Зеркало Умбры

Солнце трогает застекленную крышу жадными щупальцами, пытаясь добраться до нас, и мне кажется, на моей коже танцуют крошечные приведения. Над нами величественно вздымается ничем не заполненный воздушный столб из света и элементарных частиц. Монументальный безжизненный аквариум.

Такие вещи как бы должны сыграть на контрасте, делая маленького человека еще меньше, а огромный торговый центр еще огромнее.

Несмотря на жаркие инфракрасные потоки, здесь холодно как в кессоне.

– Если мы явимся сюда через полгода, я уверена, увидим цветы и виноградные лозы. Птицы будут вить гнезда на бывших электрокоммуникациях и в вентиляционных трубах.

Я и не рассчитываю, что Юджин услышит. Он пытается поднять двери-жалюзи на тех закрытых торговых отделах, где это не успели сделать до него.

Основную массу брошенного города растащили еще в те времена, когда жители не успели окончательно уехать. Кое-кто до последнего не собирался покидать Фанагорею, но в конечном итоге не стало даже их.

Чуть позже город обрел популярность на тематических сайтах и сюда хлынули паломники со всех уголков страны. Правда, буквально в течение месяца-двух эти рейды прекратились так же внезапно, как и начались. Я об этом читала, да и Ткач много рассказывал. Он все-таки родился в Краснодарском крае. Это совсем близко.

Почему так случилось — никто не может толком рассказать. Сколько я не искала информацию, ничего вразумительного не нашла, списав в конечном итоге все на суеверность нашего народа.

Теперь Фанагорея негласно принадлежала Юджину и мне. По крайней мере до тех пор, пока наши «артефакты» не сдвинутся с места.

Второй этаж торгово-развлекательного центра «Посейдон» мало чем отличался от первого. Разве что мусора здесь гораздо больше — все-таки рядом ресторанный дворик.

Его мы в прошлый раз обыскивали первым делом. Но самой ценной находкой стала пачка бумажных стаканчиков Pepsi, которыми мы пользуемся и по сей день, чтобы меньше мыть посуду.

За две недели мало что изменилось, и Юджин уже направился к выходу.

Однако я — нет: там, в глубине, ближе к кинотеатру, на полу лежит синий скетчбук. Один в один как те, что я сама везде нараскладывала, но… не здесь.

Единственный скетчбук в этом ТЦ — на входе, якобы выпал из рюкзака.

Какая-то необъяснимая сила заставляет меня медлить. Вряд ли это предчувствие или интуиция.

Просто его здесь быть не должно.

Я хочу позвать Юджина, но прекрасно понимаю, что сейчас ни звука из себя не выдавлю.

Синий цвет — моя большая страсть. Не просто синий, а такой бирюзовый, цвет морской волны, яркий-яркий. Этот цвет я выбрала специально, чтобы все мои скетчбуки в Фанагорее выглядели единым концептом. Некоторые лежат на виду, другие же надо постараться, чтобы отыскать. Часть из них — приманка для новичков, приехавших сюда впервые, часть — для тех, кто вдруг решит провести здесь больше времени и увлечется поисками. Тогда понять, что синие скетчбуки — это чей-то хитроумный квест, будет несложно, однако для случайного гостя находка не покажется сфабрикованной.

Ладно, Кира. Взяла себя в руки и подошла.

С каждым шагом я все более убеждаюсь, что это моей руки почерк. Здесь, в проходном коридоре между рядов опущенных жалюзи, отсутствует прямой солнечный свет, отчего глазам приходится напрягаться.

Я останавливаюсь над синей книжечкой в мягкой обложке, напоминающей искусственную кожу, и решительно поднимаю ее с пола.

В этот же момент в глаза почему-то бросается стеклянная стена в конце коридора. Буквально метрах в двадцати от меня. Часть стекла закрыта обвалившейся лампой с потолка, но в том, что видно, отражается моя худая фигура. Угловатый силуэт: резко вырезанное темное пятно на фоне солнечно-воздушного пузыря позади.

В скетчбуке несколько хаотичных записей, вне всяких сомнений, написанных моей рукой. Начертание буквы В отличается от обычного, ведь я сначала рисую нижний кружок, а уже потом верхний. Петелька У и Д имеет два острых угла, наклон почти всегда разный, как и расстояние между буквами. Я свой почерк из тысячи узнаю — он хаотичный, но при этом до тошноты разборчивый.

Вот только ЭТО я не писала.

«Древние шумеры, жившие в Междуречье в III тысячелетии до нашей эры, использовали систему счисления, алфавит которой состоял из шестидесяти знаков. С помощью нее можно было пронумеровать секунды в минутах, а минуты – в часах».

Я чувствую, как перед глазами темнеет. Жар медленно подступает к вороту футболки, завоевывая территорию под волосами.

Эта заметка есть у меня в телефоне, но я никогда, НИКОГДА не выносила ее в письменный вид. Если это сделал Юджин, чтобы подшутить надо мной, я его убью!

Но это не может быть Юджин. Он стакан рисует с плоским дном, а здесь глаза, нос, тени и рефлексы — мой портрет, нарисованный рукой человека с художественным образованием. Так, как рисую только я.

– Что это за херня, – слов не слышу, но тело (в частности — пальцы) уже сбросило оковы сознания и действует по-своему. Несколько страниц переворачиваются, чтобы я могла увидеть следующий рисунок. В событиях которого сама принимала сегодня участие в свои вечно пятнадцать.

Мои растрепанные волосы, белеющие на фоне темной шевелюры Юджина, позади. Он держал меня за волосы в тот момент, а я кричала и била его ногами, пока он в ответ не ударил меня лбом о металлический поручень кухонного шкафчика. Надо признать, мне тогда повезло: я почти ничего не помню. Когда очнулась, все уже было сделано.

Об этом никто не знает, кроме нас двоих. И никогда не узнает. Мы дали друг другу слово молчать.

Мне становится дурно, причем на этот раз совершенно обоснованно. Юджин не умеет рисовать так. Но, кроме него, никто не мог это сделать.

Я переворачиваю еще несколько страниц.

Тонким черным лайнером изображен байк на фоне маленькой автозаправки, из окна которой Юджин кричит мне, что всё на месте.

Мелкие символы, как в загадочном письме, занимают почти всю страницу, но я понятия не имею, что они означают. Это не код и не адрес. Скорее чья-то идиотская шутка…

Тут везде я. Сейчас — худощавая, с волосами по пояс, в детстве — вечно расцарапанная и чумазая. Это я: с дурацким бантом, который мама неизменно заплетала мне в косу. Узнаю его, хоть ночью разбуди. Это мои разорванные учебники и мокрый портфель, найденный за школой. Это мои драки и мои обиды, слишком точно переданные в грифельном черно-белом калейдоскопе. Это мои пальцы подбирают звуки так, чтобы картина получилось гармоничной. Это мои бессонные ночи, кончающиеся появлением очередной порции ужаса и любви в звуковом эквиваленте.

Это мои ссоры с отцом. Это я и моя сестра, на которую я смотрю за секунду до того, как закрывается крышка гроба. Это мои друзья и моя проездная карточка, которой я стучу по стеклянному столу, чтобы осыпались белоснежные кристаллы. Это мой первый вход в трип. Первый вход в Чешир. Моя первая синесцена.

Я и Юджин.

Я и Ткач.

Я и Зеркало.

Палец цепляется за следующую страницу, и в какой-то момент я чувствую непреодолимое желание сразу пролистнуть в конец.

Сердце стучит как бешеное где-то в ушах сквозь пелену звона, но, прежде чем я успеваю принять решение, мое собственное отражение в дальнем зеркале коридора срывается с места и бежит прочь.

Я вскрикиваю. Скетчбук падает из рук, а потом я уже ничего толком не осознаю.

Ноги сами несут меня по ступеням к выходу, да так, словно позади пожары, обвалы, бомбардировки.

Позже я этот момент много раз воспроизводила в памяти, но никаких зацепок найти не смогла. Меня переполняла иррациональность. Паника. Я выскочила на улицу как ошпаренная, добралась до байка и буквально заставила Юджина срочно рвать когти.

– Да что случилось-то?! – Юджин ненавидит меня за такие вещи, впрочем, я и сама ненавижу. Но после пережитого сложно вести себя иначе. – Ты привидение увидела?

– Дома расскажу, – мне даже представить сложно, как об этом рассказать, и я вновь выбираю молчание. Юджин задает вопросы, но по обыкновению ни на один из них ответов у меня нет.

__________3. ВШИВАЯ

Когда беспощадные солнечные мечи прожигают раны в земле, а черный асфальт разогревается так сильно, что начинает прилипать к подошвам, в детском лагере «Парус» наступает тихий час.

Вороне девять лет. Она получила свое прозвище в первый день, когда «накаркала дождь».