Финал новогодней пьесы

Ни Фил, ни Альберт не были женаты!..

– Господин Сведен, простите, можно вас на минутку…

Он резко обернулся. Что там еще?

Девушка была приземистая и округлая, как бочонок. Неопределенно-светлые растрепанные волосы, бесцветное лицо в бледных веснушках. На ней болталась бесформенная клетчатая рубаха, а толстые бедра обтягивали, треща по швам, потертые джинсы. Абсолютно незапоминающийся образ, профессионально отметил он. Единственное яркое пятно – зеленая петелька от диктофона на запястье.

Та-ак, диктофон.

– Меня зовут Марша Брассен, – ну разумеется, эти знакомые нахальные журналистские интонации, – я свободный…

Мимо прошел Филип, оживленно беседуя с директором театра. Джозеф поискал глазами Ала, что было нетрудно, – высоченный соавтор прислонился к стене по ту сторону стола, а рядом, запрокинув голову, едва не подпрыгивала симпатичная девчушка, вооруженная таким же точно диктофоном. Что ж, Альберту можно. Он никогда не упускал подобных ситуаций с участием привлекательных девиц, – и, что характерно, после этих знакомств никаких интервью в прессе не появлялось.

Джозеф повернулся к блеклой представительнице самой свободной в мире профессии и предельно учтиво произнес:

– Госпожа Брассен, я не даю интервью.

Собственно, ему было безразлично, расплачется она или нет. Хотя очень на то походило. Примерно так же дрожат подбородки у барышень, приходящих на экзамен, не имея ни малейшего представления о биографии Шекспира. А потом по школе ходят легенды о зверствах Шведа, – и что прикажете делать?

Он вспомнил о кипе сочинений на своем письменном столе. Два класса, это как минимум штук сорок, – если не все сдали. Работы часов до трех ночи, не меньше.

И еще: «Но ведь кто-то и писать должен»…

– Господа журналисты! – разнеслось по залу.

Полуплачущая девушка повернула голову, и Сведен, воспользовавшись этим, продолжил двигаться к выходу.

– Желающих получить аккредитацию и билеты на новогоднюю премьеру спектакля по пьесе Сведена, Сона и Фальски «Жизнь и мечта» просим подойти к столу.

Джозефу пришлось распластаться по стене, спасаясь от совершившей резкий поворот на сто восемьдесят градусов человеческой лавины. Вот ради этого вы сюда и пришли, зло подумал он. Как всегда. И саркастически усмехнулся – он был уверен, что объявление об аккредитации и билетах запоздало не по недосмотру, а потому, что обслуживающий персонал пресс-центра разделяет его, Сведена, чувства. Неплохая шутка: заставить побегать всех этих бумаго- и пленкомарателей. Послышался крик, затем ругательства, – похоже, в давке едва не разбили чью-то камеру, – и к месту происшествия бросился красивый парень с небольшими усами, видимо, здешний служащий. Джозеф заметил, что по пути парня пыталась остановить та самая серенькая девица в джинсах, но он не обратил на нее ни малейшего внимания.

Теперь точно разревется.

Да, кстати, – сорок сочинений.

Он вышел в вестибюль. Тут было на удивление безлюдно, только несколько телеоператоров угрюмо складывали штативы. У самого выхода Филип все еще беседовал с директором театра. Тот понимающе кивал и периодически делал знаки молоденькой пресс-секретарше, которая записывала распоряжения в блокнот.

«Пока Эдмон бегает по редакциям… тьфу, по театрам…» Чистая правда. Организационными вопросами всегда занимался Фил.

Поравнявшись с этой троицей, Джозеф вежливо поднял руку в знак прощания, но Филип, не оборачиваясь, жестом попросил его остаться.

Какого черта?!

Неплохо было бы высказать это и кое-что еще вслух, но Сведен только пожал плечами и, присев на подоконник, раскрыл свою программную книжку.

И практически дочитывал ее, когда Фил наконец распростился с директором и его секретаршей. Все это время вестибюль пересекали по одному и небольшими группками счастливые аккредитованные и обилеченные журналисты. Джозеф воспринимал их боковым зрением как безликие и бесплотные тени, так что черт его знает, достался ли билет бочкообразной обиженной дурочке…

– Скучаешь, Джо?

Одна из теней подлиннее оказалась Алом. Соавтор боком опустился на подоконник и послал в окно воздушный поцелуй. Джозеф не стал спрашивать, кому.

– Значит так, ребята, – деловым тоном начал Фил. – Дата премьеры назначена, пригласительные распределены, билеты вот-вот поступят в продажу. Наш процент я отстоял, этот гад хотел спустить на тормозах и зажать чуть не половину. Кларидж и его девчонка готовы, она даже отказалась от какого-то там турне. Для декораций удалось заполучить самого Меннерса, это большая удача. Костюмы… ладно, на днях утрясу. Так что…

Он сделал паузу, перевел дыхание и закончил:

– Так что нам осталось только написать эту чертову пьесу.

* * *

Раскрутить Сона на рукопись пьесы так и не удалось – а жаль.

Собственно, было бы достаточно просто пробежать по диагонали первое действие, чтобы накатать строк на двадцать интригующий анонс и пустить врезом к интервью. Получилось бы самое то, что надо.

Лара Штиль пожала плечами, вспоминая жалкие, неубедительные отговорки драматурга. Как в той сказке про слоненка: удивительно, как это некоторые не понимают собственной выгоды! Или же цитата попроще: сам дурак.

Лара повернула ключ в замке входной двери, распахнула створку и, не переступая порога, запустила руку внутрь и нашарила на стене выключатель. Не то что бы она действительно боялась темноты… просто неуютно и неприятно – эта пустая черная прихожая изо дня в день. Но не оставлять же свет включенным круглые сутки. Глупо и накладно.

Сегодня по дороге домой она чуть было не попала под грузовик. Жутко перепугалась… хотя нет, в тот момент не успела, а дрожать задним числом может только законченная невротичка. Конечно, сердце застучало раза в полтора быстрее… а потом, когда она уже шагала через заснеженный парк, в голову полезли всякие довольно смешные мысли. Вот если бы тот грузовик занесло на пару метров подальше, – все-таки гололед опасная штука, – вот если бы? Соседи по площадке решили бы, что она уехала в командировку, – конечно, деловая женщина, журналистка. Раньше чем через две недели никто бы не спохватился. На работе… девяносто процентов, что ее отсутствие приняли бы за демонстративное увольнение по собственному желанию, если вспомнить вчерашнюю очередную ссору со Стариком. Друзья, – назовем их так, не жалко, – может, нагрянули бы раз-другой в гости, поцеловались с замком и успокоились на ближайший месяц. Ну, а с матерью вообще глухой вариант, они уже полгода не переписывались…

Поднимаясь по лестнице, Лара вслух рассмеялась. Дура. Все было бы совсем не так, у нее же при себе служебное удостоверение и штук двадцать визиток. Уже завтра утром в редакцию бы позвонили, Рокси бы вскрикнула, а Вероника, подслушав разговор по параллельному телефону, громко разрыдалась бы, чтобы предоставить Бобу возможность принести ей воды. Старик со скорбной физиономией внес бы в квартальную смету расходы на похороны, и все. Нет, не все: дали бы некролог на последней полосе. Строк на пятнадцать. Или же на сорок с фотографией, – если бы «Обозрению», как всегда, катастрофически не хватало материалов в номер. Теперь все.

А вообще, последний раз она фантазировала на тему собственной смерти лет в восемь. Дорожно-транспортное происшествие, к тому же несостоявшееся – еще не повод впадать в детство.

Лара вошла в прихожую и повесила на крючок пушистую белую шубку. Мельком взглянула в зеркало: на волосах переливались крупными каплями бывшие снежинки, а челка распалась на отдельные пряди. В такую погоду надо бы ее все-таки лакировать… а ну его, жалко портить волосы. Отражение в зеркале само по себе сложило губки буквой «о», и Лара громко расхохоталась. Ну красивая, красивая… Знаешь ведь, что никому нет до этого дела.

Тот журналист из «Древней башни» по-настоящему понравился ей, – и что с того? Очередное подтверждение давно открытого правила: всех, кто способен ей понравиться, давно расхватали такие вот бесцветные дурнушки, лоснящиеся от самодовольного чувства собственности.

И пусть их.

Надо работать.

Но сначала она все же прошла в ванную, там, держа руки под горячей водой, решила, что очень замерзла, и забралась под душ. И только через полчаса, в махровом халате и с полотенцем на мокрых волосах, Лара устроилась с ногами в кресле перед компьютером.

Жалко все-таки, что не получилось просмотреть рукопись пьесы. Придется привязать начало к чему-нибудь другому. Например, к этому неофициальному псевдониму Сведена, Сона и Фальски – Три мушкетера. Кто из них кто? Вернее, кто из них Альберт Сон? Так, вроде бы неплохая идея…

«Огромный рост Портоса, благородная бледность Атоса и утонченная хитрость Арамиса в глазах. Таким образом, Альберт Сон в интервью нашей газете с полным правом выступает от имени всей отважной троицы из любимого романа. А значит – и от имени знаменитого триумвирата драматургов…»

Не стоит. Черт его знает, какие у них на самом деле отношения. Кто-нибудь, – этот Фальски, например, – может придраться к какой-то запятой, идущей якобы от его имени, – и подать, чего доброго, в суд…

Ей захотелось есть. Действительно, что за работа на голодный желудок. Лара стерла написанные строчки, выключила компьютер и направилась на кухню, прихватив диктофон с наушниками. В процессе приготовления ужина можно, чтобы не терять времени, прослушать кассету перед расшифровкой.

«– Лара Штиль, «Обозрение». Господин Сон, не могли бы вы… – Мог бы. Для вас – все, что угодно».

Она распахнула холодильник и придирчиво оглядела содержимое. Связываться с килограммом мороженой рыбы не хотелось. Вообще-то сама она ни за что не купила бы эту гадость, но Рокси с обворожительной улыбкой сообщила, что сразу после работы идет на концерт, а редакционный холодильник, как назло, не работал. Конечно, можно было бы отказаться, улыбнувшись еще обворожительнее, но через пару дней Лара собиралась просить Рокси взять на себя заказуху с министром культуры. Ладно, на выходных придется повозиться с этой камбалой. На верхней полке долеживал свое коротенький хвостик копченой колбасы. Лара извлекла его, а также две отваренные вчера утром картофелины в мундирах, полбатона и банку с майонезом.

Роскошный бутерброд на ужин готовится так:

Треть разрезанного вдоль батона. Тонкий слой майонеза. Нарезанная кружочками картошка, посыпать солью, опять тонкий слой майонеза. Два прозрачных кольца колбасы, после чего оставшийся хвостик можно выбросить. Тонкий слой майонеза, вторая картофелина. Посолить и теперь уже как следует намазать майонезом. Поколебавшись, Лара очистила пару долек чеснока и, нарезав микроскопическими колечками, увенчала ими сооружение.