Иона

– Служба, – процедил тот.

– На Шпалерную отправили, должно быть, – поддакнул дворник.

Околоточный погрозил ему кулаком. Артельщик, недоумевая от такой отповеди околоточного, который считался Ионе в приятелях, растерянно переводил взгляд с полицейского на дворника.

– Служба, – удивляясь такой непонятливости, повторил околоточный и ткнул артельщика пальцем в плечо. – Некогда мне разговоры вести, до утра часок вздремнуть бы. День сегодня присутственный.

– Свечку за избавление поставь, – равнодушно добавил он. – Мимо Исакия вам все одно по пути. Да не скупитесь.

IV

Швейцар министерства государственных имуществ в службу являлся не по отведенным чиновникам часам. За два часика, а то и раньше. Пока министерство пусто, он здесь хозяин. За наведением блеска проследить, по перилам платком пройтись, не притаилась ли пылинка. На каждый уголок свой работник по чистоте поставлен, а швейцар им и министр и отец родной.

А с половины восьмого, при параде, при белых перчатках, встречает первых служащих, кто помельче и кому спать долго не положено. Топчется у двери, бронзовую скобу полирует, выказывая усердие.

Речь околоточного артель истолковала в верном направлении. Швейцара с шести утра высматривали из пролетки у Синего моста.

– Что тебе, паря? – недовольно бросил швейцар вертящемуся недалеко от входа зеваке нечиновного вида.

– Иону Матвеевича, по делу, вроде здесь он в службе.

– Рано еще, он при начальстве, бумаги к такому часу не доставляют.

– Ты вот что, любезный сударь, – зевака перешел на шепот. – Не оставь, Христа ради.

Прохожий огляделся и незаметно приложил к белой перчатке швейцара сложенную вчетверо синенькую пятирублевую бумажку.

– Иону Матвеевича ночью на Шпалерную свезли, в дом заключения. Никак, по пустому оговору. Шепни, родимый, какому начальственному чину, может и не дадут сгубить невиноватого.

– Ну меня жалобить, – запихивая бумажку в перчатку таким же незаметным образом, ответил швейцар. – Я здесь на порядок поставлен, а не нашептывать. Знать тебя не знаю и не видывал. Ступай, пока городового не кликнул.

– Ну, понял, что ли? – покивал он головой, как бы грозя навязчивому наглецу.

Зевака кивнул в ответ, отошел от двери, перекрестился на Исакия и рысцой припустил к своей пролетке.

V

– Извозчики с утра галдят, шельмы, – отворяя дверь и кланяясь очередному чину, притворно досадывал швейцар. – Курьера нашего на Шпалерную к политическим свезли, сказывают. Как будто им дело какое до этого. Пустомели, языками чешут.

– Да тебе, голубчик, что за забота о чем извозчики болтают?

– И правда Ваша, Ваше высокоблагородие, простите старика. От невежества моего померещилось, что от такого пустяка пятнышко на заведении нашем проявится. На Шпалерной спросят, кто такой, где числишься. А курьер им – к государственным имуществам приписан. Просмотрели, скажут, злодея.

– Фантазии, любезный, – скажет чин, а сам слушком поспешит поделиться.

К приходу в присутствие господина министра, тайного советника, статс-секретаря, светлейшего князя Ливена новость об аресте личного министерского курьера успела обсудить вся чиновная рать.

О происшествии доложили столоначальнику, столоначальник доложил начальнику отделения, начальник отделения доложил вице-директору, вице-директор доложил директору Департамента общих дел.

Директор Департамента не счел нужным утаивать новость от господина министра. Кто просмотрел злодея, решать лично его светлости. Бюрократическая машина сработала со всем, присущим ей, усердием. Если и держать ответ, то по субординации, а до тех пор и руки умыты и честь соблюдена.

Андрей Александрович Ливен, и без этого испытывая некоторое душевное неудобство от слухов, касательно присвоения казенных земель, за обедом поделился курьезом с министром юстиции.

– Дмитрий Николаевич, я понимаю, фантазии могут быть у кучера. Но, право, следовать не духу и букве закона, а мистериям не пристало и гимназистам. Не показное ли рвение скрывается за действиями подчиненных Петра Александровича. Говорят, он в последнее время редко бывает en bonne et due forme. Vous me comprenez.

VI

Министр юстиции и генерал-прокурор Дмитрий Николаевич Набоков вполне понимал Андрея Александровича.

Сугубо штатские – как два отставных служивых. Понимают друг друга с полуслова.

Околоточному надзирателю, отставному унтеру, хватило пары слов, сказанных ему бывшим унтером Глашкиным.

Иона Матвеевич вряд ли расчитывал на особенное к нему отношение и высокое покровительство в таком деликатном вопросе. Но о штатской министерской кухне и кто с кем чаи предпочитает распивать, был прекрасно осведомлен.

Помнил он о натянутых отношениях прежнего своего министра, а ныне председателя Кабинета министров, Петра Александровича Валуева с бывшим главноуправляющим III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии Петром Андреевичем Шуваловым, помнил о негласном соперничестве чинов гражданских и полувоенных ведомств, о Высочайшем терпении к первым и Высочайшем благоволении ко вторым.

Был свой резон и у Дмитрия Николаевича. По его юридическому пониманию, полномочия, переданные III Отделению по дознанию и следствию в политических делах, соотносились с полномочиями кота, приставленного к сметане.

Пресекать и недопускать – да. А коли не пресекли и допустили, то от расследования извольте держаться на расстоянии. Последствия от непресекновения и допущения не менее, а может и более губительны, чем от смуты.

Впрочем, Дмитрий Николаевич прекрасно понимал, что III Отделение не молот, а нечто между молотом и наковальней. То, что удерживает горячую массу, а какую форму этой массе придадут – вечный вопрос о молоте и наковальне. Лбами столкнутся, да так, что искры полетят, или изящную вещицу выкуют.

Были у Набокова сомнения и другого рода. Штатских "чижиков" в училище правоведения казуистике не один год учат. Жандармские же чины – военная косточка. Кавалерийский наскок против мужичка с хитринкой – весьма, весьма сомнительный подход.

И хитринку не разгадаешь и наскок отскоком аукнется.

VII

До понедельника, 17 марта, Иону не беспокоили. Пятничный, присутственный день, все попутал. А в субботу спешить было уже некуда. Прокурорские своих жандармских коллег ни о чем не спрашивали, делами не интересовались и даже не преминули посочувствовать, не без казуистики. Две недели сроку жандармскому ведомству на дознание, до обидного мало. Закон-с. А далее другая епархия, по ведомству юстиции.

Иона по одиночному своему помещению в доме предварительного заключения не метался. Мария Ивановна в свободе ограничена, но к благородному сословию и строгости благородные. Канарейка в обморочное состояние от нелицеприятной беседы с дознавателем впадать не станет. Не тот характер. Агитацию ненужную в запале тоже не начнет. Приучилась к сдержанности в дискуссиях с Ионой.

А Ионе Матвеевичу не грех и хитринку в ход пустить и время потянуть.

Жандармский подполковник, назначенный по делу в дознаватели, после предварительного ознакомления с обстоятельствами понял, по карточному своему опыту, что на шампанское расчитывать не приходится. Не те карты.

Кружок при Северно-русском рабочем союзе и заправляют там не кисейные барышни и не студенты-недоучки. Этих в планы посвящать поостерегутся. Для интересующихся и сочувствующих организуют формальную говорильню, а в случае чего ими же и прикроются.

За интерес и копья ломать не стоит, а сочувствие и к кошке можно проявить. Глашкина хоть и правдоискательница, но не наивна до такой степени, чтобы в их заведении душу изливать.

Но, на войне, как на войне. И с такими картами можно рискнуть. Марию Ивановну решено было пока не беспокоить.

На первом допросе подполковник с исключительной вежливостью и предупредительностью поинтересовался здоровьем и душевным состоянием Марии Ивановны.

"Не имею намерений, сударыня, пользоваться ситуацией и превратно истолковывать сказанное Вами в волнении, возможно, опрометчиво и необдуманно. Обстановка, Вы уж нас простите, не располагает к беседе в равных условиях. Успокойтесь, голубушка, придите в себя. Здесь отличная медицина, я распоряжусь, чтобы наше светило взяло Вас под свое покровительство. Герман Леонтьевич – добрейший, интеллигентнейший человек. Надеюсь, беседа с ним Вас немного ободрит. А наши разговоры оставим на потом. На потом, не спорьте, не спорьте."

"Вот так-то, чижики", – мысленно обратился жандармский чин к прокурорским. – "Две недели, если бы не приключившееся волнительное состояние. Не спорьте, не спорьте."