Преступная гардеробщица

Богатство интонаций, а какое чувство! Немножко… как голос Багиры из старого мультика – с волнующими горделиво-благородными модуляциями. Или нет, Медной горы Хозяйки… Заслушавшись, Надежда Владиславовна застыла с чужим пальто в руках, удивленная, так как не могла припомнить, видела ли вообще что-нибудь вроде инструкции. Чтобы сформулировать ответ, ей нужно было время. Впрочем, оказалось, не так уж он был и нужен. Воспитательное бельканто зазвучало вновь:

—Мало ли какие коммерческие структуры будут у нас осуществлять торговлю. И вы что же, будете всем им оказывать услуги?

Вас приняли в театр – солидное учреждение, на работу с

МАТЕРИАЛЬНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ.

Честное слово, мне даже неловко

прибегать к подобным разъяснениям.

Стоящие вокруг посторонние люди, взрослые и дети, позабыв суету и самое главное – поскорее вызволить свою одежду, замерли и молча взирали на поющего администратора.

«Нет, ответ ей и не нужен. Как же порозовело серьгоносное лицо, как заблестели глаза – будто от лёгкого хмеля. Можно опьянить себя собой, звуками своего же голоса – только нужно, конечно, знать, как».

Так постояли мгновение они друг против друга – заворожённая против опьянённой. Пока вторая не отплыла, только в самом начале, чуть заметно качнувшись. Заворожённая же, провела ладонью по щеке, почувствовав… соль морских брызг. Кое-как освободившись от чар, вернулась к работе.

…Немного погодя одна молодая, радостная лицом женщина, по ту сторону прилавка воскликнула:

— Спасибо вам большое, что помогли. Дочка, знаете, выпрашивала этот шарик уже давно. И вдруг такое… А на другой у меня уже денег не хватало, — и с особой радостью добавила, — Я даже администратора вашего разыскала, специально – поблагодарила… Она вам передала?

За наставничество Надежды принялась Анна Федоренко – родившаяся в этом гардеробе. Всё у неё так обустроено в нём по-домашнему, даже со спец-комфортом каким-то. В подсобной тумбочке хранились: чашка без ручки, небольшая миска, ложка, нож, детка-кипятильник, заварной чайничек и даже салфетка, с вышитыми гладью васильками, чтобы накрывать чайничек. Почему-то эта салфетка с этими васильками бесила больше всего – ну чего ради?! Если холодало, тут же появлялись на свет тёплый свитер и толстые носки, в добавок к уютным домашним тапкам. Не тумбочка, а цилиндр иллюзиониста: надо – являлись небольшая подушка и одеяло, мыло и зубная паста, плоскогубцы и всё для рукоделия. Ещё бы аквариум с рыбками…

Но всё-таки нет, не родилась она в окружении чужих пальто – до наступления киоскового периода работала на заводе-гиганте, которому хватило года, чтобы успешно загнуться. Смирная миловидная женщина, совсем не старая, кстати; к торговле ни грамма не приспособленная – то есть ни к чему, полезному в нынешней жизни. Гладкие светлые волосы и северные серо-голубые глаза – не Анна Федоренко, а Лив Ульман, если дать выспаться и причесать как следует. И фигура еще сохранилась, вот только узловатые вены даже под плотными чулками заметны – должно быть, не знает, что работа на ногах ей вредна.

Дом у Лив не как у всех. Дома у неё обитает призрак – не столь страшный, сколь неотвязный и надоевший хуже горькой редьки: законный, но очень бывший, супруг – тому уж уйму лет, как бывший. По причине «некуда деваться», да и беспримерных лени-инерции-раздолбайства, продолжает как ни в чём не бывало проживать под одной крышей с бывшей супругой. Занятия? Сутки напролёт зависать в области продавленного топчана – счастье, если тихо. Если нарушает, большой восемнадцатилетний сын, весом под сто килограмм, встаёт с другого топчана и объясняет родителю что к чему. А по другим надобностям младшенький нечасто покидает ложе. Невзирая на воспитательный процесс, бывает, пьют вместе с отцом, чаще – по отдельности.

Как-то там среди них живёт еще девочка-школьница, Анина дочь?

— Ань, зато твоя дочь, наверное, все спектакли уже пересмотрела?

Пауза.

— Ни одного.

— Ка-ак?!

— Ну… Просто… Во-первых, не в чем.

— Ка-ак?

— Как, как! Да так! В общем, вещичек-то таких, чтоб для театра…

Аня трудится ещё на одной работе: в больнице нянечкой или попросту уборщицей – удобно, прямо через дорогу от театра. Дочь свою если и видит, то в основном спящей. Помнит ли она её имя? Анна сманивала и Надю в свою больницу на полставки – думаешь, намного тебе хватит гардеробных-то, ну за квартиру, ну булок тридцать хлеба… в день по булке, я считала.

— Там, знаешь, ещё «молочные» дают – положено. Правда, старшая сестра всегда забывает… Но если напоминать, дают, – говорила Аня, подливая в чай молока из пол-литровой баночки.

И сманила-таки – совсем скоро. Пошла как-то Надя просто посмотреть… да решила попробовать. А что, действительно удобно – через дорогу. И молочные…

Не такая уж страшная работа – помыть коридор, иногда посуду в столовой. Результат труда, опять же, вот он: было грязное, стало чистым. Не то что в науке – жди десятилетиями. Да и лучше, чем в гардеробе. Никаких ключиков ни к кому подбирать, даже общаться ни с кем – не надо. Сделал свое дело – никакой грязи, и никому ничего…

Зато «на» гардеробе – начальства, почти как подчиненных. Есть и добрые среди них.

— Девчонки, налетайте, – праздничный призыв не главного администратора, а просто администратора.

На прилавок с размаху плюхается большая серая коробка. Надя осторожно заглянула внутрь – что ж это такое? – ворох чего-то мятого, как из размокшего картона.

— Не стесняйтесь!

— Что это?!

— Мороженые стаканчики, – с гордостью, будто всем другим следует загордиться тоже.

Так это… вафельные останки мороженого, которое кто-то выел изнутри, а кожурки оставил?

— Чего ты? Это у нас в верхнем буфете посетителям продают только начинку в вазочках – стаканчики остаются, они чистые.

И несколько гардеробщиц и две контролёрши, окружив коробку, стали выуживать из неё чистые, но раскисшие мороженые ошмётки. Набивали целые пакеты. «Зачем им?!» «Домой относят, может, собакам, может, ещё кому», – отвечала Аня, тоже отобрав себе несколько штук, покрепче.

О богатстве театра для детей и молодёжи ходили легенды. Гибкая его дирекция была вхожа в нужные кабинеты, а кроме того, водила шашни с заграницей, и получается, помогало. Другим городским театрам такое и не снилось. Роскошные декорации, как в старину, костюмы, выплата жалования, наконец. Ясно, бонанза снисходила далеко не на всех и далеко не в равных пропорциях.

— У них тут своё ККЗ – Королевство Кривых Зеркал, со своими придворными и рабами. – шёпотом комментировала Анна.

– Да ладно, рабами… – подсмеивается Надежда. – Скажи-ка лучше, а кто за садами ухаживает?

— Как кто? Садовник. На ставке.

— Да? Что-то я его ни разу не видела.

Администрация не щадила сил, чтобы работа не тяготила подчинённых однообразием. Стоило только потоку сдающих одежду иссякнуть, тут как тут гардеробному народу являлся главный администратор с несмываемой служебной улыбкой: будто одаривая ценными призами, оставлял на барьере возле Ани и Нади по довольно высокой горке.

Всезнающая Аня пояснила: это билеты, на каждом из которых надо было написать места – четко и разборчиво от руки, и проштамповать дату – тугой пружинной гильотиной. Сама она не опускалась – лишь под старательным нажимом. Надиных рук не хватало – налегала всем туловищем. И ничего, не дай бог, не перепутать! И об отдыхе забыть: готовую стопку сдать и получить следующую…

После некоторой тренировки Надежда научилась делать эту работу во сне, но как-то Аня обмолвилась, что за билеты получает доплату… административный отдел. «И ты знала?!»

Она знала ещё и не то: про существование ставки-фантома, пятой по счету в гардеробе. На ней числились ещё две гардеробщицы-подружки – по совместительству, сверх своих законных ставок. Девушками их назвать… молодые особы. Несмотря на то, что одна из них была перекисьно-белая, а другая иссиня чёрная, что-то роднило их, как сестёр. «Тот, у кого нет музыки в душе, кого не тронут стройные созвучья…» – их не тронут нипочём. Тонкий рисунок также не про них, судя по линиям их губ, бровей и век. Жаль, что были они не в курсе древней теории Гераклита, а то бы знали, что скрытая гармония лучше явной, а мера – вообще важнейшая категория эстетики.

Двойняшки дружно исчезали из гардероба на всё время спектакля, небрежно бросив Наде или Ане: «Посмотрите?». И ещё в одном их лица были неразличимы – челюсти их находились в таком энергичном движении, будто соревновались на скорость. И жвачка их была какого-то особого сорта – марки перпетуум, а может, вживлённая? Позволительно им было и опаздывать на смену, и смываться раньше, чтобы на электричку успеть.

– Так доплату свою они главному отдают, — шепчет Анна. — Да, в общем, нам-то… Ихние дела – они и есть, не наши. Платят пока вовремя…

То ещё «ККЗ»!

А вскоре девушек из гардероба и вовсе бросили на участок, весьма далекий от их родного, в самое сердце корабля, на его главную дощатую палубу – сцену. Пора уже наконец во всей полноте ощутить себя истинными её служителями.

Им было доверено отдраить священные доски до блеска – к ответственному вечеру в честь особо важных персон.

…Что-то случилось с Надеждой в разгар акции – внезапная слабость овладела ею, когда она, согнувшись, орудовала скребком. Нет, она, конечно, не против служения сцене… Но такая вдруг непререкаемая тяжесть бархатным занавесом навалилась, не сбросить её, да еще какофония сбесившегося оркестра… Пятитонный занавес окончательно рухнул, плотно накрыв собой. «На сцене… Надо же!» Оркестр стих. Глубокая тьма.