Иона

На военном семейном совете решено было Иону Матвеевича по служебной и соседственной близости зазвать в гости.

VI

В экспедицию за Канарейкой Иону снаряжала вся артель. Полторы версты до Петергофского проспекта постановили преодолеть конным переходом. Освобожденного по такому случаю от исполнения прямых гужевых обязанностей жеребца отскоблили до неузнаваемости, устранили неуместную скрипучесть пролетки. Выезд оформили ненадеванной упряжью, а кучера праздничным кафтаном.

На сюртук Ионе Матвеевичу приладили скромный его иконостах из трех медалей: за Севастополь на Георгиевской ленте, за войну 1856 года на Андреевской и по гражданскому ведомству за усердие на Станиславской.

Блестящему излишеству Иона поначалу воспротивился, но супруга управляющего домовладением, которую женский департамент о предстоящем выступлении незамедлительно поставил в известность, вынесла окончательную резолюцию.

"Коли ввязались в такую комиссию, то послушайтесь, сударь, моего женского совета и не скромничайте, будете меня еще благодарить".

VII

Переговоры возглавила матушка Марии Ивановны. Смекнув, что за эдаким форсом кроется не служебный и соседственный визит, родительница ответила встречным наступлением.

И, если Иона Матвеевич готовил штурм загодя, матушке хватило пяти минут, после употребленного Ионой этикета: "Счастлив, что свиделись снова, Мария Ивановна. За парад прошу покорно простить, по одежке не судите".

К графинчику мадеры самым незаметным образом присоединился графинчик с наливкой.

Батюшка виновницы хлопот магнетическим супружеским взлядом был передвинут ближе к двери.

На его место, напротив Ионы Матвеевича, матушка не без некоторого, но, по используемой мягкости, не бросающегося в глаза, усилия усадила Марию Ивановну.

Сама родительница села сбоку, что при обычных условиях было не вполне светски, но при данных обстоятельствах облегчало восприятие чувственного эфира между молодыми, буде таковой наметится.

Сражение, по новой диспозиции, супруге и матушке предстояло вести одновременно в двух фронтах, служебном и сердечном. При этом, конфузия на сердечном направлении не прибавляла выгоды и к служебному вопросу.

– Три годка соседствуем, а случай все никак не представлялся. До столицы мы знакомствами не обделены были, а здесь и по службе мало кто знается и приятельственных отношений сторонится. В дружеском окружении и времяпровождение с пользой и поддержка взаимная.

Мария Ивановна досадливо повела плечиком от матушкиной реляции.

"Что же Вы, сударь, торговать меня пришли?" – донес до Ионы мысленный эфир.

– Не могу не согласиться, – поддакнул Глашкин родительнице, стоически принимая эфирные искры. – Объяснить это могу только столичным радением за все в государстве происходящее. От того образуется недостаток времени личного характера. Но смею Вас уверить, на службе и уважительное отношение присутствует и усердие без начальственного внимание не остается. И хоть начальство наше слухам не доверяет, похвальное слово впустую не пропадает.

– Мы издали судим, – парировали Ионе. – По недолгости нашего положения. Вы, сударь, давно в министерстве трудитесь?

– Пятнадцать лет как. Добрым ко мне отношением прежнего нашего министра в службе был устроен.

– От чего же такая протекция Вам вышла?

– Из военного моего прошлого, сударыня. Нас, первоначального Тобольского полка, после Севастополя мало кого осталось. Я, да министр. Такая вот горькая шутка. Но и сейчас не обойден, раз при канцелярии меня держат.

VIII

По сословному положению стороны перевеса не имели. Иона из крестьян, родитель из подъячих, хоть и с чином. Службу дочери не передашь, да и по службе без поддержки, пусть и пустячной, не продвинешься.

Перед вторым заходом, а, пожалуй, и главным, матушка Марии Ивановны устроила передышку. В конце концов, дочери обустраиваться, не силой же из-за похвальной перспективы в чужие руки отдавать.

– Распоряжусь, чтобы голодом нас не заморили. Займи гостя, Машенька, новомодными твоими разговорами.

– С удовольствием, маменька. Иона Матвеевич к новомодному охотник.

Иона вздохнул. Покалывание от эфирных искр сменилось эфирными же коготками.

– Вы читали в последнем томе "Русского вестника" "По поводу нового романа графа Толстого"?

– Не удосужился, – огорчился вопросом Иона.

"Что пытаешь, Канарейка. Сама знаешь, не до чтения мне", – передал эфир.

– А что Вы думаете о Достоевском? – упорствовала Мария Ивановна. – Не кажется Вам, что общественный вопрос у него острее, чем у Толстого?

– Не кажется. Общество не мыслями Достоевского должно жить, а своими. Достоевский жизненной остроты не прибавит, да и соломки не подстелит. А последний том "Русского вестника" я непременно прочту. "По поводу спиритических сообщений господина Вагнера".

Спиритическими сообщениями, столовращениям и стологоворениями увлекалась все та же супруга домоуправляющего и последние новости в этой научной области распространялись по дому едва ли не раньше их появления в столичных журналах.

"Ах, матушка, удружила ты мне спиритизмом", – унеслось в эфирную к домоуправительнице.

– Пожалуйте к столу, просим, – возвестила родительница об окончании передышки.

IX

– Ох и дорога столица, – сетовала матушка.

За столом вернулся обычный порядок. Иону Матвеевича усадили рядом с Марией Ивановной, родительская чета составила им визави.

– Ведь и при службе и сбережения кое-какие, а копеечку считаешь и пересчитываешь. Нам-то много не надо, была бы дочь в достатке. Образование ей дали, на учителей не жалели, а теперь голубка наша и сама барышень наставляет. И как другие устраиваются?

– Про других, сударыня, не скажу, – к кульминационному маневру Иона был готов и обошелся без экивоков. – Что касаемо меня, долгов не имею, содержание мне от военного ведомства 100 рублей серебром в год, да по нынешней службе 250 рублей в кредитных билетах выйдет. Кроме того, содержу извоз и чистого моего дохода от него, потому как лошади и пролетки теперь в моей полной собственности, 30, а в какой месяц и 35 рублей. А как я по сию пору несемейный человек, то и сбережений на черный день накопил.

– Обстоятельный Вы человек, Иона Матвеевич. Дела без спешности ведете, по старому порядку.

– Видно, и по-новому придется, – Иона покосился на Марию Ивановну.

Машеньку, перед приговором, услали похлопотать к чайному приготовлению.

– Как ясно Вы все изложили, не то что нынешние. Машеньке двадцать первый год, образована, а в изложении сплошная путаница. И общество у нее не то и порядки устарели. А с Вами от беседы не устаешь, как бы мы есть одного поколения, что по Вашей представительной фигуре и сказать затруднительно.

– По службе мне выходит пять десятков лет, от того и ясность в беседе.

– Да не многовато ли, батюшка? – испугалась родительница.

– А по природному состоянию на десяток лет меньше, – успокоил ее Иона. Отступать ему было некуда.

– Удивительная арифметика, – подал голос родитель, до того молча потреблявший наливку, пользуясь тем, что супруге было не до него.

– Десять лет мне за десять месяцев в Восточную войну по государевой милости определили, вот и вся арифметика. Пожалуй, теперь Вы про меня все знаете, что для нашего знакомства обоюдная польза.