Письма из-под виселицы

– Дооок… – Простонал он в ответ. – Какая же нооочь добрая, если мне так бооольно!

– Я принёс тебе лекарство.

– Дайте мне его, скорее…

Я протянул ему таблетку и стакан воды. Он проглотил её, как всегда, не запивая.

– Спасибооо…

Я тяжело вздохнул. Пусть Инна и считала, что я поступаю правильно, сам себя в этом я убедить не мог. Меня предупредили, что Плотон страдает бессонницей, когда я первый раз переступил порог его палаты. Он не считался буйным пациентом. Но на него глянуть было больно. В него вливали снотворное через капельницы силой. Он весь высох. Похудел. Осунулся. В свои 35 выглядел старше Филиппа, которому было 66. И я пошёл на крайние меры: соврал. Предложил ему лекарство от мучившей его боли. И это лекарство он принимал только с моих рук. Его физическое состояние улучшилось. И он смог иногда разговаривать со мной о своём душевном состоянии.

Сейчас он стал засыпать, я вышел из его палаты и направился к выходу. Там меня уже поджидала Инна, закуривая сигарету. Я тоже закурил.

– Спит? – Выдохнула дым она.

Я кивнул.

– И ты бы поспал. Они сегодня спокойные.

– После Авраама. Что он сегодня?

– Цитировал Новый завет. Слава Богу, не дырявил ладони и не искал крест. По мне он самый странный тут…

– А ведь до своего тридцатитрёхлетия он не славился верующим, – зевнул я.

– Я же говорю, странный, – пожала плечами Инна.

– Читала Алису в стране чудес?

– Фильм смотрела.

– Чешир дело говорит, задумайся. Все мы странные, – подмигнул ей, выбрасывая окурок, и вернулся в здание.

В палате номер 20 сегодня было тихо: Дарина спала, свернувшись калачиком в середине кровати и прижимая к себе подушку. Её предпочли напичкать снотворным, чем дать возможность выговориться и выплакаться. Возможно, даже выкричаться. Ей это нужно. Надо пресечь выдачу снотворного двадцатой.

Возле палаты номер 23 я остановился на минуту, чтобы убедиться в храпе, доносящимся из-за двери. Филипп спал.

Я тихо подошёл к палате номер 25 и приоткрыл дверь – Кэтти тоже спала. Она перевернулась на другой бок, когда я открыл дверь, но не проснулась.

Я прошёл мимо палаты под номер 30: Оливер всегда спал по ночам.

Из палаты номер 33 тоже доносился храп. Инна оказалась права – сегодня на удивление спокойная ночь.

Я подошёл к посту.

– Завтра выходной? – Я оторвал Инну от чтения.

Она поспешно прикрыла книгу и улыбнулась в ответ:

– Аля меня сменяет завтра.

– Инн, сколько ты здесь работаешь уже? – Как, будто между прочим, поинтересовался я.

– Да можно считать, с самого открытия. Лечебница существует с 2001, а я на посту с 2002.

– И ты знала всех директоров?

– А от чего нет-то?! – Удивилась в ответ Инна. – Калусовский единственный главврач и директор с самого начала.

Теперь удивился я. Инна это заметила.

– Почему интересуешься? – Осторожно спросила она.

– Здесь была пациентка в инвалидном кресле после неудачной попытки суицида? – Была ни была, подумал я и задал вопрос напрямую.

Инна замерла, не ожидая такого вопроса, но она явно владела какой-то информацией по этому поводу. Она приподнялась со своего кресла, огляделась по сторонам и перегнулась через стойку ко мне.

– Ты о ней искал информацию в архиве? – Прошептала она.

Я кивнул.

– Ровно год назад… – Инна опять оглянулась по сторонам и добавила ещё тише: – …она повторила попытку суицида. Её увезли в коме. Что с ней сейчас – неизвестно.

Я вздохнул.

– Как ты о ней узнал?! Калусовский даже дела не заводил…

– Потому что… – Я сопоставил данные из письма и предположил: – …это была его дочь?

Инна ахнула:

– Он сам тебе рассказал?

– Почти, – я собрался уходить.

– Но он никогда ни с кем не говорит о ней… Мы даже не знаем, вышла она из комы или умерла. Год прошёл…

Я взглянул на книгу, которую читала Инна. «Алиса в стране чудес». Я улыбнулся ей и ушёл в свой кабинет.

Помимо душ моих пациентов, мне стала интересна душа угрюмого и озлобленного на весь белый свет начальника. Мне вспомнились слова из письма его дочери: «…как психиатр он так себе, не его это…» Тут я не мог с ней не согласиться. Если бы он был в состоянии лечить больные души, просил бы он перевести в его заведение психиатра, на чьём счету имеются душевнобольные, которые опровергали факт «бывших психов не бывает»?! Сомневаюсь. Нужно будет дождаться подходящего момента и поговорить с ним о его дочери.

Я заварил себе кофе и распечатал второе письмо. Каково было моё удивление, когда на белом листке, сложенным в несколько раз, было написано только «Целую. Твоя Вайлет. С любовью из мая. 2, суббота». Я перевернул письмо – на обратной стороне пусто. Я заглянул в конверт, там тоже было пусто. Я достал третье письмо. Распечатав его, я был загнан в тупик: с ним была та же история, как и со вторым, только дата стояла другая: 3, воскресенье.

Это какая-то злая шутка. Я достал четвёртое письмо, и в нём нашлись объяснения двум пустым предыдущим. «Приветствую тебя! Скучал? Ты, наверное, в заблуждении, почему два конверта пусты? Отвечу: я была в не лучшем настроении. Аллергия вышла из-под контроля. Мой любимый Май сыграл со мною злую шутку… А ведь стоит ожидать такого и от любимых. Отец подлил маслица в огонь, отчего моё настроение сделалось ещё паршивее. Не могла выдавить из себя и строчки, так погано было душе. Знаешь ли ты, что душа может болеть? Может, я знаю не понаслышке. Вот и моя душа прошлых два дня разрывалась на осколочки. И, как будто, каждый осколочек впивался в мою телесную оболочку. Два дня я не покидала свою палату, наблюдая за папиными больными из окна. Они, как неприкаянные души – призраки, блуждали по больничному парку, никому не нужные. Мне жаль их, искренне жаль. Сегодня я выехала в парк сама (напомню, если ты забыл: я инвалид-самоубийца). Мне захотелось поговорить с кем-нибудь из них: меня заинтересовали струны их душ. Но с кем там было говорить?! Каждый из них находился в своём мире, и никто не подпускал меня – чужачку, не способную передвигаться на своих двух. Меня сторонились. Меня пугались. И поговорить мне удалось лишь с парнем (позже я узнала у медсестёр, что у него депрессия – а я то всегда считала, что это слово просто стало мейнстримом, и его использовали наряду с иными модными словечками, но этот парень действительно был в подавленном состоянии, мне стало даже как-то горько за него…). Звали его Аркаша и ему было двадцать лет. Это я узнала не от него. Сам он слишком односложно отвечал на мои вопросы. “Ты в курсе, что находишься в психушке?” – спросила я. Он кивнул. “А чего ты здесь?” – “Доктор говорит, что у меня депрессия…” – “Но депрессия обычно осенью,” – ехидно поддела его я, а он даже не ответил мне. “А как ты думаешь сам, что с тобой?” – “Я просто устал от жизни…” – “В свои то восемнадцать? На больше ты не выглядишь!” На этом своём замечании я запнулась – а сама то?! Но потом стала искать оправдание своей усталости от жизни – у меня были причины! Так может и у него были свои причины?! “А как эта твоя депрессия проявляется?” – я не отставала от него. “Вот здесь сидит грусть-тоска (тут он расстегнул свою рубашку и показал мне на грудь) и грызёт меня, грызёт… я и не хочу печалиться: вроде, как и причин нет. Но что-то давит, а по ночам неохота спать. А с утра ещё бОльшая неохота жить…” – это было самой длинной речью, которую я от него слышала. “А с доктором ты говорил об этом?” – “Есть ли ему дело до меня?” – он поднялся со скамьи и ушёл. Больше мне ни с кем не удалось поговорить, и я вернулась в свою палату. Часа три, не меньше, я рылась внутри себя – а вдруг и во мне сидит такая вот тоска и не даёт мне вздохнуть полной грудью и тянет меня ко дну? Но мне было не больно в том месте, в котором болело у Аркаши. Вот и он подтвердил, что психиатр из моего папаши никудышный. Ему нет дела до своих пациентов. Все мы тут обречены на себякопание, а после на себяпогребение. Завтра напишу. Мне приятно, что ты скучаешь. Целую. Твоя Вайлет. С любовью из мая. 4, понедельник».

Я озадаченно повёл бровью: пока не могу сказать, что эта юная особа была сумасшедшей. Её рассуждения только доказывали, что она из своих семнадцати неким образом за год выросла в сорок и раскрыла глубины своей души, а теперь, посредством этих писем, погружала читающего – то есть, меня – в эти глубины. Мне не хотелось доставать следующее письмо. Я был тронут этим. Был тронут её неподдельной искренностью. И мне захотелось поговорить с Калусовским о ней, но делать это было ещё рано.

Я взглянул на часы: рассвет остался позади, но было время вздремнуть. Алевтина сегодня в ночное дежурство, значит не придёт меня будить с утра и отправлять высыпаться. Но я решил не перебивать сон, чтобы выспаться дома.