Иона

Совсем уж безответными Глашкины, как и остальной иевлевский сильный пол, перед женским арьергардом не были.

Сказывают, при царе Алексее Михайловиче начальный человек Аггей Шепелев привел свой выборный полк в Богородицк и от тех московских служивых пошли богородицкие стрельцы и пушкари. Про то мог бы выспросить фейерверкер гвардейской конной артиллерии Василий второй Пименов Глашкин у своего командира генерала Шепелева, родственника того самого Аггея, но по занятости своей оставил историю с географией на потом. Спросить бы еще кого, но и бабку свою, дочь богородицкого пушкаря, Василий и Иона Матвеевич не застали и вряд ли она интересовалась военным делом и мемуары расписывала.

Да видно московские служивые крепко в иевлевцах свою военную линию прочертили. У каждого в селе не по одному пушкарю и стрельцу в предках. А то, что историей и географией им недосуг было заниматься, то к этому мы со всем пониманием относимся. Только не было во всей Тульской губернии другого такого села, где бы столько душ обоего пола по военному ведомству числилось. Считай, двести с лишком на четыре без малого тысячи иевлевцев. С коннной артиллерии история эта в Иевлево началась и в Петербурге продолжилась.

V

Изрядная, однако, мешанина получилась. Тут и кони и люди и военные дела и любовные. Такой он, житейский клубок, а простота, как известно, не всегда самое лучшее приложение. Иногда и потерпеть приходится, чтобы все это распутать и к главному подойти с пониманием, а не с кружевными рюшечками.

Словечко смешное – точно как фамилия у Ионы Матвеевича. Ну кто он таков, Иона Глашкин, по имени и фамилии судя? Мужичонка недомерок пронырливый, начальству угодник, себе на уме?

Чтобы не гадать напрасно, а лицом показать, хоть и не одобрил бы Иона Матвеевич хвастовства, пусть и в самом правдивом изложении, замолвим за него пару строк биографического свойства.

Мужичонкой недомерком Иона Матвеев Глашкин быть не мог в силу действующих установленных порядков. Даже самого пронырливого мужичка мелкого роста не определили бы в гренадеры. Не пошло бы военное начальство на подлог, отправляя Иону в 4-ю гренадерскую роту Тобольского полка, потому что, при всей природной смелости начальства, не полезешь на штурм неприятеля с маломерным формированием.

На то они и гренадеры, чтобы неприятелю рюшечки не мерещились.

Потрепали и турок за Дунаем и англичан с французами в Севастополе. Самому Императору про те подвиги докладывали. Про славную 4-ю гренадерскую роту, про полк их Тобольский.

И было на те крымские дела от Государя самое похвальное ответствие. Sic!

Так и служил гренадер Иона Глашкин от баталии до баталии восемь лет, а после Восточной войны определили их полк ближе к родным местам на поправку. Командир его, Александр Алексеевич Зеленой, в Петербург с повышением в царские министры отбыл, а старшего унтер-офицера Глашкина уважили начальственной должностью каптенармуса.

А как ему в Петербурге вся эта биография обернулась и как копеечке счет знал, но при этом не скупился, отделяя последнюю на добрые дела, и про генералов и лошадей и про любовь нежданную – не торопясь, все и поведаем.

VI

Петербург столичным жителям место привычное. Снуют по своим надобностям и по сторонам не глазеют. Явись сам Император – ухом не поведут. А проезжающие в экипажах министры и генералы для петербуржцев безобидней кобылы. Больше пакостей от голубей и извозчиков ожидать приходится. Тут уж не зевай. У природных петербуржцев нюх на все эти препятствия как у шкипера в море. Услыхал "курлы-курлы" или "берегись", выдвинул плечико, бочком пролавировал и следуй прежним курсом. И так у них непринужденно получается – прямо загляденье. Иной приезжий этот политес за всю жизнь не осилит. Так и ходит разинув рот с выпученными глазами в неприглядном от голубей виде и с озлоблением на лошадиную тягу.

Поначалу Ионе Матвеевичу фарватер столичный тоже был в диковинку, но по военному опыту диспозицией он проникся быстро и от служебного присутствия до обители своей мог ходить хоть с закрытыми глазами и, как человеку непьющему, опасность по пути с моста навернуться ему не грозила.

И пути того – всего ничего. Две версты, да все по прямой. Министерская дверь позолоченная припечатает пониже спины, развернув в нужном направлении, и правильный курс задаст.

Мимо Николая Павловича на коне – полубоком из уважения к царственной особе. А как за хвост зашел – смело можно к изваянию спиной вставать. Потому что теперь между тобой и Императором хоть и монаршей принадлежности, но лошадиный зад, а он по чину никак не выше курьера Министерства государственных имуществ.

С Вознесенского проспекта, что от министерства Иону домой ведет, не свернуть даже по незнанию. На Синем мосту держаться правой стороны и вся наука.

За Синим мостом доходные дома проспект подпирают. Люд в них всякий, но приличный. Столоначальники не брезгуют пребывать с семействами. Делопроизводители, письмоводители, канцеляристы – в изобилии. Встречаются и купцы, которые не миллионщики. У семейных обитателей и барышни на выданье. Тут даже столичные прохожие не удерживаются и волей-неволей глаза косят на окружающую перспективу.

Следующий мост на проспекте – через Екатерининский канал. За каналом пейзаж такой же изящный до следующего моста через Фонтанку.

За Фонтанкой начинается Измайловский проспект, обустроенный когда-то для Лейб-гвардии Измайловского полка. Для Ионы Матвеевича – родная стихия. Гвардейцы со временем потеснились и бывшие их строения оставным военным и прочим штатским под жилье уступили.

Здесь, в двух шагах от Фонтанки, и живет Иона Матвеев Глашкин.

1-рота Измайловского полка, дом номер 7, как в адресной книге и значится.

А где Иона свою барышню встретил, то в этом тоже никакой тайны нет.

Глава вторая. Генеральский тариф.

I

"Любезный брат наш, сударь Иона Матвеевич…"

"Министерский почерк у волостного писаря", – Иона подошел к окну, подставляя мелкую вязь под синеватую струю уличной иллюминации.

С родными Глашкин виделся нечасто. Да и родни у него, как у нищего одежек.

Старшие сестры давно замужем, младший брат Николай совсем мальцом был, когда Ионе в рекруты жребий вышел. Брат Епимах, вот и вся семейственность.

"Живем, не жалуемся. Племянницы твои Пелагеюшка и Аннушка, слава Богу, в замужестве определились. Средний Максим службу служит, шлет весточки. А мы, сударь наш Иона Матвеевич, с Данилой, Акимом, Василием большим и Василием меньшим на землице, что за батюшкой нашим была. А у Данилы, Акима, Василия большого женки и ребятишки, а Василий меньшой женихается."

"Землица, все добро и тяготы от нее", – Глашкин представил себе Епимаха, пересказывающего писарю нехитрую историю. Дюжина ртов на клочок пашни.

"Слава Богу, нам хватает, а много кто в Тулу нанялся по разным работам, а кто извозом промышляет".

Каменная столица равнодушно сверкнула моноклем газового фонаря и, не удостоив взглядом провинциальную петицию, простучала тросточкой к манежу Лейб-гвардии.

"И-и", – радостно поприветствовали холеные жеребцы родственную светскую душу.

"И, и", – невесело передразнил их Иона Матвеевич. – "И, и, … Извоз. Да не тульский, а петербуржский первостатейный. Ну да не таких уламывали. Столица, как девица, возьмем приступом".

II

"Любезный брат мой Епимах Матвеевич, по долгому размышлению об волнительном твоем положении касаемо семейных забот и неопределенного земельного состояния пишу тебе мною задуманное дело…"

Считать Иона умел. Видно, разглядело начальство в Глашкине сметливость и надежное отношение, назначая его на должность каптенармуса. Ротный гроссбух по части прихода и расхода содержался в образцовом порядке с точностью до полушки, а увесистый гренадерский кулак отбивал охоту поживиться за казенный счет даже у взводных унтеров.

Пенсию от военного ведомства, 100 рублей серебром в год, Ионе Матвеевичу тратить было не на что, не считая родственной помощи. Обходился курьерским жалованьем и скопил после отставки от военной службы некоторую сумму, которая, как оказалось, вполне вписывалась в задуманное им предприятие.

"А если на то будет твоя воля и племянники мои не восперечат твоему отцовскому слову и брат наш Николай если охоч будет и кто из них в Петербург под мою заботу прибудет то ты, Епимах Матвеевич, мне о том сообщи…"

III

Смету на устройство извоза Иона определил такую:

– 3 лошади для легкового извоза по 40 целковых за лошадиную душу, приличествующую столице;

– 1 ломовая лошадь в 50 целковых для грузовых перемещений;

– упряжь и прочая амуниция – 20 рублей;

– 2 пролетки внаем по 10 рублей ежемесячно, да на кузнеца и ремонт из них же.

А если дело пойдет, за 200 рублей и собственной добротной пролеткой обзавестить можно;

– 30 целковых в месяц на размещение конного хозяйства и родственников, кого Епимах Матвеевич в Петербург к брату направит, а именно, с лошадью и телегой;