии, которых Деций, собственно, был послан усмирить. Однако же бунтовщики решили избежать заслуженного наказания – в тогдашней Римской империи, согласно Аммиану Марцеллину, их могли сжечь заживо, отсечь им руки и т. д. – возведением на царство того, кто прибыл их карать. Деций вместе со своим сыном Гереннием Этруском вскоре погиб в битве при Абритте[218 - Разгард (Болгария).] (в Мёзии)[219 - На территории нынешней Болгарии.] с теми же готами и карпами. Причем вождю «варваров» Книве – видимо, отпрыску готского рода Балтов-Балтиев, второго по знатности после царского рода Амалов – как нам ни неприятно это констатировать, помогал римский полководец Приск:

«Книва же после долгой осады ворвался в Филиппополь и, завладев добычей, заключил союз с бывшим там (римским. – В.А.) военачальником Приском будто бы для борьбы с Децием. Вступив в сражение, [готы] пронзают стрелой сына Деция, жестоко ранив его насмерть. Увидев это, отец, как рассказывают, произнес для укрепления духа воинов: “Пусть никто не печалится; потеря одного воина не есть ущерб для государства”. Однако, не будучи в состоянии перенести горе отца, он нападает на врагов, ища либо смерти, либо отмщения. Под Абриттом, городом в Мезии, он был окружен готами и убит, достигнув, таким образом, конца своего правления и предела жизни» («Гетика»).

Печальная история… Горьки плоды измены… Впрочем, дело-то в другом – в том, что, благодаря своим мирным (и не мирным) контактам готы вскоре стали очень точно разбираться, а порой принимать весьма активное участие во всем творившемся в Римской империи, избавившись постепенно от своего изначального, присущего на первых порах всем «варварам» страха перед легионами[220 - Легион (лат. «легио», букв. «военный сбор») – основная организационная единица, в разные времена – разной численности, но не менее 2000 и не более 10 000 человек, в армии Древнего Рима. В период республики возглавлялся военным трибуном, в период империи – легатом.]. Этот страх окончательно исчез, когда измельчавшие «потомки Ромула» стали пытаться защититься от досаждавших им готов и готских союзников не в духе староримской доблести – силой оружия в полевых сражениях, а тем же способом, что и спустя 300 лет от разбойничьих полчищ «последних гуннов» во главе с сыновьями Аттилы. Поскольку обескровленных в междоусобных войнах римских легионов уже не хватало для эффективной защиты границ, римляне взяли себе в союзники суровую природу нынешних Балкан (тогдашних Гема и Родоп). Они стали возводить укрепления в различных, важных в стратегическом отношении пунктах и заманивать готов, вандалов и карпов, наверняка хуже знакомых с местностью, чем сами римляне, в ловушки. «Вытеснив врага за обрывистые склоны Гема, они заняли крутые горные проходы, чтобы, отрезав варварам всякий выход, взять их измором» (Аммиан Марцеллин), вынуждая то или иное мелкое «скопище», с римской точки зрения, готов «со товарищи», полумертвых от голода, жажды и бессильной ярости, сдаться на милость победителей. Однако крупным готским «скопищам» обычно удавалось вырваться из кольца «голодной блокады» на «оперативный простор». «Как дикие звери, сломавшие свои клетки» (Аммиан), готы со всей накопившейся яростью и неутоленной алчностью грабили и опустошали римские земли за Гемом и Родопскими горами.

В качестве иллюстрации приведем фрагмент из марцеллиновых «Деяний»:

«Безнаказанно рассыпались они (готы. – В.А.) для грабежа по всей равнине Фракии, начиная от местностей, которые омывает Истр, до Родопы и пролива между двумя огромными морями. Повсюду производили они убийства, кровопролития, пожары, совершали всякие насилия над свободными людьми. Тут можно было наблюдать жалостные сцены, которые ужасно было видеть и о которых равно ужасно повествовать: гнали бичами пораженных ужасом женщин и в их числе беременных, которые, прежде чем разрешиться от бремени, претерпевали всякие насилия; малые дети хватались за своих матерей, слышались стоны подростков и девушек благородного происхождения, уводимых в плен со скрученными за спиной руками. За ними гнали взрослых девушек и замужних женщин с искаженными от плача чертами лица, которые готовы были предупредить свое бесчестие смертью, хотя бы самой жестокой. Тут же гнали, как дикого зверя, свободнорожденного человека, который незадолго до этого был богат и свободен, а теперь изливал свои жалобы на тебя, Фортуна, за твою жестокость и слепоту: в один миг он лишился своего имущества, своей милой семьи, дома, который на его глазах пал в пепле и развалинах, и ты отдала его дикому победителю на растерзание или на рабство в побоях и муках» («Деяния»).

Вместе с Иорданом и только что процитированным Аммианом мы с вами, уважаемый читатель, погрузились в ужасающую повседневность полутора столетий почти непрерывных готских грабительских набегов на Восточную Фракию, мало различавшихся по своим целям и методам. Но если Иордан пытается героизировать историю готов, Аммиан, грек на римской военной службе, в первую очередь делится с читателем своими личными впечатлениями. Поседевший под римским шлемом, он лично принимал участие в военных действиях на разных «фронтах», многочисленных боях и походах. А о тех операциях, в которых ему не довелось участвовать лично, компетентно судит с точки зрения офицера генерального штаба, выражаясь современным языком. Именно аналогичную должность Аммиан Марцеллин занимал в 353–360 гг. при военном магистре[221 - Военный магистр (магистр армии, магистр оружия, лат. – магистер милитум) – высшая военная должность в эпоху поздней Римской империи, введенная в ходе военных реформ императора Константина I Великого.] Урсицине (Урзицине)[222 - Урсицин был германцем-аллеманом на римской службе. Другие заслуженные римские полководцы – Невитта, Ареобинд, Дагалайф – готами. Таких примеров можно привести великое множество.], соратнике первого императора-христианина Константина I Великого. Так что Аммиан знал, о чем писал. В дошедших до нас книгах своего исторического труда он подвергал жесточайшей критике своих соотечественников, сторонников различных клик и партий, ослаблявших своим противостоянием и римское общество, а также придворных интриганов и завистников, портивших жизнь наиболее выдающимся полководцам, вроде Урсицина, вероятно, служилого германца, родича одноименного с ним царька аллеманов. И потому мы склонны больше доверять тому, что пишет греко-римский военный историк о тогдашних варварских народах, включая – при всем уважении – готов, чем хвалебным гимнам, сочиненным Иорданом в честь своих готских предков.

В «Деяниях» Аммиана о готских военных обычаях написано много такого, что трудно совместить со светлым образом германского воителя – воина «без страха и упрека» в стиле Макса фон Шенкендорфа[223 - Готтлоб Фердинанд Максимилиан Готфрид фон Шенкендорф (1783–1817) – немецкий поэт и писатель романтического направления, участник Освободительных войн против Наполеона I (1813–1815). Автор множества песен и баллад на военные темы.] или Генриха фон Клейста[224 - Бернд Генрих Вильгельм фон Клейст (1777–1811) – немецкий прозаик, поэт и драматург. Его пьеса «Битва Германа» посвящена разгрому вождем объединившихся германцев Германом (Арминием) легионов римского наместника Германии Публия Квинтилия Вара в Тевтобургском лесу (9 г. до Р. Х.).], «виртуозов пера», вдохновлявших в начале XIX в. своими романтическими фантазиями немецких патриотов на борьбу с «наследственным врагом» – французами Наполеонов I и III или, скажем, с образами германских ратоборцев из историко-патриотических романов Вальтера Блёма[225 - Вальтер Юлиус Густав Блём (1868–1951) – популярный немецкий прозаик и драматург военно-патриотического направления, лауреат литературной премии Гёте. Наиболее известны его трилогия о Германо-французской (Франко-прусской) войне 1870–1871 гг. и драма «Генрих фон Плауэн» о верховном магистре Немецкого (Тевтонского) ордена. Общий тираж его произведений достиг к 1945 г. 2 000 000 экземпляров.]. Когда читаешь в Аммииановых «Деяниях» не просто об убийстве, но о «растерзании» (буквально – «расчленении») богатого свободнорожденного человека (вероятно, готы терзали его тело пытками, чтобы заставить римлянина рассказать, где спрятаны его сокровища), то… поневоле вспоминаешь не героических и добродетельных германцев Тацита, а пиратов Карибского моря, но только не «киношных», а всамделишных, а также – в порядке конструктивной самокритики – набеги отдаленных родичей и потомков наших готов, киевских варяго-русов Рюриковичей – Олега или Игоря – на земли Восточной Римской («Греческой») империи из «Повести временных лет»:

«В год 6415 (907). Пошел Олег на греков, оставив Игоря в Киеве; взял же с собою множество варягов, и славян, и чуди, и кривичей, и мерю, и древлян, и радимичей, и полян, и северян, и вятичей, и хорватов, и дулебов, и тиверцев, известных как толмачи: этих всех называли греки “Великая Скифь”[226 - Снова «Великая Скифия»!]. И с этими всеми пошел Олег на конях и в кораблях; и было кораблей числом 2000. И пришел к Царьграду: греки же замкнули Суд, а город затворили. И вышел Олег на берег, и начал воевать, и много убийств сотворил в окрестностях города грекам, и разбили множество палат, и церкви пожгли. А тех, кого захватили в плен, одних иссекли, других замучили, иных же застрелили, а некоторых побросали в море, и много другого зла сделали русские грекам, как обычно делают враги…

В год 6449 (941). Пошел Игорь на греков. И послали болгары весть царю, что идут русские на Царьград: 10 тысяч кораблей. И пришли, и подплыли, и стали воевать страну Вифинскую, и попленили землю по Понтийскому морю до Ираклии и до Пафлагонской земли, и всю страну Никомидийскую попленили, и Суд весь пожгли. А кого захватили – одних распинали, в других же, перед собой их ставя, стреляли, хватали, связывали назад руки и вбивали железные гвозди в головы. Много же и святых церквей предали огню, монастыри и села пожгли и по обоим берегам Суда захватили немало богатств»[227 - О том, что сами римляне (восточные и западные) в более благоприятных для них обстоятельствах вели себя не менее «по-варварски», мы здесь говорить не будем, хотя забывать об этом тоже не следует – для полноты исторической картины.]…

И далее по тексту…

Что ж, не зря, вероятно, кумир советских довоенных молодых читателей Аркадий Гайдар писал, что «жили такие люди, которые из хитрости назывались детскими писателями. На самом деле они готовили краснозвездную крепкую гвардию» или, иными словами, старались, чтобы дети вырастали хорошими солдатами. Но социально-политический заказ и историческая правда – это «две большие разницы», как говорят в Одессе[228 - O том, как мало реальный А. П. Гайдар (Голиков) имел общего со сложившимся у молодых читателей на основании его «светлых» книг представлениями о нем, как лучезарном красном рыцаре без страха и упрека, можно при желании узнать хотя бы из исторического исследования В. А. Солоухина «Соленое озеро».].

И вот мы приходим к осознанию этой неприглядной правды, отрицать которую невозможно, несмотря на вполне понятное, с педагогической точки зрения, желание, например, школьного учителя истории насколько можно приукрасить ее в глазах своих учеников. В «книге книг» всего просвещенного человечества – гомеровских эпосах о Троянской войне и ее последствиях, так замечательно переведенных для наших предков и нас, многогрешных, такими виртуозами пера, как Н. И. Гнедич, В. А. Жуковский и прочие, – безо всяких прикрас описаны воинские обычаи героической эпохи греческой истории – эпохи, которую товарищ Фридрих Энгельс назвал в своем труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства» периодом военной демократии или высшей ступенью варварства. «К ней принадлежат греки героической эпохи, италийские племена незадолго до основания Рима, германцы Тацита, норманны времен викингов» (Энгельс). Что же мы видим у Гомера? Захваченные города подвергаются столь основательному разграблению и разгрому, что жизнь в них зачастую прекращается навсегда. «Что в городах разоренных мы добыли, все разделили», – говорит воспетый Гомером герой Ахиллес. Страбон и Геродот приводят нам целый ряд названий таких городов, некоторые из которых известны нам еще по «Илиаде» Гомера. Победители уносят из разоренных ими городов награбленное добро – «рухлядь», как говорили у нас на Руси, – на своих собственных плечах или на плечах своей двуногой добычи, или, говоря по-древнерусски, «челяди». Захваченных во взятых городах мужчин обычно убивают, за исключением военнопленных, взятых в полевом сражении. Ведь добровольная сдача врага в плен сокращала время битвы. Если бы враг не мог рассчитывать на пощаду, он продолжал бы драться до последнего, что, естественно, влекло за собой дополнительный риск для победителя. Всех женщин и детей без исключения порабощали – обращали в рабство, ибо города-государства остро нуждались, так сказать, в «служебном персонале», т. е. в бесправном низшем социальном слое, предназначенном для выполнения всевозможных работ и оказания всевозможных услуг как в государственном, так и в частном хозяйстве. Причем женщины-пленницы рассматривались, прежде всего, как вещь.

Когда Хриз, жрец бога Аполлона, просит предводителя ахейского[229 - Осаждавшие Трою-Илион греки именуются в эпических произведениях Гомера и в поэме «Энеиде» римского поэта Публия Вергилия Марона ахейцами, данайцами или аргивянами.] войска под Троей царя Агамемнона вернуть ему за выкуп свою плененную ахейцами дочь Хрисеиду, Агамемнон гневно отвечает ему просителю:

Старец, чтоб я никогда тебя не видал пред судами!
Здесь и теперь ты не медли и впредь не дерзай показаться!
Или тебя не избавит ни скиптр, ни венец Аполлона.
Деве свободы не дам я; она обветшает в неволе,
В Аргосе, в нашем дому, от тебя, от отчизны далече —
Ткальный стан обходя или ложе со мной разделяя.
Прочь удались и меня ты не гневай, да здрав возвратишься!

    («Илиада». Песнь первая. Язва)
Восприятие пленниц в качестве материальной ценности выражалось в том, что взятых в плен девушек или женщин было принято, наряду с другими сокровищами, дарить боевым товарищам; в том, что девушек и женщин объявляли призом победителю в состязаниях или обещали в награду за особые заслуги. Захваченных в качестве добычи девушек и женщин распределяли среди победителей по жребию. Правда, в отличие от всей прочей добычи, их, похоже, не использовали в качестве предмета меновой торговли. Нередко стоимость пленницы, колебавшаяся в зависимости от ее возраста, навыков, физических и умственных способностей и качеств, устанавливалась достаточно точно. Она равнялась, скажем у Гомера в «Илиаде», стоимости четырех волов, в то время как, скажем, медный треножник стоил в три раза дороже – двенадцать волов.

Вынес награды подвижникам: светлые блюда, треноги;
Месков[230 - Меск – мул (помесь осла и кобылы), в отличие от лошака – помеси жеребца и ослицы.] представил, и быстрых коней, и волов крепкочелых,
И красноопоясанных жен, и седое железо.
Первые быстрым возницам богатые бега награды
Он предложил: в рукодельях искусная дева младая,
Медный, ушатый с боков, двадцатидвухмерный треножник —
Первому дар; кобылица второму шестигодовая,
Неукрощенная, гордая, в недрах носящая меска;
Третьему мздою – не бывший в огне умывальник прекрасный,
Новый еще, сребровидный, четыре вмещающий меры;
Мздою четвертому золота два предложил он таланта;
Пятому новый, не бывший в огне фиал двусторонный.

    («Илиада». Песнь двадцать третья. Погребение Патрокла. Игры)
Впрочем, нам совсем не обязательно воскрешать в памяти эти воинские обычаи древних греков героической эпохи. Древние римляне были не лучше. Они также неизменно обращали военнопленных, как мужчин, так и женщин, в бесправных рабов. Первым зримым свидетельством этого порабощения было торжественное выставление материальной и двуногой добычи, челяди напоказ, в ходе триумфальных шествий победоносных римских полководцев – императоров[231 - В республиканский период римской истории «императором» именовали не единоличного правителя, монарха-самодержца, а победоносного полководца, получавшего этот почетный титул, нисколько не прибавлявший ему власти, от собственных воинов, поднимавших его при этом на щите. После установления в Риме монархии титул «император» был присвоен носителям высшей государственной власти, именовавшимся с Августа (27 г. до Р. Х.) до Диоклетиана (294 г. по Р. Х.) также принцепсом, т. е. «первым» (латинский аналог германского «фуристо» – «князь», «государь»). От титула «принцепс» происходит позднейший титул «принц». По одной из версий титул «принцепс» означал «первый из сенаторов» (первым подававший голос при голосовании в сенате). Греческий эквивалент римского титула «император» – «василевс» (василей, василий, базилевс, басилевс, басилей, базилей), букв. – «царь».] и в то же время триумфаторов[232 - Триумфатор – титул, присваиваемый римским сенатом (советом старейшин знатнейших родов, чьи постановления имели силу законов) победоносным полководцам, чьи воины сразили более 5000 врагов на поле боя (насчитав 5000, вражеские трупы переставали считать). Они удостаивались триумфа – торжественного шествия по «виа сакра» (Священной дороге), соединявшей Палатин с Капитолием, через римский форум (изначально – рыночную площадь, аналог древнегреческой агоры) во главе войска, выставлявшего напоказ знатнейших пленников, ценнейшую военную добычу, трофеи и т. д. Триумфатор ехал на парадной колеснице, взятой их храма верховного бога-громовника Юпитера-Йовиспитера (Иове) римского кремля – Капитолия. С выкрашенным в красный цвет лицом, в пурпурном, расшитом золотыми пальмовыми ветвями одеянии (снятом со статуи громовержца), осененный золотым лавровым венком, триумфатор олицетворял собой бога-громовержца Юпитера. Чтобы он и впрямь не возомнил себя богом, специально приставленный раб время от времени восклицал: «Помни, что и ты смертен!» Триумфатор приносил в жертву Юпитеру белого быка. Наряду с описанным выше «большим триумфом», существовал и «малый триумф» – «овация». Право на овацию присуждалось сенатом за победу с меньшим количеством убитых врагов Рима. В этом случае триумфатор шел во главе войска пешком, не в лавровом, а в миртовым венке и приносил в жертву Юпитеру не белого быка, а белую овцу. В императорский период сенат, постепенно превратившийся в собрание представителей знатных семейств, не имеющее политического влияния, со временем стал удостаивать триумфа только правящего императора, даже если тот лично не выигрывал войны или сражения. Составной частью императорского титула стало словосочетание «вечный триумфатор» (лат. «триумфатор секулорум»).] – по улицам «Вечного города» Рима, «столицы Вселенной».

Поэтому писатели-германофилы вроде Тацита и Иордана не находили ничего особенного в жестокостях, творимых готами «со товарищи» во время грабительских набегов и походов на римские земли, по крайней мере, ничего, что побудило бы их к пересмотру своих взглядов на германцев вообще и отдельные германские племена в частности. А жертвам «варварских» набегов было, конечно, все равно, кто именно их разоряет, режет и порабощает – скифы, бастарны, сарматы или готы. Римские монеты, найденные в районе между Богшаном и Рафной, на территории бывшей имперской провинции Дакии, были кладом, скрытым своими владельцами в земле от напавших на Дакию грабительских шаек смешанного состава, в которые входили готы и карпы: последние, по мнению Моммзена, идентичны роксоланам. Эти монеты пролежали в земле более 1500 лет, прежде чем были откопаны. Значит, их владельцам удалось-таки осуществить свое намерение: готы и карпы клад так и не нашли. Другой вопрос, пережили ли владельцы зарытых в землю римских монет варварский набег, а возможно, и допрос «с пристрастием»? Или же смогли найти спасение в бегстве? Во всяком случае, вернуться, чтобы откопать зарытый клад они, как это ни печально, так и не смогли.

Кассиодору и Иордану не удалось связно изложить ход готских грабительских набегов. Но они, по крайней мере, перечислили ряд наиболее известных городов, разгромленных и опустошенных готами, и тем самым дали нам представление о территориальных масштабах готских «походов за зипунами», используя выражение возможных потомков готов, казаков Степана Разина. Пришедшихся на период с 196 г. – года временного прекращения регулярной торговли по «Янтарному пути» – по 371 г. – года начала гуннского вторжения – и достигших своего апогея в годы правления императора Публия Лициния Эгнация Галлиена (253–268), когда ослабленную неудачной войной с персами, взявшими в плен императора Валериана, Римскую державу сотрясали военные мятежи боровшихся за императорский венец и багряницу 32 (!) эфемерных узурпаторов, так нанызваемых «30 тиранов», ослепленных призрачным блеском императорского пурпура[233 - Ношение целиком пурпурной одежды (порфиры, багряницы) было привилегией римских императоров. Частным лицам не дозволялось не только носить, но и хранить у себя дома пурпурные одежды; если об этом узнавали, виновному грозила суровая кара вплоть до конфискации имущества, ссылки и смертной казни по «закону об оскорблении величия римского народа» или за государственную измену. Поэтому достать пурпурную одежду узурпатором было не так-то просто. Один из них был вынужден на первых порах удовольствоваться пришитыми к одежде пурпурными полосками, отрезанными от военных флажков-вексиллумов поддержавших его воинских частей. Патрициям долгое время разрешалось носить красную обувь, сенаторам – широкую, всадникам – узкую пурпурную полосу на одежде. Со временем ношение пурпурной (красной) обуви стало также исключительной привилегией императоров.]. При внимательном прочтении Кассиодора – Иордана нам бросаются в глаза два обстоятельства. Во-первых, одна из причин успешности готских набегов заключалась в том, что они выступали в союзе с одними римлянами против других римлян[234 - Инициатором набега «варваров»-пиратов на Вифинию был римский подданный, грек из Никомедии по имени Хрисогон.], а измельчавшие «потомки Ромула» не упускали случая, воспользовавшись готами в качестве средства к собственному успеху, хотя и в ущерб Римской державе, половить рыбку в мутной воде:

«Тогда-то некий Эмилиан, из-за того что по причине небрежения императоров готы нередко разоряли Мизию[235 - Мёзию.], усмотрел, что возможно отнять ее без большого убытка для государства, а также сообразил, что тут-то и может случиться ему удача. Поэтому он захватил тираническую власть в Мезии и, перетянув к себе все военные отряды, начал разорять города и население. В течение немногих месяцев, пока вырастало нужное для борьбы с ним множество военного снаряжения, он причинил государству немалый вред. Однако, пустившись на это нечестивое дело, он в самом начале его и погиб» («Гетика»).

Во-вторых, оба автора готской истории – как образованный и старающийся судить, по Тациту, «сине ира эт студио» – «без гнева и пристрастия», Кассиодор, так и менее осведомленный, местами прямо-таки наивно-доверчивый панегирист Иордан – явно смущаются и становятся достаточно скупыми на слова при необходимости описывать сомнительные «подвиги» главных героев своего повествования. «По причине небрежения императоров готы нередко разоряли Мизию» («Гетика»). Зато оба историка с явным облегчением «растекаются мыс(л)ью по древу» в тех местах своего повествования, где его герои, в виде исключения, предаются, так сказать, «невинным шалостям»:

«…императоры Галл и Волузиан[236 - Гай Вибий Волузиан – сын императора Гая Вибия Требониана Галла. После гибели императора Деция в битве с готами в 251 г. императором (августом) стал отец Волузиана – Требониан Галл, подозреваемый в предательстве, приведшем к победе готов. Волузиан стал соправителем отца с титулом августа.] <…> лишь только достигли власти, заключили союз с готским племенем. Спустя недолгое время, после того как пали оба правителя[237 - В 253 г. прокуратор (правитель) римской провинции Нижняя Мёзия (Береговая Фракия) Марк Эмилий Эмилиан, незадолго перед тем победивший вновь нарушивших мир с Римом готов, провозгласил себя императором. Выступившие против узурпатора Эмилиана императоры Галл и Волузиан были убиты в 253 г. собственными воинами.], Галлиен захватил принципат (императорский престол в Риме. – В.А.), дав волю своему буйству. Респа, Ведук и Тарвар, предводители готов, взяли корабли (пираты-«варвары» часто использовали для совершения своих набегов корабли флота Боспорского царства, чья зависимость от Рима давно стала чисто формальной, а то и суда подданных самой Римской державы. – В.А.) и, переправившись через пролив Геллеспонтский, перешли в Азию; в этой провинции они разграбили много городов, а в Эфесе сожгли славнейший храм Дианы, который (…) был основан амазонками[238 - Женщины-воительницы амазонки, согласно мифам, почитали свою воинственную покровительницу Артемиду-Диану, в совершенстве владевшую луком и стрелами.]» («Гетика»).

Расположенный в Малой Азии греческий мегаполис Эфес (Ефес) был одним из крупнейших и знаменитых городов Древнего мира. Эфес, игравший большую культурно-экономическую роль еще в догреческий период, сохранил ее и под властью римлян, в том числе и в эпоху раннего христианства. Считается, что основателем первой христианской общины в Эфесе был сам святой Павел, «апостол язычников». Упомянутое в «Гетике» святилище богини Дианы (между прочим, покровительницы амазонок), по-гречески «Артемисий», располагалось примерно в двух милях от городских стен, на равнине, в самом конце дороги, предназначенной для священных процессий. Эта дорога, соединявшая Магнесийские ворота Эфеса с Артемисием, была обрамлена великолепной крытой колоннадой. Все пошло прахом! Надо думать, напавшие на Эфес готские герцоги-воеводы Респа, Велук и Тарвар стремились вовсе не к сознательному осквернению святилища Дианы-Артемиды, хотя, с другой стороны, как выяснилось по ходу дела, и не имели ничего против его осквернения. В Античности все крупные храмы, не исключая и Иерусалимского, были не только святилищами, но и крупнейшими банками, ссудными конторами и пунктами обмены валюты. Так что целью набега готов на святилище Дианы был не священный алтарь божественной сестры Феба-Аполлона, а копившиеся веками в храмовой сокровищнице Артемисия, как и в сокровищницах храмов множества иных богинь и богов, богатые дары благочестивых богомольцев и паломников и денежные средства. Из-за этих сокровищ Эфес был впервые сожжен еще в 678 г. до Р. Х. Поэтому то, что было раскопано в Эфесе за десятки лет археологами, относится преимущественно к римской эпохе. Все более раннее уже украли раньше. От храмовых приношений греческой эпохи мало что осталось.

«Перейдя в область Вифинии[239 - Область на северо-западе Анатолии.], они (готы. – В.А.) разрушили Халкедон (гарнизон этого города при приближении готов просто разбежался. – В.А.); впоследствии частично восстановленный Корнелием Абитом[240 - Видимо, римский префект (наместник) провинции Азия. Его имя известно лишь по «Гетике».]; и до сегодня, несмотря на то, что Халкедон имеет счастье быть в соседстве со столицей[241 - Имеется в виду Второй (Новый) Рим, т. е. Константинополь (Царьград), бывший Византий.], он тем не менее сохраняет некоторые знаки своего разрушения как указание потомству. При такой удаче готы, вторгшиеся в области Азии, забрав добычу и награбленное, снова переплывают Геллеспонтский пролив; по пути они разоряют Трою и Илион[242 - Либо недостаточно образованный автор «Гетики» считал Трою и Илион (у Гомера и других античных авторов это один город с разными названиями) двумя разными городами, либо в описываемый период римского владычества действительно параллельно существовали города Троя и Илион, что, впрочем, сомнительно. Поскольку известно первоначальное намерение императора Константина I Великого перенести столицу Римской империи именно в Трою-Илион – город, равно дорогой и грекам (как воспетый Гомером), и римлянам (считавшими себя потомками троянцев) – лишь позднее измененное в пользу Византия.], которые, едва успев лишь немного восстановиться после Агамемноновой войны[243 - Т. е. Троянской войны, описанной Гомером, Вергилием и другими античными авторами.], снова оказались разрушенными вражеским мечом. После такого разорения Азии испытала их зверство Фракия. Там они приблизились и подступили к городу Анхиалу[244 - Известно два Анхиала: 1) фракийский (на западном побережье Евксинского понта); 2) киликийский (в южной части Малой Азии). Автор «Гетики» явно смешивает фракийский Анхиал (на побережье современного Бургасского залива в Болгарии) с Анхиалом киликийским (на территории современной Турции).], у подножия горы Эма[245 - Эм – Гем (Родопы).], близ моря. Этот город некогда поставил между морским побережьем и подножием Эма Сарданафал, царь парфянский[246 - Сарданапал (Ашшурбанипал) был ассирийским, а не парфянским царем (годы правл.: 669–627 до Р. Х.). Его гробницу (?) под киликийским Анхиалом посещал Александр Македонский.]. Рассказывают, что [готы] оставались там много дней, восхищенные банями на горячих водах, расположенными на двенадцатой миле[247 - Римская миля – 12 000 шагов (пассов).] от города Анхиала, где из глубины пробиваются огненные источники; среди всех остальных неисчислимых в мире мест с [горячими] термами это, несомненно, главные и наиболее действенные для здоровья страждущих. Оттуда вернулись они в свои места (т. е. в свой благодатный “ауйом” меж Борисфеном и Тавридой. – В.А.)» («Гетика»).

Итак, взяв Трою-Илион, причем, в отличие от греков Агамемнона не хитростью, а приступом, или, как говорили наши предки, «на копье», без помощи Троянского коня[248 - Согласно греческим авторам Сакаду Аргосскому, Стесихору и др. (но не Гомеру, как часто ошибочно думают!), а также эпической поэме латинского стихотворца Публия Вергилия Марона «Энеида», греки-данайцы, осаждавшие Трою-Илион, проникли в нее, спрятав лучших воинов в чреве огромного деревянного коня, якобы посвященного богине Афине, которого обманутые троянцы втащили в город, проломив для этого часть стены.], готы позволили себе краткую передышку, чтобы смыть с себя кровь и пот сражений, а заодно, конечно же, грехи, в горячих источниках крошечного, но хорошо укрепленного городка, обретшего бессмертие благодаря Публию Овидию Назону, упомянувшему его в одной-единственной строчке своих «Тристий» – «Скорбных элегий», сочиненных угасавшим от тоски по изгнавшему его навечно «Граду»[249 - Граждане Первого (Ветхого) Рима на Тибре часто именовали свою столицу просто «Градом», «Городом» (лат. Урбс). Как и сменившие латынь на греческий граждане Второго (Нового) Рима – Константинополя – называвшие его просто «Полис» (греч. «Град», «Город»).] поэтом-плейбоем, сосланным за «аморальный образ жизни» принцепсом Августом в «суровую» Тавриду:

«Вскоре возвышенных стен Анхиалийских достичь» (I, 10. 35).

Судя по всему, этот поход готов «за зипунами» представлял собой морскую экспедицию с высадкой десанта, вскоре возвратившегося с добычей на корабли. Так что от готского набега пострадали лишь прибрежные римские области и города. В описываемое время Эфес располагался еще у самого моря, от которого его сегодня отделяют семь километров суши, ибо море с тех пор отступило. Невольно напрашиваются параллели между морскими набегами готов и начавшимися восемью столетиями позже морскими рейдами других скандинавских грабителей – викингов. Правда, морские экспедиции этих отдаленных потомков готских «северных людей» приобрели гораздо больший, почти что всемирный, размах, далеко превзойдя в этом отношении морские рейды их отдаленных готских предков, как известно, так и не доплывших до Исландии, Гренландии, Америки.

Историки до сих пор задаются вопросом: кем следует прежде всего считать норманнских викингов – чрезвычайно подвижным разбойничьим племенем или народом величайших основателей средневековых государств, пусть и пользовавшихся весьма нетрадиционными методами? У нас же возникает вопрос к Иордану: как понимать его фразу о том, что готы вернулись «в свои места»? Означает ли упомянутое им возвращение готских «викингов» в «свои места», что готы вернулись к себе на родину?