Особо опасная статья

По лицу задержанного уже давно струился пот. После упоминания о взрывном устройстве он выступил, при озвучивании последних слов налогового инспектора пот стал превращаться в тонкие ручейки, а после понимания факта того, что его кто-то собирался кинуть на квартиру, хлынул водопадом.

– Инспектора? – неожиданно тонко для своего солидного, девяностокилограммового веса пискнул он. – Какие инспектора? Они сказали: «Вот тебе пять тысяч, и забудь о машине, что под твоими окнами. Ровно в четырнадцать часов заявишь угон. Тебе предлагал кто-нибудь за эту машину пять тонн баксов?» Товарищ следователь, мне предлагали за нее восемь. Но не долларов, а рублей. Разве я мог отказаться?

– А ты говоришь, Борис Петрович, что у тебя мозги есть, – с желтой искоркой в глазу возразил Кряжин. – Теперь у тебя ни машины, ни пяти тысяч долларов, зато в наличии статья за заведомо ложный донос и еще одна за соучастие в особо опасном преступлении. Я тебя поздравляю. Вряд ли найдется еще кто-то, кому улыбнется удача провернуть такую удачную сделку.

– Я их не убивал…

– Знаю, – согласился Кряжин. – Я так и напишу в обвинительном заключении: «Уголовное преследование в отношении гражданина Галабердина за убийства в Москве и Московской области налоговых инспекторов прекратить в связи с отсутствием событий преступления». А вот за заведомо ложный донос вам, товарищ, до «двушки». Плюс до «пятнашки» за участие в похищении человека. Суд у нас беспристрастный. Председатель Конституционного суда недавно так и доложил Президенту: «Судебная реформа закончена. За беспристрастность можно не волноваться».

Увлекшись цифрами, Кряжин продолжил арифметические вычисления. Выходило, что пятнадцать плюс два – семнадцать, минус два за прежнюю несудимость, еще минус три за положительные характеристики от соседей. Плюс год за ненависть потерпевших, еще плюс четыре за то, что подельники обязательно укажут на Галабердина как на организатора, минус полтора за его язву. Итого пятнадцать лет и шесть месяцев с отбыванием наказания в колонии строгого режима где-нибудь под Красноярском. И советник предложил задержанному поспорить на его квартиру, что ошибся он всего на один-два месяца.

Совершенно не подготовленный к подобным разговорам, ранее несудимый Галабердин вошел в состояние полного ступора. Не верить человеку, восседающему в кресле дома с начищенной бронзовой табличкой, он не мог. Как и насколько здесь сажают, был наслышан. В Красноярске один раз был. Страшное место: садишься пить чай, подлетают комары и чуть не вырывают из пальцев рафинад. И опять же – квартира. В столице кидают разными способами, и не исключено, что трюк с машиной – часть плана этого «кидняка». И еще – налоговые инспектора. Это все очень плохо. Жена одна с дачей не справится.

– Попробуем провести судебный процесс по-другому, – сказал между тем страшный следователь. – Оставим в покое похищение людей. Как организатору в этом деле вам грош цена. Простой пример: вы умеете выстраивать логические ряды?

– Ряды? – Галабердин окончательно пал духом и с безнадегой в глазах вытер широким рукавом майки пот, льющийся со лба, как Ниагарский водопад.

– Вот я и говорю, – удовлетворился ответом следователь. – Поэтому оставим кражи людей. Обратимся к вранью. Наглому, беспардонному, бесхитростному. Продать машину знакомым за пять тысяч долларов, а после идти в милицию и, не пряча глаз, уверять ее сотрудников в том, что транспорт угнан. Здесь возможны варианты. Не буду раскрывать перед вами наши черные хитрости, скажу лишь, что я тот, который умеет два года реального срока превращать в год условного. Я волшебник, Борис Петрович.

– У меня как раз есть приправа для волшебного зелья… – и глаз Галабердина моргнул в сторону веера купюр.

– Вы были правы, – раздался из угла кабинета голос Саланцева. – У него действительно нет мозгов.

– Они у него есть, – мягко, почти ласково возразил следователь. Портить общую картину появившегося взаимопонимания такой мелочью, как ошибка собеседника в выборе аргумента, ему не хотелось. – Просто у него их мало. И Борис Петрович считает, что ему проще дать взятку в размере пяти изъятых у него при понятых тысяч долларов, вместо того чтобы рассказать о тех двоих хитрецах, что взяли у него машину.

– Я расскажу, конечно, – наконец-то стал понимать предъявляемые к нему требования Галабердин, – что знаю. Но я знаю мало.

– В последнем я уже убедился. А потому, тая в душе желание совершить должностной подлог и вместо законных пятнадцати с половиной выдать вам один условно, я спрашиваю: кто те люди, что обратились к вам с просьбой?

– Инспектора налоговые.

Кряжин вздохнул, подошел к кондиционеру и включил его на максимум.

– Галабердин… Это я вам сказал. А вы их с какой стороны знаете? Мы уже слишком долго ведем этот разговор, и я начинаю сердиться. К одному году уже начинают проситься в плюс еще два за недоверие.

– Один из них Филька. Но я не знал, что это налоговый инспектор. Сроду бы не подумал, что он налоговый инспектор. К деньгам его – да, тянуло. Всегда тянуло. Но чтобы до такой степени…

– Кто этот Филька?

Саланцев за два часа разговора с Галабердиным, уверенно косящим под полного дурака, устал, как за трое суток засады. Он беспрестанно пил из кряжинского чайника чай, сначала спрашивая разрешения, потом уже без спросу, курил, разминал ноги. И сейчас старший опер походил на куст вчера отцветшей сирени – готовый жить дальше, приносить пользу, но уже не так ярко. В МУРе несколько иные методы получения достоверной информации, но Андрей Андреевич, храня уважение к следователю, вынужден был признать, что при работе с такой категорией лиц нужен именно тот, что избрал следователь. Человека можно обмануть, его можно уговорить, купить, но человека никогда нельзя унижать. Даже такого негодяя, как Галабердин. Впрочем, почему – «даже»? Именно таких и нельзя загонять под плинтус и брать на арапа. К ним нужен подход тонкий, расчетливый, дающий возможность фигуранту слить информацию по искусственно выдуманной для себя причине. Безысходности, например.

– Филька? Филька… – бизнесмен-неудачник заметно оживился и даже разошелся. – Филька – это, я вам скажу, тот еще тип.

Саланцев скрестил на груди руки, дивясь невозмутимости «важняка». Об этой невозмутимости среди узкого круга специалистов разных мастей, занимающихся в столице вопросами права, ходили если не легенды, то уважительные разговоры. Кряжин был одним из тех немногих, от показаний которому в суде под предлогом физического и психологического давления со стороны следователя не отказался еще ни один из подсудимых. Он умел строить разговор так, чтобы потом у лица напротив не появлялось ни малейшего желания его оболгать. Не помогали даже увещевания адвокатов.

Сам же Саланцев у себя в триста пятнадцатом кабинете уже давно бы держал в руке шею Галабердина, не ломая ее только потому, что ее хозяин писал явку с повинной.

Филька, говорил Галабердин, жил в соседнем дворе со своими родителями. Борис Петрович с его папиком, Никитой, во втором таксопарке баранку вертели, а когда парк реорганизовали пять лет назад, остались без работы. Никита на горькую присел, причем присел очень хорошо и за три года угорел. А Феликс, сын Никиты от первого брака, срулил из дома еще в девяностом, когда ему пришла пора идти в армию. После этого Галабердин его всего два раза и видел. Вчера и год назад, на Черкизовском рынке. Заехал купить осенние ботинки, а он там в джинсовом ряду с продавщицами на «рэ» разговаривал. Мол, платить нужно вовремя, мол, Центробанк поднял ставки… этого… рефи… рефанс…

– Рефинансирования, – подсказал Кряжин.

– Да, его. Вот и все.

Следователь всепрощающе посмотрел на Саланцева и улыбнулся Галабердину.

– Можешь ведь, когда хочешь, – прикурил, откинулся в кресле и включил кондиционер. – В джинсовом ряду, говоришь?

Галабердина принял тот самый райотдел, куда им было сделано заявление об угоне автомобиля. Так быстро в Москве без операции «Перехват» машины возвращаются владельцам крайне редко. Девять миллионов жителей, двести тысяч домов, две тысячи тридцать шесть улиц, переулков, бульваров и мостовых…

Глава четвертая

Сыщики МУРа принесли следователю то, чего он от них добивался. Сообщили ему свое мнение о преступлениях, связанных с похищениями и захватом заложников по примерам, предложенным Кряжиным. Каждый из них, как и требовалось, высказывал свое мнение, независимое от остальных, и советник, сверив информацию, остался удовлетворен.

– Что мы имеем в итоге? – сказал он, небрежно сминая письменные доводы сыщиков и, к их величайшему изумлению, бросив бумажный комок в урну. – Мы имеем характерное среднестатистическое мнение по факту отношения к тяжкому преступлению.

Кряжин вынул из шкафа в углу связку ватманских листов, покрытых пылью и свернувшихся на углах от проникающих сквозь старые дверцы солнечных лучей, отделил один, сдул с него пыль и выскреб из канцелярского набора несколько кнопок. Лучшего места, чем под портретом Чезаре Ломброзо, советник не нашел (не под портретом же Президента на противоположной стене вешать), и пришпилил лист на германские обои «Rasch», любезно предоставленные для ремонта в Генеральной прокуратуре строительной команией «Баухаус».

«Похищения, сопряженные с захватом заложника» – написал Кряжин вверху своим малопонятным почерком и обвел фразу резким взмахом маркера.

– Теоретически, – сказал советник, – подобные преступления подразделяются на три категории. Деление это условно. Оно связано с характером предъявляемых требований, как условий освобождения захваченного лица.

Он резко набросал: «Политические» – и тут же развел понятие стрелами для более точного уяснения материала.

– Мюнхен, семьдесят второй год, Олимпиада. Террористическая группировка «Черный сентябрь» захватывает двенадцать израильских спортсменов, предъявляя требование освободить из тюрем несколько сотен своих сообщников. Требования не выполняются, спортсмены погибают, последний из группировки, осуществлявший захват, умерщвлен израильской спецслужбой «МОССАД» в 2002 году. Охота за террористами длилась двадцать лет и закончилась лишь после того, как был уничтожен последний участник тех событий. Ирак, наши дни. Иракские реакционные исламские группировки захватили в плен американского солдата с последующим требованием вывести войска. Срок истек, и солдат был обезглавлен. То же произошло и с корейским рабочим. То же с рабочим английским. Не изменились лишь требования.

«Социальные» – чирнул маркером Кряжин и тут же подписал: «Принуждение правительства или руководства субъекта Федерации выполнить или отказаться от выполнения каких-либо действий».

– Я бы разделил их фрагментарно на похищения в условиях невозможности использования других методов и на те, что осуществляются демонстративно, в целях информирования мирового сообщества. И, наконец, откровенно «Уголовные».

Маркер Кряжина пробежался по последней трети ватманского листа. Стало ясно, что это последняя группа, о которой намерен рассказать следователь.

– Это выкуп. Просто выкуп. Требования могут излагаться в любой форме, действия похитителей возможны в любых вариациях, однако их цель одна: добиться получения денег или права на владение и распоряжение имуществом. Чем выше статус заложника, тем серьезнее требования и крупнее ущерб.

Например, в Чечне, когда захватывали родственников государственных деятелей и влиятельных людей страны… А теперь скажите мне, господа, к какой группе вы отнесете захват заложников из числа работников администрации тюрьмы с последующим предъявлением администрации требования прекратить беспредел со стороны этой же администрации или улучшения условий жизни?

Кряжин бросил маркер на свой стол, отошел к окну и рассмеялся.

«Наверное, к политической», – подумал, но не сказал Саланцев. Это давление на представителей власти на уровне субъекта Федерации. Более того, сюда входят все признаки, указанные Кряжиным: налицо и невозможность использования других методов, и демонстрация.

Сидельников тоже промолчал, хотя и смотрел на то место ватманского листа, где было начертано: «Политические».

Так и не добившись нужного ему ответа, Кряжин вернулся к столу, обвел все написанное на стене жирным овалом и установил маркер в набор.

– Я прошу вас рассматривать любое похищение человека, сопряженное с захватом заложника, лишь с одной точки зрения. С позиций статьи двести шестой Уголовного кодекса России. Захват заложника – это просто противоправное завладение человеком, сопровождающееся лишением его свободы. Условия освобождения заложника являются требованиями преступника. Обращены они могут быть к кому угодно: к государству, организации или гражданину. Они принуждают перечисленные инстанции совершить какие-либо действия или воздержаться от совершения таковых. Мы имеем дело с организованной группой, действующей по предварительному сговору в отношении несовершеннолетнего, и я уверен, что из корыстых побуждений… В общем, для того, чтобы запудрить вам мозги с помощью моего авторитета следователя Генеральной прокуратуры, маркера и листа бумаги, мне потребовалось пять минут. У похитителей, я полагаю, времени для подготовки было больше.

Кряжин подошел к окну, вытянул на себя створку, и в кабинет тотчас влетел прохладный воздух, чуть пахнущий асфальтом и автомобилями.

– Я прошу вас уяснить одно. Мы имеем дело с дерзкой, слаженной, резко уголовно настроенной группой преступников, наказание за действия которых предусмотрены законом по максимуму – двадцать лет лишения свободы. За исключение возможности оказаться на такой срок изолированным от нормальной жизни каждый из группы не остановится ни перед чем. Я прошу вас учесть это. Захват в заложники ребенка никогда не обусловлен благородными побуждениями. Это всегда особо опасное преступление.