Тайна кургана Телепень

Да уж, сложно было не понять.

– Это уже ниточка к заказчику. И последняя зацепка. Убийство судьи – в Харькове. Убийство в Одессе – при активном участии понаехавших из Харькова же футбольных ультрас. То есть, исполнитель здешний, харьковчанин, ну не мог он не наследить. Отработаешь его по полной, ребята тебе в помощь. Дерзай!

Георгий плохо помнил – то ли из-за смены обстановки и обилия новой информации, то ли коньячок поспособствовал, – как он оказался в общежитии, засыпающим на кровати. Судя по всему, это было еще очень цивилизованное место: здание охранялось, тут был свет, отопление и горячая вода. Перед тем, как заснуть, Георгий поймал себя на том, что он… улыбается. Ни одной мысли сделать ноги у него даже не мелькнуло, хотя, если рассуждать логически, это была бы весьма полезная и своевременная мысль. Здесь всё бурлило и жило. Странной, порой даже страшной, искаженной жизнью с ощутимым привкусом инфернальщины. Впрочем, это же была Украина, как ее всю дорогу называл Санька – Руина, где никогда не обходилось без чертовщины. Не зря же Гоголь писал своих «Виев» и «Страшную месть». Но именно здесь он, Георгий, и был нужен.

* * *

Яготин, по правде говоря, был самым унылым и безблагодатным местечком изо всех малороссийских местечек, какие можно было только себе представить. Так рассуждал капитан Кобылин, а он за годы службы своей в Малороссийкой украине местечек всяких разных повидал. А еще по недосмотру Господнему – или по наущению бесовскому – назывался Яготин городом, и не просто городом, а сотенным городом Переяславского полка, с чем капитан Кобылин уж никак согласия иметь не мог. Городом по праву мог прозываться Санкт-Петербург. Сколько было там красивых домов, напоминавших видом своим скорее дворцы, нежели дома, а такоже и дворцов, которые были вообще превыше всяческих представлений о богатом и величественном! А еще наличествовали там мощеные камнем улицы и набережные, а такоже мосты с будто бы ажурными перилами, чугуна на которые ушло поболее, нежели на все пушки упомянутого Переяславского полка. Городом могла зваться и Москва. Господи, сколько там было красивейших храмов да монастырей! Маковки их горели сусальным золотом, а высокие башни кремлевские издали белели в лазоревом небе.

Немало еще городов да городков всяких повидал капитан Кобылин, ибо воинская служба его на благо Императрицы Всероссийской располагала к странствиям многочисленным. И по мысли капитана, этот самый Яготин уж никак не мог прозываться городом, ибо не было в нем ни каменных зданий, ни мощеных улиц, ни церквей с золотыми маковками. А наличествовали токмо глинобитные хаты с соломенными крышами, единственная дорога, утопавшая зимой в грязи, а летом – в пыли, да старая храмина деревянная, дранкой крытая, чудом каким-то не завалившаяся на бок.

Но тому не следовало изумляться, ибо опять-таки, по мысли капитана Кобылина, в Малороссийской украине городов никаких не было вовсе. Видал он и Глухов, где гетманы нынче сидели, так там, ежели честно сказать, окромя тех гетманов с их бунчуками ничего интересного и не было отродясь. Один добрый дом был во всем Глухове, а и тот – генерал-майора Нарышкина, что поставлен был Императрицей Всероссийской Анной Иоанновной блюсти в землях гетманских порядки царские. А еще капитан Кобылин в Киеве сподобился побывать, но и о нем отзывался без особого восхищения как о местечке с деревянными домишками и развалюхами заместо церквей. И настолько всё безблагодатно было в том Киеве, что, ежели Императрица Всероссийская вознамерилась бы посетить городок сей, то негде было бы ей там даже заночевать, не говоря уже о всяком прочем.

Так что был Яготин, куда занесла капитана Кобылина судьба, а точнее сказать – служба государева, прескверным провинциальным местечком с кукарекающими по утрам петухами, плетнями из прутьев с насаженными на них глиняными горшками и вечно сонными крестьянами. Впрочем, по здравому размышлению, в Малороссийской украине все жители были таковыми. Стоявшие тут тишь да гладь шли на пользу капитанскому делу, с коим он прислан был в места эти. И удивительно было слышать от старожилов, что еще полвека назад была тут настоящая Руина – так они прозывали ее. То есть почти никто не жил, а ежли и жил, то люди мало что не ели друг дружку поедом. Таково было ожесточение, терзавшее сердца их. Но перешла земля сия многогрешная под скипетр державы Российской, и как-то само собой угомонилось всё. Сам край, по мнению капитана, богат был да изобилен, не хуже иных прочих, а может даже и получше. Но отчего-то люди не могли тут жить по-людски и всё время испытывали страшную нужду, в чем капитану виделись происки врага рода человеческого.

Но было здесь и такое, что извиняло, в глазах капитана Кобылина, это забытое Богом местечко. Посреди него раскинулось озерцо с чистейшей водой, в коем плавали откормленные утки с гусями и наверняка водились жирные карасики, коих капитан не прочь был отведать в запеченном виде. А на холмах над озером росли прекрасные яблоневые сады, преизобильный урожай коих достоин был всяческих похвал. Капитан не без известного удовольствия предался бы отдыху от тягот службы своей в местечке сем, кабы не привело его сюда дело совсем не веселое.

А дело то касалось поимки опасных разбойников, кои орудовали в местности сей, причем уже не первый год. Гетманские прихвостни не ловили не токмо мышей, но и лихих людей, всё отговаривались – то у них пахота была, то покос, то жатва, а все казаки в крестьяне подались, некому нести службу ратную, во что капитан, конечно же, не верил ни на грош. А верил он в то, что лень в этих местах пребывала изначально по попущению Господню, и старшина полковая через сие хитра была да воровата, что лечилось токмо кнутом, а то и чем похуже. И разбойников, у них под носом безобразивших, не торопились здесь ловить, ибо еще непонятно было, что более выгоды приносит: ловить аль не ловить. А ежли лиходей какой кому из сотников денежку-другую отстегивал, то мог он и вовсе годами в здешних местах орудовать, никакого притеснения персоне своей не имея.

Начальство местечковое встретило капитана Кобылина с невеликим отрядом его, из подпоручика да пяти конных солдат состоящим, а к ним в придачу – капитанова денщика, радушно. Вперед пустили баб своих в венках из цветов с лентами яркими да с караваем на рушнике. Но не вчера родился капитан Кобылин на свет, и знал он, что не любовь к ближнему движет сотником Яготинским, Федором Калитой именуемым, а страх. Страх, что капитан послан сюда генерал-майором Нарышкиным как соглядатай, дабы докладывать о непорядках в делах гетманских касаемо Переяславского полка куда следует. Как протянул капитан сотнику бумаги свои, с коими он в Яготин прибыл, так изменился тот лицом да сразу вызнавать начал, «с каким таким особым поручением к нам прибыла персона ваша?» да «и что ж тут, в нашем захудалом местечке-то, могло привлечь ажно самого генерал-майора?». «Да уж что надо, то и привлекло», – подумал про себя капитан Кобылин.

Пока расседлывали они коней да пускали их пастись на обнесенный плетнем луг, как мог сотник подгонял домочадцев своих, то окриком, а то и жердиной. И уже очень споро подле справной хаты его, посередь яблонь да вишенья, стоял большой стол, а на столе том красовались караваи, пироги всевозможных размеров и форм, соления всякие, сало и внушительных размеров бутыль горилки. Встречал сотник гостей на славу. Значит, было ему чего бояться.

Фузеи прислонены были к стене хаты, подпоручику да солдатам накрыли за сараем. За столом же капитан Кобылин, отведав яств местных, начал издалека. О погодах стоящих поговорили – хороши были погоды, и дождей было впору, и дней солнечных жарких. О сенокосе да уборке урожая, что в этом году грозился превзойти всё ранее виданное. И спросил капитан как бы между делом:

– И что нынче, добрая пшеница?

– Добрая, як же ей доброй не быть! Пока дожди не ливанули, уси в поле вытекли, каждая пара рук на счету.

– Так вот, стало быть, где казаки нонеча трудятся, – усмехнулся капитан. – Сабли свои отложили, да взяли грабли. А то сидит Нарышкин там, небось, да думает – куда ж это казачки-то все подевались? А они вона где, значит, воюют.

– Да ты не серчай, пан капитан, – ответствовал сотник и осекся.

«Пан, говоришь? – подумалось капитану Кобылину. – Затем мы вас, значит, от ляха, татарина да шведа обороняли, затем себе равными сделали, чтоб вы тяперича новых панов себе искали?» Но ничего такого капитан не сказал, а лишь поморщился да молвил:

– Паны все в Варшаве, сотник. Зови меня «ваше благородие».

– Добро-добро, ваше благородие, – засуетился еще более сотник. – Поле дело такое: нонче день пропустишь – а опосля на цельный год без жита останешься. Да и нет уж, поди, тех войн-то, воевать не с кем казакам: татары опосля крымского похода тихо сидят, а ляхи с правобережья своего давно носу не кажут.

– Ох, вы ж народец какой умный! – воскликнул капитан. – Схоронила вас матушка-государыня за пазушкой-то своей, защитила от супостатов, мы там кровушки своей пролили немеряно – а вы и рады, и не хотите службой ратной на добро ее ответствовать.

– Да шо ты, пан… ваше благородие, як можно ж! Да заради матушки-государыни мы грудью ляжем…

Сотник будто и впрямь намеревался порвать на груди свою вышитую у ворота рубаху, но остановил его капитан Кобылин:

– Ладно, будет тебе. Верю. Но смотри у меня…

Выражение лица сотника стало походить на детскую личину. Казалось, будто сейчас расплачется он:

– Да мы… Як же ж…

– Будет, я сказал! – одернул его капитан. – Пишут про тебя, что и деньги ты тащишь полковые. И повинностями местечко обложил. И братца своего в хорунжие протащил. И ведомо мне, что всё это правда истинная. Но погодь бояться да взятки мне нести. Дело у меня к тебе нынче иное. Подсобишь – все доносы под сукно лягут, а нет – так на себя пеняй.

Сотник всем видом своим выказал, что он внимает каждому капитанскому слову и готов заради его удовольствия порвать на мелкие клочки короля польского да султана вместе взятых.

– А дело у меня к тебе такое, – капитан не спешил выложить всё и сразу, тут потребна была постепенность. – Дошло даже до генерал-майора Нарышкина – и не дай Боже до Санкт-Петербурга дойдет! – что орудуют на Малороссийской украине не токмо разбойники, но и душегубы такие, коих свет не видывал. И что гетман да люди его не ловят их. А сие может означать двоякое. Либо они и вовсе дела все свои позабросили, а и на черта они тогда нужны? Либо покрывают душегубов окаянных.

– Да ты скажи, ваше благородие, шо за душегубы-то? Отсель взялись?

– Да как же так случилось, что я про ваши дела поболее вас ведаю, а? У вас они тут орудуют, под самым носом, можно сказать. А меня от генерал-майора Нарышкина сюда прислали с наказом твердым: изловить душегубов да пресечь беззаконие.

– Ай-ай-ай! Неужто мы не доглядели! – воскликнул сотник с показным раскаяньем в голосе, отчего тотчас становилось ясно, что он и пальцем о палец не ударил, дабы пресечь разбой.

– Уж как пить дать не досмотрели, – капитан Кобылин не собирался спускать сотнику грешки, этим только спусти. – Люди у вас пропадают уже поболее года. И не один, и не два, а уже на десятки счет идет. А опосля то тут, то там тела находят, токмо головы-то у них отняты. Да не просто так, а государевым заплечных дел мастерам впору – ровнёхонько так, будто по маслу. Это ж надо так срубить!

– Прости нас, Господи! – шептал сотник, крестясь.

– Кабы вот этими вот глазами не видал – не поверил бы. Обрублено, как будто вот эта вот колбаса, – взял капитан со стола круг колбасы свиной, истекающей жареным салом, потряс ею перед самым что ни на есть сотниковым носом, да и обрубил ножом половину. – С Ганзеровщины люди жалобы пишут генерал-майору, с Буртов, Вознесенского, Туровки и Оржицы, а еще с Рудки…

– Ни-ни-ни! – замахал руками сотник. – Рудка цэ не к нам, цэ не у нас! Цэ Нежинский полк, ихнее дело!

– Ежели мы сейчас судить начнем, чьей вины в том более, то как бы не вышло, что ты, сотник, по всем статьям виноватым окажешься, – оборвал его капитан. – Речь не о том идет. А что душегубы и на Носовском, и на Нежинском шляху безобразили, да повсюду от Прилук до Золотоноши, так что мне – всех сотников Переяславского, Лубенского да Нежинского полков объезжать теперича?

Замолк сотник да принялся быстро поедать галушки из глиняной миски, густо поливая их сметаной, богато сдобренной чесноком, отчего вокруг разлился незабываемый его аромат.

– Слушай, сотник, что потребно мне. Десяток-другой казаков.

– Сделаем, – ответствовал сотник, жуя галушки со всей тщательностью, кою вряд ли можно ожидать было в таком простом деле.

– Чтобы на добрых конях и при оружии.

– Само собой.

– А еще мне знать надобно, где искать лиходеев.

Сотник икнул, последняя галушка выкатилась в миску прямо изо рта его.

– Знал бы я такие вещи, ваш благородие, думаешь, сидел бы тут в сотниках?

– Ты всё ж таки подумай, сотник, а то сидеть ведь можно не токмо в сотниках, а и в местах куда более дальних и куда менее приятственных, – капитан Кобылин видел этих всех сотников насквозь. – Не бывает так, чтобы в местечке каком разбойники орудовали, а никто про них там и слыхом не слыхивал. Так что ты лучше сам поспрошай у людей – а то ведь мне придется, и неизвестно еще, что выспрошу.

На другой день, пока решалось дело с казаками, капитан Кобылин дал людям своим, а такоже коням долгожданный отдых, а то ведь гнали они с Глухова, как проклятые. Под началом подпоручика Мякишева отправлен был отряд на озерцо, дабы помыться хорошенько да коней искупать. Сам же капитан, окунувшись да наловив вожделенных карасиков, откушал вечерком оных, а к ним – запеченного целиком гуся, коего приготовила для него самолично сотниковская жёнка Мотря. Главным достоинством ее была фигура, одинаковая в обхвате что вдоль, что поперек. Ширша як довша. И от горилки не отказался капитан, а опосля прилег на лавку в комнате, выделенной ему для постоя в просторной сотниковой хате.

И готов был уже признать капитан Кобылин, что всё ж таки были и в житии казаков малороссийских свои приятности навроде простоты жизни их и вкуснейшей свиной колбасы с галушками, а такоже свободы в платье и обращении. Жизнь офицера российского полна была всяческих неудобств и ограничений. И камзол неудобный на себе таскай – да чтоб все пуговицы и галуны блестели. И шарф с кистями, шляпу и перевязь со шпагой. И манжеты полотна тонкого, шириною в два пальца, кои крахмалились и сбирались в мелкие складки. И сапоги с раструбами высокими да с каблуком. А еще заплети волосья в косу с пуклями да мукой напудри. Вязать ее надлежало черной шелковой лентой, чей бант должен был приходиться на воротник камзола, причем коса та в толщину, под бантом, должна быть в большой палец шириной, а в длину нижний её конец на два вершка должен не доставать до верхнего края портупеи шпажной. Да еще и фузею тебе в зубы. И как в таком виде прикажете с турком воевать аль в поход идти? Хорошо еще, денщик ему справный попался, тезка, Ивашка, а то ходил бы капитан Кобылин в грязном камзоле да помятой шляпе, даром что третьего дня случайно наступила на нее лошадь копытом.

Сон начал смыкать веки капитановы, темнело. Ветви яблонь в небольшом, открытом по случаю жары оконце, едва видны были на фоне темного неба. Высыпали звезды. И тут послышалось капитану, будто кто-то шуршит сухой травой под окном его.

– А ну прекратить! – грозно рыкнул он на ночного пришельца.