Среди болот и лесов (сборник)

Евель, не разгибаясь, снизу вверх воззрился своим зрячим оком на его сиятельство.

– Мне нужны, сам понимаешь, деньги!

Глаз Евеля беспокойно забегал по сторонам, руки вывернулись ладонями вперед. Этот жест явно говорил, что денег у Евеля нет.

– Достань хотя бы тысячу, мне необходимо! – стараясь придать голосу мягкость, убеждал князь.

– Надолго ли ваше сиятельство покидает нас? Завтра утром ярмарка, к вечеру можно было бы кое-что выручить, – резонно произнес Евель, немного разогнувшись.

– Нет, я уеду рано утром, а тебе, Евель, не советую быть на базаре, – князь выразительно поднял указательный перст.

– Благодарствую за совет; я и мои детки не забудут вашей доброты, сиятельнейший князь.

Евель и сам все хорошо понимал, но у него была какая-то надежда на помощника исправника и его отряд. Вместе с богатыми торговцами-евреями он успел уже задобрить их. Но намек князя развеял и эту надежду. Убеждать князя оставаться здесь не имело никакого смысла, да и было небезопасно. Князь привык к нему, был его должником, а если, не дай бог, его убьют, пропадут все долги?!

– Я не могу уехать без денег, пойми, Евель!

– Через пять минут деньги будут, но кто останется охранять ваши покои? – голос Евеля задрожал, он схватился руками за голову.

– Помощник исправника заверил меня. Дворецкий соберет людей. Ну, а завод на твое попеченье оставляю, придумай что-нибудь; может быть, спирт выпустить заранее? – нерешительно предложил князь.

– Ой, нет, убытки! – воскликнул Евель, умоляюще протягивая руки.

– Ну, делай, как знаешь. Я тут ничего не могу поделать. Ступай и пришли деньги! – повелительно простер князь руку, указывая на дверь.

В эту ночь Евель не спал. С семьей он жил в одном из флигелей поместья. Мучительные страхи мерещились ему неотступно. Он то и дело поглядывал в окна, оградив двумя ладонями свет. Снежная пелена покрывала все кругом. Уныло завывал ветер в трубе. Чады и домочадцы его давно уже спали.

По уходе от князя он сообщил кое-кому из своих знакомых в местечке о надвигающейся опасности. Он решал не раз бежать, но куда бежать в мороз и стужу? Нет, это немыслимо! Надо что-то придумать, но что?

Облачившись в молитвенный наряд, он долго бормотал молитвы, тряся головой, двигаясь взад и вперед по комнате. Окончив молитву, Евель несколько успокоился, собрался с мыслями.

– Да, надо что-то придумать на всякий случай, если толпы громил двинутся из местечка сюда!

Наконец, у него созрела какая-то мысль.

– Только так! – проговорил он вслух. – Надо прилечь.

В это же время в доме местного урядника шло совещание. Оно было не очень продолжительным. Три полицейских чина скоро пришли к единому мнению: прежде всего, необходимо блокировать отряд самообороны, не допускать агитации революционных элементов. Если таковые появятся, тут же их арестовывать.

Остальное совершится беспрепятственно. Казенкой неизбежно придется пожертвовать; сидельца заранее предупредить, чтобы убирался вовремя.

– Необходимо принять меры к предотвращению повторения событий в Шклове, – предупредил помощник исправника.

– Известно ли вам, господа, что в Шклове 14/ХІ прошлого года на ярмарке же отряд самообороны беспрепятственно расправился с полицией? Крестьяне же не приняли участия в погроме.

– Да, об этом писалось в «Могилевских Ведомостях», ваше благородие, – ответил местный урядник.

– Советую это иметь в виду и не распалять отряд полиции, – многозначительно добавил помощник исправника. События в Шклове небезосновательно волновали чинов полиции. Затеянный черносотенцами и полицейскими погром закончился там для них весьма плачевно. Анонимное сообщение, напечатанное в «Могилевских Губернских Ведомостях», в номере 140 от 26/ХI – 1905 г., так изображало происшествие в местечке Шклов:

«Беспорядки в м. Шклове.

14/ХІ в м. Шклове была 2-дневная ярмарка. Еврейское население просило усилить полицейский наряд, будучи напугано еврейскими погромами в других местностях и чувствуя нерасположение к себе окрестного крестьянского населения.

15/ХІ в 4 час. пополудни, когда многие разъехались с ярмарки, толпа молодых евреев, около 200 человек, как надо полагать, по заранее установленному плану, подкараулила местного жандармского унтер-офицера Снопкова и, подступая к нему, начала требовать от него объяснения по поводу Оршанских событий, полагая, что Снопков телеграфировал в Оршу о выезде туда боевой организации, из числа которой там было убито 5 человек. На дерзкое требование толпы Снопков ответил, что он ничего не знает и, предвидя заднюю мысль толпы напасть на него, повернулся и хотел уйти, но едва Снопков сделал несколько шагов, толпа с криками «ура», производя беспрерывные револьверные выстрелы, бросилась за Снопковым, и только благодаря тому, что Снопков не потерялся, ему удалось отступить к дому Москвера, захлопнуть за собой дверь и, пользуясь моментом, перебежать через двор и скрыться. Несмотря на то, что евреи стреляли на расстоянии ста шагов и сделали по нему около 200 выстрелов, его не задела ни одна пуля.

В описываемый момент оставшиеся на базаре крестьяне, хотя и в очень незначительном числе, начали вооружаться кольями и хотели броситься на толпу евреев, но полицейские урядники – Рыхлевский, Пясецкий, Никаноров и рассыльные Подберезский и Палешнин, побежавшие на выстрелы, увидев вооружившихся крестьян с целью броситься на евреев, успокоили их, и последние беспрекословно послушались урядников. Едва только эти чины полиции приблизились к толпе евреев, как послышались крики: «Лиса ушла, бей хотя котов», и сейчас же открыли огонь по ним и начали бить особенно устроенными нагайками из толстой проволоки с металлическою гирей на конце.

Вследствие такого разбойничьего нападения евреев на чинов полиции из числа последних оказались ранеными: урядники – Рыхлевский пулею в голову и, кроме того, нанесены ему побои металлическими нагайками, а когда он лежал, потеряв сознание, у него евреи вытащили клинок шашки и револьвер; уряднику Лясецкому разбили голову и нанесли побои, и то же самое причинили рассыльному Подберезовскому. Остальные чины полиции получили сильные побои, но без причинения ран. Увидев приближение других чинов полиции, толпа разбежалась.

По доставлении раненых в больницу урядник Тарасов попросил земского врача – женщину Островскую – осмотреть раненых и сделать перевязку, на что получил от Островской ответ, что она перевязки делать полиции не будет, так как должна ехать к больному, и чтобы ее не ожидали, так как она поедет потом к другому больному. Несмотря на усиленные просьбы Тарасова оказать помощь урядникам, Островская вскоре уехала из больницы в местечко, и поэтому перевязку раненым делал больничный фельдшер. В виду такого отношения в больнице к раненым, последние были отправлены на излечение в Могилевскую губернскую больницу».

5/ХII – 1905 г. в № 144 «Могилевских Губернских Ведомостей» было помещено письмо Веры Островской:

«Прошу редакцию поместить мой ответ на статью «Беспорядки в Шклове». Прочтя в № 140 М.В. описание беспорядков в Шклове, я сочла своим долгом написать на него опровержение, в виду того, что автор этой анонимной статьи, допустив большие неточности в описании беспорядков, почему-то нашел нужным набросить некоторую тень и на меня. В самый момент беспорядков я была у больного в квартире Витина на базаре и, выйдя на крыльцо, была свидетельницей происходящего. Утверждаю, что «о толпе в 200 человек» не может быть и речи, не было также и «заранее установленного плана»; наоборот, общее мнение было против небольшой группы молодежи, затеявшей спор с Снопковым. Во время спора Снопков обнажил шашку, а в ответ на это раздались выстрелы. Неверно и то, что крестьяне хотели с кольями броситься на толпу евреев и полиция их удержала – я видела совершенно ясно, как испуганные выстрелами крестьяне бросились бежать в разные стороны.

Перехожу теперь к той части статьи, которая касается лично меня. Автор утверждает, что на «усиленные просьбы я ответила отказом делать перевязку полиции». На самом же деле избитых доставили в лечебницу в то время, когда я ездила по местечку к больным. По возвращении домой я услышала от прислуги, что в мое отсутствие 2 раза приходил городовой звать меня в больницу, так как «у урядника в голове застряла пуля». Я попросила прислугу поскорее сбегать в больницу и спросить фельдшера, действительно ли есть такие серьезные ранения, и получила в ответ, что повреждения ничтожные, присутствие мое не необходимо, так как больным уже сделаны перевязки и по случаю переполнения общей палаты фельдшер думает поместить урядников в родильной.

Несмотря на такое успокоительное заявление, я все же пошла в больницу и, встретив там одного из урядников, довольно резко спросила у него, что за охота полиции затевать истории с кровопролитиями; он сказал, что попал в толпу уже после начала драки. Далее я спросила фельдшера о роде повреждения, и, узнав, что у одного из урядников пуля прошла около уха под самой кожей, а у другого только несколько кровоподтеков, я поставила ему на вид, что крестьян, являющихся к нам с несерьезными повреждениями, мы, перевязав, отправляем домой; следовательно, можно было бы, в виду переполнения лечебницы, отправить домой и урядников, а не занимать для них родильную комнату. Далее должна сказать, что урядники все-таки были нами приняты и помещены в общей палате и на следующий день, пообедав, ушли из больницы. Сомневаюсь только, чтобы они были приняты на излечение в губернскую больницу.

Покончив с описанием беспорядков в Шклове, я спрашиваю у автора анонимной статьи, какая ему была необходимость впутывать в нее меня, и не для того ли, чтобы набросить тень на мое имя, он написал и самую статью?

Врач Вера Островская».

В одном из последующих номеров автор анонимки пытался оправдать свое письмо и, бесчестно извращая факты, пытался опорочить Веру Островскую, подписавшись «Знакомый».

Печатая эти анонимки, редакция нарушила свой устав – в ряде номеров газеты указывалось: «анонимных корреспонденций не печатаем».

На следующее утро в местечко стали съезжаться крестьяне окрестных деревень и сел. По всем дорогам двигались сани, шли мужчины в серых армяках, бабы в полушубках, закутанные в платки.

Мороз был крепкий, захватывал дыхание. Пар клубился вокруг лошадей; намерзали сосульки на усах и бородах мужиков.

На площади в центре местечка расставляли возы; рогатый скот, пригнанный на продажу, отводили в особое место, лошадей ставили отдельно; блеяли овцы, визжали и хрюкали свиньи, прикрученные веревками к саням, кудахтали куры, гоготали гуси. Все шумнее и говорливее становилось на базарной площади.

Еврейские лавки не открывались, и двери их были накрепко заперты засовами, замками. Русские торговцы открывали лавки, но перегораживали входы придвинутыми столами.

Отряд конных стражников во главе с урядником выехал из полицейского участка и направился к синагоге, где находился отряд самообороны. Подъехав к воротам двора синагоги, урядник постучал в калитку рукояткой плетки.

– Эй вы там! – крикнул он. – Выходи для переговоров!

Калитка приоткрылась, высунулась голова молодого человека.

– О чем будем вести переговоры, господин урядник?

– Я должен предупредить вас всех здесь находящихся. – Конь под ним нетерпеливо бил копытами, приплясывал. – Никто не должен из вас появляться на площади; если будете вылезать, прикажу стражникам стрелять. Понял? Передай своим вожакам!

Калитка закрылась.

На площади появились шахтеры; они шумно разговаривали, затягивали песни, куражились, слоняясь то туда, то сюда. Многие были навеселе, переодетые стражниками, какие-то загримированные типы сновали между толпами, затевали разговоры, в чем-то убеждали, кивали на запертые лавки евреев.